Ernest Vardanean

23-26 мая 2019 года состоятся очередные выборы в Европейский парламент. Впервые с 1979 года, когда жители девяти стран Европейского Экономического Сообщества проголосовали за своих первых делегатов в наднациональный законодательный орган, выборы будут проходить не после расширения, а после сокращения «семейства». Ведь 29 марта, если не произойдет ничего экстраординарного, Великобритания окончательно выйдет из Европейского Союза, и подданные Ее Величества потеряют право принимать участие в голосовании.

Однако это отнюдь не единственная и тем более не главная особенность предстоящего события. Пожалуй, впервые за многие годы Европейский парламент может стать институтом не укрепления, а подрыва европейского единства. Почему? Потому что значительные позиции могут достаться так называемым «популистам» и «евроскептикам», к которым принято относить целый сонм крайне правых и реже крайне левых сил националистического, консервативного или радикально социалистического толка. Но поскольку крайне левые силы больше боятся крайне правых, а не либералов, мы условимся относить их к сторонникам сохранения общеевропейского положения вещей.

Итак, условный фронт на предстоящих выборах в Европарламент будет проходить между, с одной стороны, партиями истеблишмента (народные/христианские демократы, социал-демократы, социалисты, либералы, либеральные демократы, центристы, реформисты и другие левые и умеренные правые силы) и, с другой стороны, разношерстными и пока еще разрозненными крайне правыми движениями. Как мы уже условились, крайне левые партии (к ним относится, например, Жан-Люк Меланшон, принципиальный оппонент Макрона и его соперник на выборах 2017 года) могут считаться третьей силой, но поддержат скорее истеблишмент, чем правых «популистов».

Между тем, британская газета The Guardian, ссылаясь на социологическое исследование Университета Амстердама, констатировала более чем трехкратный рост популярности крайне правых движений с 1998 года. Если тогда их среднеевропейский рейтинг был 7%, то теперь, как утверждает лондонское издание, за «правых популистов» готов голосовать каждый четвертый житель Старого континента.

«Не так давно популизм был уделом политических маргиналов, - говорит британской газете голландский политический социолог Маттийс Роодуйн, который занимался данным исследовательским проектом. – Сегодня он всё больше становится мейнстримом: некоторые из недавних значимых событий, как референдум по Брекситу или избрание Дональда Трампа, нельзя анализировать без учета роста популизма». «Питательная среда популизма стала всё более плодородной, а популистские партии научились снимать с этого сливки», - добавил эксперт.

Газета приводит еще немного красноречивых цифр: в 1998 году 12,5 млн. европейцев жили в стране (странах), где в правительстве был хотя бы один популист. В 2018 году таких уже более 170 млн. человек. Проще говоря, сегодня каждый третий житель ЕС находится под руководством хотя бы одного популиста в составе правительства. И выборы 2019 года обещают повысить этот показатель.

«В ближайшее время популистские партии удержат эти позиции, хотя станут еще более праворадикальными, а региональные и национальные различия между ними останутся значительными, - сказал The Guardian голландский политолог, специалист по правому популизму и экстремизму Кас Мюдде. – Главной проблемой будет то, как непопулистские партии смогут ответить на этот вызов».

Как совершенно справедливо заметил эксперт из Нидерландов, у «популистов» действительно есть проблема, которую можно смело называть фундаментальной: отсутствие единства. Возможно, общая позиция у них только по вопросу противостояния миграции. По всем остальным пунктам актуальной повестки у них серьезные различия. Например, на вопросы отношений с Россией Польша и Италия смотрят по-разному. В вопросе однополых браков венгерские и немецкие консерваторы вряд ли найдут общий язык с французскими и голландскими единомышленниками.

«Популистские партии могут производить впечатление единого блока только перед лицом общего врага, то есть нынешнего ЕС. Но если взять интересы Чехии, Германии, Венгрии или Италии в отдельности, то станет ясно, что они значительно расходятся - а точек соприкосновения не так много. Спрашивается, как можно из такой невнятной каши создать устойчивое международное объединение с крепкими связями?» - задается вопросом чешское издание Lidové noviny (цитата по украинскому сайту «Страна»)

В то же время, по некоторым прогнозам, блок правых партий может получить до трети мест на выборах в Европейский парламент. «Правые и популисты объединяются, чтобы провести «операцию на сердце» Европы. И как оно потом будет функционировать, страшно представить», - пугает себя и читателей ведущая испанская газета El País (цитата по тому же источнику).

Правоконсервативная датская газета Jyllands Posten тоже дает мрачный прогноз, но больше для отрезвления, чем для запугивания. В частности, издание критикует мейнстримную европейскую прессу, которая дает больше негатива о США, чем о Европе, как будто Трамп вот-вот погубит свою страну. «Это Европа находится в состоянии распада, а не США. Запад больше не то сплоченное объединение, которым он когда-то был, а США вот-вот отвернутся от Европы. Мы должны придумать, как справляться самим», - сетует датская газета (цитата по ИноСМИ).

Продолжение следует

Когда ставишь перед собой амбициозную задачу написать цикл материалов к 80-летию со дня начала Второй Мировой войны, первый же возникающий вопрос оказывается едва ли не самым сложным: что брать за точку отсчета? Любое историческое явление или событие имеет предпосылки, а уж такая колоссальная тема, как Вторая Мировая, имеет сразу несколько определяющих факторов, разбросанных во времени и пространстве.

Наверное, самым правильным решением было бы вести отсчет с самого окончания Первой Мировой войны, особенно если мы вспомним, что маршал Фош, когда узнал о подписании унизительного для Германии Версальского мирного договора, пророчески сказал: «Это не мир. Это перемирие на двадцать лет». Во всяком случае, так нам повествует Уинстон Черчилль в своем фундаментальном 6-томном труде «Вторая Мировая война» (Том 1, московское издание 1997 года, с.12). Однако мы рискнем потонуть в объеме информации, пытаясь объять необъятное и втиснуть 20-летний пласт в несколько страниц публицистического текста.

Поэтому самым верным, на мой взгляд, решением является отсчет с самой логичной точки – приход к власти нацистов в 1933 году, коль скоро мы живем в европоцентрическом мире, а гитлеровский режим традиционно называется «главным очагом войны». Необходимо рассмотреть не просто предпосылки прихода Гитлера к власти, но и сложнейший феномен под названием «Как великий немецкий народ мог допустить такое»…

На этот счет мнения разные, но многие сходятся в том, что событие 30 января 1933 года стало возможным ввиду стечения внутренних и внешних обстоятельств, субъективных и объективных факторов. Во-первых, Германия к началу 30-х годов была дважды поражена сильнейшими экономическими кризисами. Первый наступил сразу по окончании Первой Мировой войны, когда наложенные Версалем огромные репарации и чувствительные территориальные и людские потери подорвали истощенную войной германскую экономику. Лишь ко второй половине 1920х годов пошел рост, который был прерван Великой Депрессией, охватившей ведущие капиталистические страны в 1929-1933 годах. Веймарская республика была политическим и экономическим банкротом, хотя представляла собой демократический режим. В общем, легкая добыча для радикальных сил.

Во-вторых, многие историки обращают внимание на личные качества Адольфа Гитлера: сильная харизма в сочетании с внешней антипатичностью; умение «держать зал» зажигательными, но банальными речами; убедительность и безграничная вера в собственную правоту; неуемная энергия и эмоциональность. И так далее… Неужели эти достаточно заурядные качества оказались решающими? Ответ был бы отрицательным, если бы не другие факторы, а именно: в-третьих, в приходе Гитлера была заинтересована крупная немецкая промышленность. С одной стороны, бесноватый ефрейтор пригодился для милитаризации экономики и, соответственно, крупных военных заказов (строго говоря, автор «Майн Кампф» и не скрывал этого). С другой стороны, воротилы германского бизнеса считали фюрера фанатичным болваном и клоуном, которым можно было бы легко помыкать.

В-четвертых, как показали дальнейшие события, в появлении махрового антикоммуниста во главе Германии были заинтересованы западные демократии, рассчитывавшие на «поход против большевизма». При этом агрессивный антисемитизм Гитлера почему-то не смущал британцев, французов и американцев. Кстати, это, пожалуй, самая большая загадка Второй Мировой войны: западные демократии имели значительные и очень влиятельные еврейские общины, особенно США, но ни одна из этих стран и бровью не повела, когда в Германии начались преследования евреев.

Вот самый ужасающий и циничный пример: в мае 1939 года из Гамбурга в сторону Нового Света на борту судна «Сент-Луис» отправились 930 немецких евреев, надеясь на спасение. Но к их ужасу власти Кубы, а затем США и Канады отказались принимать обреченных, и судно отправилось назад в Европу. Британия, Франция, Бельгия и Нидерланды лишь после долгих переговоров с капитаном судна Густавом Шрёдером согласились принять людей. Подумать только – гражданин нацистской Германии просил правительства стран «старой демократии» принять евреев – это ли не насмешка судьбы? Однако в мае-июне 1940 года Рейх оккупировал Францию и Бенилюкс, и спасенные евреи с «Сент-Луиса» частично разделили судьбу остальных соплеменников. В итоге из 930 человек Холокост пережили только 680.

Спустя почти 80 лет, в ноябре 2018 года, премьер-министр Канады Джастин (Жюстен) Трюдо принес извинения евреям за то, что правительство его страны тогда проявило малодушие. Еще раз подчеркну: был май 1939 года, уже почти четыре года действовали «Нюрнбергские расовые законы», прошло всего шесть месяцев после «Хрустальной ночи», когда развеялись (или должны были развеяться) последние иллюзии у самих евреев и стран Запада относительно планов Третьего Рейха. Однако мир спокойно взирал на приближающуюся Катастрофу.

К сожалению, не лучшим было отношение к евреям в Советском Союзе. В том же мае 1939 года еврея Максима Литвинова на посту народного комиссара иностранных дел сменил Вячеслав Молотов, который во всеуслышание заявил, что покончит «с синагогой» в стенах дипломатического ведомства. И это притом, что Молотов был женат на еврейке Полине Жемчужиной…

Впрочем, мы сильно забежали вперед. Сейчас наша задача – понять, почему же так произошло. Почему в стране великих композиторов, философов и писателей воцарилось ужасающее общенациональное мракобесие, вырвались низменные человеконенавистнические инстинкты, а «коллективное бессознательное» и эффект толпы взяли верх над разумом и гуманизмом.

Правда, следует оговориться, что в Германии ненависть к евреям «изобрел» отнюдь не Гитлер. Более того, ему вообще не пришлось придумывать ничего нового. «Кровавые наветы» - это лишь один пример, пусть и продолжительный по времени, к тому же иррациональный по сути. Антисемитизм как явление существовал в Германии и Австрии с раннего Средневековья, но со второй половины ХIХ века он получил системный и даже научно обоснованный характер. Йоханн Андреас Айзенменгер, Август Ролинг, Карл Люгер – эти и другие имена, возможно, малоизвестны большинству читателей, но их роль в становлении юдофобии как явления и Адольфа Гитлера как главного виновника Холокоста не вызывает сомнений.

Продолжение следует