Документальный фильм "Папина колыбельная" украинской режиссерки Леси Дяк был показан на многих европейских кинофестивалях (мировая премьера состоялась в августе в Сараево).

Сергей Зинчук, ветеран войны, после трех лет на фронте возвращается домой. Его ждут сыновья и жена. Зрители слышат откровенные монологи Сергея о войне, размышления о жизни. У фильма неутешительный финал: Сергей покидает семью после рождения дочери.

Предыдущий фильм Дяк, короткометражка "Под крылом ночи" (2023), была о встрече маленькой дочери с отцом-солдатом после многомесячной разлуки. В первом полнометражном фильме Дяк продолжает исследовать тему семьи и войны, рассказывает о том, как украинские военные, которые годами не видели жен и детей, пытаются вернуться к нормальной жизни. Возможна ли эта нормальная жизнь после всего пережитого на фронте?

Об этом – разговор с режиссером.

– Как вы познакомились с Сергеем? Что было сначала – история, которую вы хотели рассказать, или герой?

– Я занималась блогом, посвященным партнеркам и женам военных и ветеранов, и в какой-то момент решила, что хочу сделать документальную ленту и глубокий текст на эту тему, готова посвятить несколько лет жизни такому исследованию. Героев я искала через общественную организацию "Центр занятости свободных людей". Сначала нашла жену Сергея, с ней я познакомилась, еще когда он служил. Около полугода был фильм-рисерч с ее семьей, но настоящий фильм начался, когда Сергей вернулся. Я объяснила Сергею, что это отчасти и моя личная история, поэтому мне важно ее рассказать. Конечно, ему сложно было согласиться на участие в фильме. Как вы, наверное, почувствовали, он непростой человек. Процесс налаживания отношений с ним был достаточно долгим. Когда я объяснила свою миссию, он согласился.

– В чем именно он кажется сложным человеком? Была такая ремарка в фильме: вы говорите, что это фильм о любви, а он говорит: а может, это фильм о тирании? Считает ли он себя тираном в семье?

– Не думаю, что у меня есть ответ на ваш вопрос. Все-таки он понимал свою уязвимость и чувствовал, что в какой-то момент жена начала от него отдаляться и дети перестали прислушиваться к нему. Сергей довольно больно это воспринимал. Но, конечно, мне легче говорить об этих вещах. И я всегда стараюсь быть максимально осторожной, потому что семейные отношения – это что-то очень непростое и запутанное. С одной стороны, это такая колыбель, где человек растет и пытается получить базовые навыки, как общаться с другими людьми. Но в случае семьи Сергея эта база, которая должна быть в каждой семье, была разрушена из-за внешних обстоятельств войны. И Сергей понимал свои родительские ошибки. Он понимал, что не всегда его способ общения с детьми хорош. В нем было очень много нравственных сил. Тиран – это все-таки очень радикальная роль. Наверное, был какой-то внутренний конфликт. Он не мог простить себе, что покинул семью. Не мог простить, что люди, которым он отдавал приказы, не вернулись с войны. Тирания в семье – это все-таки другая тема.

– В фильме вы советуете ему психолога. Не помог бы ему психолог?..

– Он никогда не обращался к психологу. У него были предубеждения, основанные на его опыте общения с соратниками. Один из его друзей покончил жизнь самоубийством. У него была алкогольная зависимость, он обратился к психологу и в процессе терапии оборвал свою жизнь. Сергей не доверял психологам и психиатрам и никогда не получал диагноза "посттравматическое стрессовое расстройство". И потому я стараюсь избегать этого диагноза в разговорах о фильме. Я просто говорю, что фильм о травмах, связанных с войной. Но я не включала именно этот фрагмент диалога, когда он говорит, что сомневается, что психолог может ему помочь. Я думаю, что человек должен все-таки обратиться за помощью к психотерапевту, имеет полное право использовать этот шанс. Поможет или не поможет – уже другой вопрос. Терапия – довольно болезненный процесс. Она извлекает много болезненных переживаний, в том числе о том, как мы росли, как воспитывались. Потому некоторым людям очень сложно находиться в терапии. Но я хотела поднять этот вопрос, потому что мне казалось, что я тоже ответственна за то, что с ним происходит. Я была другом семьи, близко наблюдала за развитием этого разлада. И мне хотелось просто сказать ему: используй этот шанс, иди к психологу. Я ему рассказывала об опыте моего бывшего партнера, который тоже отказывался идти к психологу, но в какой-то момент психолог ему помог.

– Вы снимали в маленькой квартире в Киеве… Вы были с оператором?

– Нет, всегда снимала сама. Во-первых, квартира была настолько маленькой, что привезти туда съемочную группу было бы некомфортно. А во-вторых, мы разделяли этот опыт. Мои кадры не идеальны, но в них заложено что-то аутентичное. Я не была раньше оператором, но как-то шла за этим внутренним компасом.

– Комфортно ли вам было появляться перед камерой и рассказывать что-то личное?

– Вообще не страшно. Мне даже казалось это каким-то облегчением, потому что я долго снимала людей, которые переживают трудности. Сергей расстался с семьей, и я видела, что в какой-то момент ему некомфортно от того, что камера направлена на него, когда он чуть ли не плачет, когда ему очень непросто высказываться... И я у него спросила: вам будет, возможно, комфортнее, если вы будете меня снимать и говорить?

– Вы сейчас общаетесь с супругой Сергея Надеждой?

– Да, мы ездили во Францию на Форум мира вместе показывать фильм. К сожалению, Сергей не приехал, он только недавно уволился со службы. Мы еще не посмотрели с ним фильм вместе.

– Не сложно ли было снимать детей?

– С детьми было проще всего, на самом деле их очень интересовал процесс создания фильма. Но в целом у детей и у меня есть такая черта характера, когда ты идеализируешь мир… Знаете, кто-то говорит, что это розовые очки, кто-то говорит, что это наивность. Что было сложным — это, скорее, то, как нравственно взаимодействовать с ребенком. Я не спрашивала у детей о чем-то, что могло бы их травмировать. Я решила, что Сергей будет главным героем и с его точки зрения мы будем смотреть фильм.

– Он рассказывал какие-то истории о войне, о том, что ему пришлось пережить там?

– В начале фильма он говорит: "Мы блевали кровью от того, что там видели". Тот опыт был шоком для человеческой психики. Он говорил, что собирал останки своих соратников в кровавое ведро...

– Как вы монтировали фильмы? Я прочла, что вы хотели монтировать с режиссером Семеном Мозговым.

– Да, на самом деле, с Семеном мы монтировали, еще когда были на этапе продакшена. То есть съемки не закончились, но я уже монтировала фильм, потому что знала, что важно понять, какого материала не хватает. Украинского финансирования не было совсем. С Семеном мы работали так, что я платила за его работу из собственной зарплаты в креативном агентстве. Но в период пандемии в моей компании сократили много людей, и я поставила эту работу на паузу. Далее я училась в Docnomads в течение двух лет и искала копродюсеров за границей, поскольку в Украине Держино не дало финансирования. Нашла копродюсеров из Румынии и Хорватии и решила работать с румынским режиссером монтажа, потому что у нас было финансирование от румынского Центра кино. Работа с Семеном продвигалась очень хорошо, у нас было взаимопонимание. Но из-за этих факторов мы не завершили фильм с ним.

– Ваш короткометражный фильм "Под крылом ночи" тоже о семье. Почему вас волнует тема семьи в военное время?

– Мне кажется, что семья – самая большая опора человека в период войны. Если у человека нет семьи, то ему априори сложно существовать во время войны. Но мой опыт взросления в Украине в период 90-х тоже наложил какой-то отпечаток. В двухтысячных моя мама уехала работать за границу, когда мне было 15 лет, и вроде бы я уже должна справляться с вызовами в то время, но все равно это было сложно, особенно для папы. И, наверное, это тоже было вдохновением для меня – сосредоточиться на мужском опыте в "Папиной колыбельной". Потому что я очень долго наблюдала отца, который не мог настроить контакт с детьми и очень страдал от этого. Но он старался делать максимум. Просто в Украине все-таки матери – главные. Да и в других странах отец обеспечивает семью финансово, а у матери устанавливается более близкий контакт с детьми, мать более открыта к тому, чтобы говорить с детьми об отношениях. Сейчас, когда я живу за границей и наблюдаю за другими моделями семьи, я понимаю, что это какая-то наша ментальная особенность, что отец находится дальше, чем мама, и отцу в принципе сложно говорить об эмоциях, об отношениях. Поэтому мне хотелось изучить эти темы. И я очень люблю ленты с непростыми героями, с вопросами, не имеющими ответов, с минимальным количеством героев.

– Приведите какой-нибудь пример, пожалуйста.

– "Портрет Джейсона" Ширли Кларк. Там всего один герой и разговор с ним режиссера. Несмотря на то что мы видим в кадре одного героя, его присутствие с голосом, жестами, аурой сложного человека, историями, социальным контекстом настолько сгущают реальность и драматургию, что от этого фильма нельзя оторваться. То есть очень минималистические приемы.

Мне нравится сцена из фильма "Страна меда", где главная героиня говорит с состарившейся матерью в темноте. Я не являюсь фанатом этого фильма, но эта сцена очень мощная. Мне нравится, когда авторы документальных и игровых лент используют свет или его отсутствие для сгущения атмосферы и для построения атмосферы кино. Когда они работают со звуком, когда эти звуки дома, звуки разговора, интонации голоса – всё вплетается в эстетику.

Перевод с украинского языка

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться

В Госдуме РФ собираются запретить рекламу гадания на картах таро. Почти сто лет назад американский Конгресс пытался принять закон против прорицателей и ясновидцев, но из этой затеи ничего не вышло.

История умалчивает, по какой причине зимой 1926 года конгрессмен-демократ от Нью-Йорка Сол Блум вдруг озаботился правовым положением предсказателей в Вашингтоне. Возможно, ему действительно стали докучать эти пифии, которых развелось в городе немерено, а может быть, он стал замечать их влияние на решения Конгресса. Так или иначе, Блум внес в нижнюю палату поправку к уголовному уложению столичного округа Колумбия, согласно которому всякое лицо, притворяющееся, что способно за вознаграждение отыскать пропавший предмет или предсказать судьбу, или снимающее порчу, или продающее магические амулеты, признается виновным в нарушении общественного порядка и наказывается штрафом на сумму до 250 долларов или лишением свободы сроком до шести месяцев, или и тем и другим.

Конгрессмен Блум совершенно не ожидал разразившейся бури. Представляя 26 февраля свой законопроект профильному комитету, он кротко молвил: "Джентльмены, я всего лишь пытаюсь подвести под прорицателей надлежащую юридическую базу, вот и все". Но у его коллег тотчас же возникли сомнения. "Что значит предсказывать судьбу?" – спросил бойкий республиканец Фрэнк Рейд. "Предсказывать судьбу, – ответил Блум, – означает внушать вам веру в то, что вы женитесь на блондинке". – "А откуда вы знаете, что я на ней не женюсь?" – усмехнулся Рейд. "Позвольте мне заметить, – нахмурился Блум, – что я настроен к этому вопросу серьезно и не желаю насмешек или шуток на эту тему". – "Это печально", – отозвался Рейд.

Законодатели некоторое время уточняли формулировки, а затем Сол Блум представил им своего свидетеля. Это был знаменитый иллюзионист Гарри Гудини, достигший к тому моменту апогея своей славы. Он был непревзойденным мастером жанра, который в Америке называется "эскейпология" – умение освобождаться от цепей и пут. Казалось, не было такого узилища, из которого он не мог бы освободиться, при этом оставив нетронутыми замки. Гудини достигал этого искусства при помощи невероятной гибкости тела. Он был способен даже смещать кости в суставах. Однако годы брали свое. Ему шел уже шестой десяток, и сенсационные трюки давались все с большим трудом. С некоторых пор его специальностью стало разоблачение спиритизма. Именно в качестве эксперта по этому вопросу его и пригласил конгрессмен Блум.

Закованный в наручники Гудини прыгает с моста в воду. Рочестер, штат Нью-Йорк. Май 1907

Об этом событии написано в книгах и во множестве низкопробных статеек, авторы которых не удосужились прочесть стенограмму и потому утверждают, что Гудини вдребезги разбил фальшивые аргументы "мракобесов". Это слишком упрощенная картинка.

Зал, в котором проходило слушание, был до отказа заполнен прорицателями, ясновидцами и гадалками, полными решимости не допустить принятия закона, объявляющего их бизнес криминальным. Представившись законодателям, Гудини, в элегантном пиджаке, расчесанный на модный тогда прямой пробор, заявил, что спиритизм, каковой подразумевает общение медиума с мертвыми, есть "мошенничество от начала до конца" и что медиумы бывают двух видов: психически больные люди и сознательные обманщики. Свидетелю напомнили, что в законопроекте речь не идет о спиритизме. Но он заявил, что спириты, ясновидцы и прорицатели – одно и то же, все они мошенники.

Гудини произнес страстную речь о том, как эти шарлатаны обирают доверчивых граждан. Однако артист переоценил свой авторитет и недооценил всю неоднозначность вопроса. Ему казалось, что здравый смысл и материализм убедят членов Конгресса, но не произвел на них впечатления. Да, люди платят деньги за предсказания и амулеты, но делают это по доброй воле, возразили ему. "Неужели джентльмен столь жесток, – спросил его конгрессмен Ральф Гилберт, – что лишит застенчивую девушку 15 лет возможности за гривенник узнать имя своего суженого или деревенского паренька – обещания "дальней дороги"? Вы полагаете, это повод для нашего вмешательства?" – "Я заплачу 10 тысяч долларов любому ясновидцу на свете, который пройдет проверку!" – запальчиво пообещал Гудини. "Покажите деньги!" – потребовал Рейд. "К сожалению, я не взял их с собой, – ответил Гудини. – Но я могу телеграфировать, и деньги вышлют, если пожелаете". И он обратился к аудитории: "Скажите мне, как звала меня мать в детстве? А как звал отец?" На оба вопроса зал ответил молчанием. Тогда Гудини вынул из кармана и швырнул на стол мятый клочок бумаги: "Вот телеграмма. Прочтите, ясновидцы, что в ней написано". Конгрессмен Рейд не растерялся: "Я скажу. Там написано: "Пришлите еще денег". – "Это ваше умозаключение, – сказал Гудини. – Вы не ясновидящий". – "О да, – сказал Рейд. – Я ясновидящий". – "Тогда прочтите, что написано в этой", – Гудини вынул вторую телеграмму, но председательствующий прервал опыт. Никто так и не узнал, угадал ли Рейд содержание телеграммы.

Гудини продолжал свои нападки на хиромантов и гадалок, его инвективы становились все более грубыми. Он чувствовал, что угодил в ловушку, из которой не может выбраться. В самом деле, ведь в проекте поправки сказано: всякий, кто притворяется прорицателем. А если он не притворяется? Гудини твердил, что они все притворяются, а его вопрошали: не есть ли это покушение на свободу вероисповедания? В конце концов, почему Конгресс должен лишать детей невинного удовольствия гадания на картах? Разве в Америке и без того нет законов против мошенничества? Он позиционировал себя как просвещенный борец с невежеством, а представал каким-то средневековым охотником на ведьм.

Наконец, председательствующий вызвал другого свидетеля. Это была знаменитая вашингтонская прорицательница Джейн Коатс. Она заявила, что обладатели паранормальных способностей нужны обществу, ибо всегда будут люди, жаждущие в горе и смятении получить наставление и совет, но она не видит возможности отличить честных профессионалов от мошенников, если только тот, в чью компетенцию это входит, сам не мистик. "А кто такой мистик?" – спросил ее конгрессмен Блум. "Это человек, развивший в себе определенные средства восприятия, которые позволяют ему познать потусторонний мир", – ответила она. "А господин Гудини мистик?" – "Я полагаю, господин Гудини – величайший мистик нашего времени". – "Но он это отрицает". – "Он отрицает все, что расходится с его взглядами".

Это было слабое место в аргументации Гарри: он утверждал, что ничего сверхъестественного в его трюках нет, но при этом отказывался раскрыть их технологию.

Засим заседание было закрыто.

Слушания возобновились 18 мая. На этот раз Гудини основательно подготовился. Он привез новых свидетелей и реквизит, с помощью которого собирался разоблачать жуликов. Его главными оппонентами были Джейн Коатс и другая вашингтонская прорицательница, Грейс Чэмпни, известная как Мадам Марша. Она прославилась тем, что в свое время предсказала жене сенатора Уоррена Гардинга, что ее муж станет президентом, но внезапно умрет еще до конца первого срока. Оба пророчества сбылись.

Первым вызвали Ремигиуса Вайса, 72-летнего бывшего медиума, превратившегося в разоблачителя спиритизма, который он назвал "психической эпидемией" и "психическим поветрием сродни холере, желтой лихорадке или оспе". Он заверил конгрессменов, что ему за всю свою жизнь не удалось встретить ни единого честного ясновидца или медиума: ни один из них не верит в свои сверхъестественные способности, а потому все они "моральные дегенераты". Вайс сослался на свое знакомство с Генри Слейдом, к тому времени покойным, который снискал в свое время громкую славу в Лондоне и Петербурге. На его сеансах послания духов появлялись на сложенных внутрь завязанных и опечатанных грифельных досках, лежавших у всех на виду. Мистификации Слейда, рассказал Вайс, одурачили даже почтенных ученых мужей, что несложно.

В 1876 году, впрочем, Слейд был разоблачен именно ученым. Британский зоолог Рэй Ланкестер, присутствовавший на сеансе, обнаружил, что надпись была нанесена на доску еще до сеанса, написал серию писем в Times и добился судебного преследования Слейда по Закону о бродяжничестве 1824 года, возбранявшему хиромантию и ей подобные способы обмана. Слейд был признан виновным, но апелляционный суд отменил вердикт из-за ошибки в бумагах. Покуда обвинители готовили документы заново, Слейд счел за благо не искушать судьбу и покинул Британские острова. Второй раз его разоблачил Ремигиус Вайс. Он предложил Слейду выбор: либо он отправляется за решетку, либо подписывает признание. Слейд выбрал последнее. Это признание, состоящее из одной фразы, Гудини опубликовал в своей книге против спиритизма, изданной за два года до слушаний в Конгрессе.

В заключение Вайс сказал, что не имеет ничего против спиритизма как религии, однако невозможно предсказать судьбу, не изучив прежде личность человека и его деятельность. "Такого явления, как общение с духами, не существует", – заявил он. "Вы ведь не можете доказать ваши слова, не так ли?" – уточнил председательствующий Кларенс Маклеод. "Я не могу доказать ни это, ни обратное, – ответил Вайс, – но мои расследования в течение полувека определенно говорят о том, что они практикуют обман и жульничество, а потому представляют угрозу для любого общества".

Прежде чем вызвать своего следующего свидетеля Гудини учинил провокацию. "Вчера миссис Коатс и миссис Марша ограбили меня, – заявил он. – Миссис Коатс украла два моих доллара, миссис Марша – десять!" В зале поднялся тайфун. Председатель стучал молотком, требуя тишины. "Да, ограбили! – продолжал Гудини. – Моя ассистентка пришла к ним, они взяли с нее деньги и при этом обвинили в интимной связи с мужчиной!"

После этого – как опытный шоумен он, вероятно, наслаждался скандалом – Гудини вызвал в качестве свидетеля свою помощницу, которая накануне посетила Джейн Коатс и Мадам Маршу.

Помощницу Гудини звали Роуз Макенберг. В прошлом стенографистка, она стала частным детективом (впрочем, сама она на слушаниях сказала, что это слишком громкое название – она просто расследователь). Расследуя дело банкира, который потерял деньги, вложенные по совету медиума, она решила обратиться за консультацией к Гарри Гудини. Артисту понравился склад ее ума, и он предложил Роуз стать одним из его агентов, которые заранее приезжают в город, где должен выступать Гудини, посещают местных медиумов и помогают разоблачить их. Им приходилось менять внешность, и Роуз была мастером маскировки.

Джейн Коатс во время сеанса впала в транс, говорила, что видит Роуз в голубом тумане, видит задыхающегося мужчину, а также двоих детей, один из которых девочка 15 лет, и что это покойные муж и дети Роуз. Кроме того, прорицательница заявила, что видит другого мужчину, с которым Роуз "очень близка, почти как в браке", но неизвестно, женится ли он на ней. Было еще предсказание скорой поездки в Атлантик-сити и возможности получить какие-то деньги, однако духи предупредили, что к этим деньгам следует отнестись с осторожностью.

Джейн Коатс взяла с нее за визит два доллара, Мадам Марша – десять. Обе дамы, по словам Роуз, были чрезвычайно обеспокоены слушаниями в Конгрессе. Мадам Марша при ней звонила в офис конгрессмена Блума и передала секретарю просьбу перезвонить ей. Она также сообщила, что среди ее клиентов есть сенаторы (она назвала четыре имени) и что многие сенаторы регулярно консультируются с астрологами. "Что она сказала вам о сеансах в Белом доме?" – спросил Гудини. "Протестую! – воскликнула Джейн Коатс. – Господин председатель, я требую, чтобы мне дали ответить!" – "У вас будет такая возможность", – ответил конгрессмен Маклеод.

Мадам Марша, продолжала Роуз, сказала, что Гудини бьется о каменную стену, что не только в Конгрессе, но и в Белом доме "почти все" верят в спиритизм и что она точно знает, что там устраиваются сеансы с участием президента Кулиджа и членов его семьи.

Это была сенсация.

Один из конгрессменов спросил Роуз, что из видений Джейн Коатс было правдой, и Роуз ответила: "Ровным счетом ничего. Я никогда не была замужем, у меня нет никаких детей, и я не намеревалась делать что бы то ни было из того, о чем она говорила".

Гудини освобождается от оков внутри тщательно закрытого и погруженного в воду ящика. Вестпорт, штат Коннектикут. Июнь 1917

В зале снова поднялся невообразимый шум. Председатель тщетно колотил своим молотком, призывая публику к порядку. Коатс, которой наконец-то дали слово, полностью отрицала рассказ Роуз и излагала свою версию, которую, в свою очередь, отрицала Роуз. "Вы под присягой!" – возмущалась Коатс.

Гудини торжествовал. Он решил продемонстрировать, каким образом участники сеансов "слышат" голоса духов. Он достал рупор, какой используют медиумы на сеансах, и попросил конгрессмена Уильяма Хаммера приложить к уху его узкий конец. "Вы должны прочесть молитву, а потом просто сосредоточиться и наблюдать за мной, – проинструктировал Гудини конгрессмена. – Ну а когда услышите голос, будьте вежливы, скажите: "Благодарю тебя, добрый дух". Вот такая у них бывает канитель". В зале воцарилась тишина. После паузы "подопытный" конгрессмен сообщил, что он слышит голос, и очень отчетливый. Губы Гудини при этом не двигались, и никто в зале никаких голосов не слышал. "А вы хотите услышать послание?" – обратился он к даме из публики. Та пожелала. И услышала. "А свое имя вы услышали?" – спросил ее Гудини. "Да!" – "А разве мы с вами встречались раньше?" – "Не было такого".

Но тут вызов Гудини бросила Мадам Марша. "А вы можете передать послание от усопшего мне?" – спросила она артиста. "Да, – ответил Гудини. – Но зачем разбивать вам сердце и заставлять вас плакать? (Смех в зале.) Вы помните последние слова вашего сына перед смертью?" – "Да. И вы не сможете передать их мне". – "Я не хочу, чтобы вы обливались слезами". – "Вы не можете. И не можете сказать, при каких обстоятельствах он умер".

На этом интересном месте пришлось объявить перерыв, потому что председателю не удавалось успокоить публику. Когда заседание закрылось, конгрессмен Хаммер сообщил журналистам, что дух сказал ему: "Ваши планы устроены. Как самочувствие?" А зрительница – что ей было сказано в рупор: "Хэлло, Эдит Роджерс!"

Следующее слушание состоялось через день, 20 мая. Его пришлось разбить на две части ввиду большого количества свидетелей. На нем выступила, в частности, супруга одного из сенаторов, которого называли в числе регулярных посетителей салонов прорицательниц, – демократа Данкена Флетчера. Она охотно подтвердила, что вот уже 35 лет пользуется услугами ясновидцев и медиумов и не видит в этом ничего дурного или аморального. "За два года в Вашингтоне я получила три пророчества из уст медиума, находившегося в глубоком трансе, – поведала она. – Медиум не сознавала, что она говорит. Она не знает этого до сих пор. Все три предсказания сбылись в мелких деталях. Это были не обычные события, не то, что происходит с каждым при нормальном течении жизни". "Что нечестивого или незаконного в даре пророчества или в умении отыскивать потерянные предметы?" – вопрошала она и рассказывала истории из собственного опыта. "Среди медиумов, – заключила она, – есть менее одаренные и более одаренные, но я никогда не встречала среди них людей бесчестных".

Голос Гарри Гудини, записанный в октябре 1914 года на шесть восковых валиков фонографа Эдисона и восстановленный в 1970-м. Гудини говорит: "Дамы и господа! Представляя мое оригинальное изобретение "водяная камера пыток", хотя в ней нет ничего сверхъестественного, я готов уплатить сумму в тысячу долларов любому, кто сможет доказать, что возможно получить воздух внутри пыточной камеры, когда я заперт в ней в установленном порядке после того, как она будет заполнена водой..."

Наконец, слово для полноценного свидетельства получила Джейн Коатс. Она настояла, чтобы ее привели к присяге, хотя Гудини и уверял конгрессменов, что для медиума нарушить присягу ничего не стоит. Принеся присягу, она заявила, что никогда в жизни не бывала в Белом доме, за исключением двух случаев: один раз она привела туда не экскурсию своего ребенка, другой отстояла очередь, чтобы пожать руку президенту Вудро Вильсону. Президента Кулиджа она считает образцовым христианином и никогда не слышала, что он участвовал в спиритических сеансах.

Разумеется, когда к ней заявилась Роуз Макенберг в своей нелепой маскировке и очках без диоптрий, она сразу поняла, что перед ней шпионка Гудини. Она попросила Роуз снять ненужные ей очки, всмотрелась в ее лицо и узнала ее: она сидела в ложе в театре, где выступал Гудини. Далее Коатс подробно пересказала в своей интерпретации весь сеанс. Из ее рассказа выходило, что не посетительница ее одурачила, а она посетительницу. О Гудини она выразилась так: "Дерево узнают по плодам его. Его грязные речи и инсинуации – суть плоды ума или плоского и безнадежно отравленного, или находящегося в состоянии фанатичного гниения".

Когда свидетельское место заняла Мадам Марша, она заявила, что не будет говорить о предсказаниях или спиритизме. Она желает только справедливости, а потому требует привести ее к присяге. По окончании обряда она сказала: "Господин Гудини заявил во вторник перед комитетом, что я украла у него 10 долларов. Соблаговолите ли вы привести к присяге и его?" – "С какой стати? – возразил Гудини. – Я не под судом". – "В известном смысле – под судом", – парировала Марша. Далее следует долгая перепалка, в ходе которой члены Конгресса уверяют Маршу, что мистер Гудини не имел в виду буквальный смысл, что это была фигура речи, но Мадам Марша требовала, чтобы Гудини сказал это сам. В конце концов артист был вынужден признать: "Я не имел в виду именно это. Я имел в виду, что она взяла с моего расследователя 10 долларов за дезинформацию". – "Прошу прощения?!" – возмутилась Марша. Роуз стали допрашивать снова...

Было еще много свидетелей с обеих сторон. Гудини разворачивал длинный свиток писем пострадавших от медиумов-жуликов. Тем не менее эту битву он проиграл. Поправка о наказании предсказателей и ясновидцев провалилась.

А в ноябре 1926 года Гарри Гудини неожиданно умер от нелепой случайности. Во время гастролей в Монреале к нему в уборную пришел студент-боксер и спросил, правда ли, что удар в живот не причинит ему никакого вреда. Гудини ответил утвердительно. Студент размахнулся и ударил, когда артист еще не успел напрячь пресс. Спустя несколько дней Гудини скончался от перитонита.

Его вдова Бесс неоднократно пыталась вызвать его дух. Дабы избежать мошенничества медиумов, Гарри еще при жизни сказал ей кодовую фразу, которую должен произнести дух. Это была первая фраза песенки, которую Бесс когда-то исполняла на сцене. Услышать фразу в рупор ей так и не удалось. Последний сеанс состоялся в Хэллоуин 1936 года на крыше голливудского отеля Knickerbocker, после чего Бесс прекратила попытки.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться