Когда речь заходит о политическом стрит-арте в России, в разговоре обязательно всплывает имя, точнее, псевдоним Slava PTRK. Его ироничные работы появились на улицах Екатеринбурга в начале 2010-х годов: первым внимание горожан и прессы привлек "Кирилл-Копилка" (2010) – портрет патриарха Кирилла с отверстием в головном уборе – куколе, в которое чья-то рука опускает монету.
Художник родился в 1990 году в городе Шадринск Курганской области, приехал в Екатеринбург учиться на журналиста, увлекся граффити, но быстро перешел от шрифтов к более сложным образам и жанрам, вплоть до тотальной инсталляции и перформанса. 18 марта 2018 года, на следующий день после президентских выборов, он представил проект "Похуй, пляшем", во время которого изрядно продрогшие волонтеры несколько часов вальсировали на льду Верх-Исетского пруда в Екатеринбурге. Танцоры расположились на льду так, что на фото действа, сделанном с воздуха, появился именно этот оптимистичный лозунг. Став заметной фигурой в мире стрит-арта, Slava PTRK переехал в Москву, успешно сотрудничал с частными галереями, в 2018 году его персональная выставка "Не нужен там. Не нужен тут" прошла в Московском музее современного искусства. В 2022 году художник уехал из России, но и в эмиграции продолжает заниматься искусством – уличным и не только. Его персональная выставка только что завершилась в Риге в пространстве CUB, а 1 октября откроется в Фонде Pristaniste в черногорском Тивате. На подходе еще одна – в Париже.
В интервью Радио Свобода Slava PTRK рассказал о будущих выставках, перспективах протестного искусства в России и в эмиграции и о том, как он решает для себя проблему "вины и ответственности".
– Можно я для начала задам вам вопрос о происхождении вашего псевдонима? Откуда он такой взялся? Мне он, честно говоря, напоминает лозунги советской эпохи вроде "Слава КПСС!".
моя основная цель — понять, как мы оказались в этой точке, в 24 февраля 2022 года
– Так исторически совпало, что меня зовут Слава, и поэтому любая приставка создает ассоциации с лозунгами. На самом деле PTRK – это Patrick без гласных. У меня в юношеские годы был псевдоним Патрик в разных компьютерных играх и в граффити – почему именно Патрик, я сейчас объяснить не смогу: просто прикольное слово. А в граффити- и в хип-хоп-среде принято иногда выкидывать гласные из имен и названий. Я тоже из Патрика убрал все гласные и еще убрал букву С, она мне как-то не нравилась. Осталось четыре буквы – PTRK. Но это не аббревиатура, как многие считают.
– Расскажите, где вы сейчас находитесь и как вы там оказались.
– По случайному стечению обстоятельств я оказался в Черногории и нахожусь здесь уже год. Я здесь бывал и до этого и немного знал эту страну, но не планировал переезжать сюда, тем более так надолго. Но в сентябре 2022 года, после начала мобилизации, один из моих друзей написал объявление, что у него сейчас пустует квартира в Которском заливе, в Черногории, и кто хочет, может приехать пожить бесплатно. В тот момент все были панике, в том числе я и моя семья. Мы с супругой решили, что мне нужно поехать туда. У меня была шенгенская виза, и мы с товарищем, тоже художником, выехали из России через Финляндию и доехали до Черногории. Через некоторое время мой друг отправился дальше по резиденциям и по своим делам, а я вот уже год нахожусь в Черногории, работаю здесь, практически не выезжая. Это интересный опыт, и я рад, что я эту зиму перезимовал здесь, в тепле, и имел возможность активно работать, создал "Черную серию", над которой продолжаю работать. Это рисунки в разных заброшенных зданиях.
– У вас открывается сейчас сразу несколько выставок, но все они представляют собой части одного и того же проекта?
– Это все часть одной большой истории – может быть, не одного проекта, но большого нарратива, который я сейчас пытаюсь развивать. Во-первых, это выставка в фонде Pristaniste, который помогает украинским, белорусским и российским беженцам в Черногории. И второй проект, который сейчас у меня в активной работе, – он пока без названия. Он будет показан в одной независимой небольшой, молодой галерее в Париже. Также недавно в Риге открылась выставка, которую я тоже включаю в этот цикл. Она называется Nightmares on Air – "Кошмары в прямом эфире" или "Кошмары в воздухе". А началом всего этого "во-время-военного", скажем так, цикла проектов, была выставка "Сны разума" в галерее Montenegro European Art Community, которой владеет Марат Гельман здесь, в Черногории. Я ее сделал в апреле этого года.
– Это размышления на тему войны?
– Ну да, а о чем сейчас еще можно размышлять? Я для себя сейчас выбрал такую стратегию – я пытаюсь разобраться в прошлом нашего общества, нашей страны, и в настоящем, в том, что мы сейчас переживаем, обсуждаем. Во всем этом я пытаюсь найти следы и предпосылки того, что происходит сейчас – и хотя бы наметить какие-то направления, куда нам двигаться, что еще нам нужно обсудить всем вместе. Поэтому выставка "Сны разума", она была как раз такая – установочная, что ли… Это была обзорная выставка, на которой были обозначены темы и направления, с которыми я сейчас буду отдельно разбираться в других проектах. Свобода слова. Свобода митингов, массовых собраний. Пропаганда. Милитаризация. Использование религии в своих целях. Манипуляции с историей… Наверное, моя основная цель — понять, как мы оказались в этой точке, в 24 февраля 2022 года. Что к этому привело? Состояние нашего общества, автократическая власть, которая у нас в России сложилась – не за один же день все это произошло! Все это долго-долго как-то наслаивалось: одна, вторая, третья причина — какие-то предпосылки, настроения общества, страхи людей, обиды, их предрасположенность к каким-то идеям, манипуляции, опять же, множественные… ну и просто прямое насилие. Все эти вещи имели и продолжают иметь место в России, и мне хочется с этим попытаться разобраться. Пока я не имею сил и возможностей заглядывать вперед и строить какую-то светлую картину "прекрасной России будущего". Но я хотел бы разобраться хотя бы с тем, как мы оказались в этой точке катастрофы.
– Давайте поговорим о той выставке, которая у вас открывается в Черногории, в фонде "Пристанище" в Тивате. О чем она? Какие, собственно, выводы вы готовы обнародовать?
прохожие собрались над телом человека, который, может быть, в обморок упал, может быть, уже умер
– Знаете, мне не очень нравится слово "выводы", потому что оно довольно смелое, и мне кажется, это большая ответственность. Я привык не то чтобы даже делать выводы, а больше сомневаться. Поэтому это скорее такой процесс исследования, я бы так назвал… То есть процесс раскопок, изучения самого себя и своего прошлого, и прошлого своей страны. Выставка в Тивате посвящена сразу нескольким темам. Вся структура выставки построена на основе свидетельствования, наблюдения за чем-то. Мы же все сейчас являемся свидетелями и наблюдателями этой катастрофы. Кто-то принимает участие, кто-то помогает, кто-то разрушает – но большинство просто наблюдают за всем, что происходит. И у меня на выставке часть работ "наблюдает" за другими работами, как будто бы они наблюдают за каким-то произошедшим несчастьем. Как будто прохожие собрались над телом человека, который, может быть, в обморок упал, может быть, уже умер, а может быть, просто ему плохо стало. И вот они собрались над его телом и обсуждают, кто же виноват и что делать – все эти наши любимые вопросы вечные... И мы, зрители, как бы наблюдаем этот диалог. Точнее, монолог, потому что по моей задумке это все происходит в голове одного человека. Есть такое понятие "эффект свидетеля" – теория про то, что люди не приходят на помощь, когда у какого-то события много наблюдателей. Чем их больше, тем меньше шансов, что кто-то придет на помощь человеку, попавшему в беду. Эта теория позже была опровергнута с помощью повторных экспериментов и исследований, но мне все еще кажется, что интересен ее разбор и дальнейшие обсуждения. Важный момент – все это происходит в фонде, который работает с беженцами, в основном украинскими. (Фонд Pristaniste ("Пристанище") основан эмигрантами из России в 2022 году, вскоре после начала российского вторжения в Украину, оказывает помощь беженцам из Украины и политическим эмигрантам из России и Беларуси. – Прим. ред.) Делать выставку в таком пространстве под эгидой такого фонда для русского художника-эмигранта – довольно серьезный вызов. Нужно хорошо подумать, что конкретно ты хочешь сказать и кому в такой ситуации. Я решил обратиться к теме ответственности. Не только ответственности за свои собственные решения, но и готовности брать на себя ответственность за чужие решения и поступки, за прошлое и настоящее своей страны… Ну, той страны, которую ты считаешь своей! Пообщавшись лично с представителями фонда, я понял, что эта тема сейчас для них наиболее важна и актуальна.
– Это действительно тема, которая сейчас волнует очень многих людей и активно обсуждается. А вы лично чувствуете вину, ответственность за происходящее?
навязывать кому-то ответственность, тем более вину – это дело гиблое, неблагодарное
– Да, я, лично я чувствую ответственность, я чувствую некоторую вину за все, что происходит. Возможно, что мои действия как художника и как человека – помощь украинским беженцам, донаты каким-то организациям, создание выставок, художественных проектов – все это ставит за собой цель как-то проработать эту ответственность и вину, которую я на себя взял за то, что происходит. Но мне кажется, что навязывать кому-то ответственность, тем более вину – это дело гиблое, неблагодарное. Если убедить человека в том, что он в той или иной степени ответственен за то, что происходит, еще более-менее реально и может оправдываться какими-то благородными целями, как это было после Второй мировой войны в Германии, то сказать тому же человеку: "Ты виновен в этом всем! Ты должен теперь чувствовать себя виноватым всегда!", никто, мне кажется, не вправе. Это просто не сработает так. Каждый сам либо берет эту ответственность, либо не берет. Я не то чтобы делал этот выбор – скажем так, оно само получилось. Я почувствовал, что я часть всего того, что происходит, и поэтому я попытаюсь как-то это все остановить и проработать теми способами, которые мне доступны.
– Помимо галерейных проектов и тех выставок, о которых вы говорите, вы продолжаете заниматься уличным искусством в Черногории. У вас был групповой проект с другими художниками, уехавшими из России, он назывался "Дом на горе". На ваш взгляд, каков потенциал протестного искусства, перенесенного на другую почву – в страну, для которой наши проблемы не то чтобы очень актуальны?
Я обратился к абстрактным черным фигурам, которые не говорят ни о чем конкретно
– Этот вопрос меня мучает с прошлого лета. Тогда мне посчастливилось попасть в резиденцию в Финляндии – еще до того, как закрыли границы. Два месяца, пока я там находился, я пытался понять, как вообще теперь делать искусство. Потому что это другой контекст, другая аудитория, другое всё! И ты приезжаешь со своими российскими загонами – темами, болями, тревогами, которые ты прорабатывал в искусстве у себя дома, – приезжаешь со всем этим туда и пытаешься, по сути, пересобрать себя, найти какой-то новый язык. Мне кажется, что единственный выход в этой ситуации – обращаться к универсальным темам. Но я под этим подразумеваю не вечные ценности любви, дружбы и вселенской гармонии. Я имею в виду, что война в целом и, не знаю, притеснение человека государством – это близко очень многим культурам и странам. В том числе и Черногории, и Финляндии, которая была частью Российской империи и имела, скажем так, некоторое взаимодействие с Советским Союзом! Мне кажется, имеет смысл обращаться к этим универсальным темам, которые могут быть понятны в любом контексте. Но это очень сложно – твои личные наблюдения и переживания по поводу своей страны перенести и экстраполировать на другую страну с другой историей, с другим культурно-историческим контекстом. Это все такой тонкий лед... Очень легко ошибиться, очень легко начать двигаться не туда и сказать что-то не то. Спустя год в Черногории я понимаю, что, возможно, я нашел для себя наиболее простой способ. Я обратился к абстрактным черным фигурам, которые не говорят ни о чем конкретно. Мои уличные работы здесь – не про войну России и Украины, не про Путина, не про репрессии, не про закрытие свободных СМИ в России... Они про все сразу! Может быть, это и плохо, что они про все сразу и ни про что конкретное. Но я для себя пока нашел такой путь. Черногория – это явно промежуточная точка в моем путешествии, в других странах тоже свой контекст, разные перипетии политические, исторические… Как во всем этом не запутаться? Как не обидеть того, кого ты не хочешь обидеть, как не нарваться на гнев местных в связи с тем, что ты чужак?.. Если говорить про галерею "Дом на горе", которую мы с ребятами здесь организовали, то выставка, которая там показывается, немного тавтологично говорит о понятии дома, о том, как ищется дом, как мы теряем дом. О том, как мы движемся по жизни в поисках этого дома и пытаемся его обрести где бы то ни было. Там есть рефлексии на тему постсоветских реалий и есть вещи совершенно универсальные, которые вообще никак с Россией не связаны. Не знаю, сколько времени займет встраивание нас – российских, построссийских художников – в другие контексты. Надеюсь, что у кого-то из моих коллег это получится. Надеюсь, что у меня тоже это получится.
– Как вообще сейчас обстоят дела с протестным искусством в России, в частности с протестным стрит-артом? В условиях тех репрессий, которые сейчас происходят, возможно ли такое явление вообще?
тот, кто еще вчера спокойно создавал новые работы, сегодня уже может отсиживать 15 суток
– Да, возможно! Но все меньше авторов, более-менее известных в субкультуре или за ее пределами, остаются в России и продолжают активно работать. Их ряды тают буквально с каждым днем! Даже иногда пугает, насколько быстро все происходит. К сожалению, ситуация меняется с огромной скоростью – и тот, кто еще вчера спокойно создавал новые работы, сегодня уже может отсиживать 15 суток за якобы неповиновение полиции. Все больше становится анонимного искусства. Насколько я могу судить по интернету, потому что я уже почти год нахожусь не в России, высказывание в публичной среде уходит в анонимную зону: какие-то быстрые надписи, быстрые рисунки, трафареты, наклейки и так далее… Реже это баннеры, их сложнее распечатать, повесить и так далее. Чаще всего это уходит в какие-то низовые, анонимные, небольшие городские интервенции по типу антивоенных стикеров или просто надписей "Нет войне!". Художников, которых мы привыкли относить к пулу авторов, работающих с социально-политическими темами, с каждым месяцем становится в России все меньше и меньше. Слава богу, не потому, что они умирают! Они либо умолкают – и тогда они просто уходят с радаров, – либо покидают страну. Еще год назад это было не так.
– Вы говорили, что в вашей работе сейчас все время присутствует опасение быть неправильно понятым или даже обидеть местных. У вас уже были такие случаи непонимания? Я помню, что, когда вы приезжали в Украину и делали там работы вскоре после аннексии Крыма, это вызвало критические комментарии.
украинцы это восприняли так, будто я выражаю очень популярную сейчас позицию "всё не так однозначно"
– Да, у вас очень хорошая память. Это действительно один из болезненных эпизодов в моей биографии. Он произошел в 2016 году. Я очень много до сих пор об этом рефлексирую. Думаю, о том, почему так получилось, почему была такая реакция и какие ошибки я совершил. Это был проект о пропаганде – тема, с которой я как журналист и как художник работаю всю жизнь. У меня была цель сделать проект в нейтральном тоне, с позиции "над схваткой", над противостоянием России и Украины. Это были надписи на углах домов. Каждая – название какого-либо явления, общего для России с Украиной в тот момент. С левой стороны, как бы с западной, была украинская версия названия этого явления. А с правой, "восточной" стороны, было, скажем так, официально принятое в России название. Например, справа было слово "ополченцы", слева – "сепаратисты". Так называли непонятные формирования, которые начали образовываться на востоке Украины, которые потом постепенно превратились в так называемые "ДНР" и "ЛНР". С восточной стороны их называли "ополченцами", с украинской – "сепаратистами". Для меня как для журналиста все эти слова имеют значение, у них есть какой-то эмоциональный заряд, те или иные коннотации, окраска. Я пытался с этими гранями слов поработать и показать, что одни и те же явления могут называться по-разному. Но я, к сожалению, не учел ситуацию в Украине. И вообще в целом не учел тот факт, что если российский художник из России приехал и сделал такую работу на улице в Киеве – это само по себе уже триггер. Мне стоило сделать этот проект по-другому или начать его делать сначала в России, а потом продолжить в Украине. Ну или вообще его не делать, не знаю... Потому что украинцы это восприняли так, будто я выражаю очень популярную сейчас позицию "всё не так однозначно". Все эти явления для большинства жителей Украины вполне однозначны, а я как будто бы такой приехал и сказал: "Нет, ребята, тут на самом деле все очень неоднозначно!" Финальной работой этой серии была надпись "пропаганда" с российской стороны – и с украинской стороны тоже "пропаганда". В тот момент это было очень болезненно воспринято.
– Ваш проект "1999" был посвящен Чеченской войне. На стенах заброшенной военной базы рядом с подлинными лозунгами вы написали цитаты из интервью с бывшими солдатами этой войны. Оглядываясь сейчас назад, что вы можете сказать об этом проекте?
вещи, которые говорят ветераны чеченских войн, было бы уместно услышать тем, кто идет на войну сегодня
– Он оказался в каком-то смысле немножко пророческим. Этот проект был сделан до вторжения России в Украину, и тогда был совсем другой контекст, конечно. Мне даже сложно о нем говорить, потому что в нынешнем контексте он уже по-другому прочитывается. Сейчас мы все явления из прошлого переосмысливаем – фильмы по-другому смотрим, музыку по-другому понимаем, книжки по-другому прочитываем... Я свои проекты, которые были сделаны в другом контексте, сейчас вижу уже по-другому. Но этот проект, мне кажется, все-таки удачный и актуальный. Начну с самого начала – была песня группы СПБЧ, ("Самое большое простое число"), которая называлась "1999". Она была посвящена молодому парню, который видит в новостях, как приезжают цинковые гробы с солдатами, которые погибли на войне. На какой-то войне, он даже не до конца понимает какой и где. Потом выясняется, что это 1999 год, вторая чеченская кампания. И я так сильно вдохновился и проникся этой песней, что решил делать проект, вдохновленный всем этим контекстом, этой идеей разбора войны с точки зрения наблюдателя. Но я решил обратиться не только к наблюдателям, но и к тем, кто непосредственно в ней участвовал. Это были интервью с участниками первой и второй чеченских войн с российской стороны. С ними были длинные интервью – о долге перед Родиной, о патриотизме, об Отечестве, о том, что такое Родина, что такое патриотизм, о том, как правильно поступать в разных ситуациях, о таких общих вопросах. Мы не ставили себе цель описать какие-то конкретные события или проанализировать причины именно этого конфликта. Мы пытались понять, как участники войны к этому всему относились тогда и сейчас – как они смотрят на такие вещи, как война, мир, долг, Родина, Отечество, государство. Интервьюерами были их родственники или знакомые – я взял только два интервью из двадцати. Это была одна из целей проекта – чтобы все это обсуждалось в том кругу, в котором до оно этого не обсуждалось. То есть не так, как у Светланы Алексиевич, которой я сильно вдохновлялся и которой я восхищаюсь. Но у нее подход другой: приезжает журналист, берет интервью и уезжает. А мне хотелось, чтобы эта тема обсуждалась внутри этих сообществ, семей, компаний, чтобы человек поговорил со своим другом или братом. Я считаю, что вышло довольно успешно, в том плане, что все эти темы обсудили, а по итогу у нас получилась тотальная инсталляция размером с заброшенную военную базу под Москвой, в которой цитаты, выбранные из этих интервью, сложились в собирательный образ – какого-то солдата, парня, который мечтал стать военным, носить погоны. Он идет в армию, служит, неожиданно для себя попадает на войну. И там что-то понимает, что-то вспоминает, и потом возвращается оттуда и нам рассказывает какие-то свои переживания. Итогом всего этого должен был стать клип группы СБПЧ. К сожалению, у нас в тот момент не получилось превратить эту большую, многослойную и довольно страшную историю в развлекательное музыкальное видео, потому что музыкальное видео – это в любом случае развлекательный формат. Сейчас мы делаем новую попытку.
– А почему вы решили сейчас вернуться к этому проекту?
– Я даже не понимаю, зачем отвечать на этот вопрос – это же очевидно! Когда началась война, мы довольно быстро с Кириллом Ивановым, лидером группы СБПЧ, списались, согласились на том, что это все стало до жути актуально и что имеет смысл попытаться вернуться к этому проекту и пересобрать его немножко. Было уже три выставки – в Москве, Петрозаводске и Ростове-на-Дону, на которых этот проект показывался, но мы решили, что попробуем еще раз с другими режиссерами вернуться к этому клипу и попробовать все-таки сделать видео. Потому что все эти вещи, которые говорят ветераны чеченских войн, мне кажется, было бы очень уместно услышать, прочитать и понять тем, кто идет на войну сегодня, или тем, кто ее поддерживает. Мне кажется, что все вот эти простые, часто банальные, но очень важные, капец какие важные вещи, стоит прочитать людям, которые считают, что нынешняя война какая-то особенная, какая-то правильная, какая-то имеющая право быть – в отличие от тех войн, неправильных. Или, может быть, они их тоже считают правильными, не знаю… Мне кажется, что правильной войны как таковой не существует.
