Культурный дневник

"Снарядный голод", военный министр-коррупционер, его жена, развлекающаяся во время войны на Лазурном берегу, шпиономания... Эта история написана будто сегодня, хотя произошла она в начале прошлого века.

Октябрьский переворот принес беду и горе великому множеству людей. Но для бывшего военного министра империи генерал-адъютанта Сухомлинова он стал избавлением от физических и моральных мук. Суд, назначенный Временным правительством, приговорил его к пожизненной каторге. Но 1 мая 1918 года дверь темницы неожиданно отворилась: ради светлого праздника пролетарской солидарности его отпустили на волю по амнистии. Генералу было тогда без малого 70 лет.

Имя генерала Сухомлинова стало в царской России нарицательным обозначением казнокрада, лихоимца и изменника. А еще прежде, в бытность киевским, волынским и подольским генерал-губернатором, Сухомлинов прославился на всю Россию скандальным бракоразводным процессом. В этой истории было все как мы любим: алчная молодая любовница, щедрые откаты подрядчиков, пиры, дворцы, поездки на Ривьеру, ужасающая неготовность к войне и, наконец, шпионаж в пользу врага. Забыты были Георгиевский крест и золотое оружие, полученные за русско-турецкую войну, решительное пресечение еврейских погромов, четыре покушения террористов, ни одно из которых не удалось. Для общественного мнения он стал тем, что американцы называют poster boy – "парень с плаката". В данном случае с плаката, обличающего прогнившую монархию.

Владимиру Александровичу Сухомлинову было 59 лет, когда он в 1907 году встретил в Биарицце 25-летнюю замужнюю даму Екатерину Викторовну Бутович. Генерал к тому времени успел дважды овдоветь. И влюбился со всей страстью стареющего мужчины. Она была красавицей. По семейной легенде,
ребенком она стала моделью для Василия Васнецова при росписи киевского Владимирского собора. Именно юную Катю живописец запечатлел в образе младенца на руках Богоматери.

Сухомлинов впоследствии писал: "В зрелые годы... на мою долю выпало счастье, какого только человек может желать и какого я раньше не знал". Но тотчас признает: "Наибольшее счастье и вместе с тем источник моего личного несчастья связаны с именем Екатерины Викторовны".

Муж очаровавшей генерал-губернатора дамы, богатый помещик Полтавской губернии Владимир Николаевич Бутович, отнюдь не собирался расставаться с супругой, тем более делить ее. Когда она потребовала развода, он ответил категорическим отказом и послал генералу вызов на дуэль. Сухомлинов вызова не принял.

Тогда Бутович стал жаловаться первым лицам государства, включая военного министра Редигера и премьера Столыпина, написал на высочайшее имя. В этих жалобах он обвинял генерала в домогательствах к его жене. Однако Екатерина Викторовна тоже подала прошение государю, в котором умоляла его "приказать расторгнуть" ее брак с Бутовичем, обвиняя мужа в жестоком обращении, "доходящем до истязательства". Но император ничего приказать тут не мог. Вопрос находился в ведении церкви. По законам Российской империи "дать развод" означало взять на себя вину в супружеской измене. На супруга, виновного в адюльтере, налагалась епитимья – ему запрещалось вступать в новый брак в течение определенного времени. Эта коллизия нам хорошо знакома по "Анне Карениной".

Николай II симпатизировал Сухомлинову. Генерал, помимо профессиональных качеств, отличался светской обходительностью, умел тонко почувствовать настроение и желания монарха, часто не высказываемые вслух. "А кроме того, – писал Сергей Витте, – оказалось, что он презабавный балагур". Император был раздосадован делом о разводе, уже получившим огласку – он собирался назначить Сухомлинова начальником Генерального штаба. "Сухомлинов нужен мне в России, а Бутович нет", – будто бы молвил царь приближенным. Но и при такой позиции Николая обер-прокурор Святейшего Синода ничего сделать не мог: по указу царя в России не разводили. Для церковного же суда даже признания одного из супругов в прелюбодеянии был недостаточно. Необходимо было представить веские доказательства, "отцы же протопопы, – как говорит в романе Толстого адвокат, – в делах этого рода большие охотники до мельчайших подробностей".

Добыть эти подробности Сухомлинову помогли не слишком чистоплотные, но ловкие люди. В Ницце, в отеле Château Des Baumettes, где останавливался Бутович с сыном и его гувернанткой-француженкой, частные детективы нашли свидетелей среди персонала, утверждавших, что Бутович посещал номер гувернантки по ночам и что вообще их манера общения свидетельствовала о близких отношениях. Под давлением этих "улик" Петербургская духовная консистория 11 мая 1909 года рекомендовала Синоду развести супругов.

Но свадьба генерала с новообретенной невестой в назначенный день не состоялась. Бутович оказался упрям. Он обжаловал решение консистории и отправился в Ниццу, чтобы лично опросить служащих отеля. Четверо свидетелей отказались от прежних показаний, заявив, что обращение Бутовича с гувернанткой было безупречно корректным, а пятый, самый важный, покончил с собой в припадке белой горячки. Его коллеги показали, что он "к вечеру всегда бывал пьян". Дело вернулось в консисторию для дополнительной проверки. Истице требовался новый свидетель. Екатерина Бутович обвинила мужа в попытке изнасиловать жену ее двоюродного брата, о чем последняя дала показания "отцам протопопам".

Николаю вся эта возня порядком надоела. В декабре 1908 года он назначил Сухомлинова начальником Генштаба не дожидаясь решения церковного суда. Назначение было не особенно завидным. Генерал вспоминает:

"Я знаю, – говорил мне государь, – что это для вас из попов в дьяконы, но я прошу все-таки вас на это согласиться, а во мне вы найдете во всем поддержку".

Я ответил на это его величеству, что перемену, мне предстоящую, считаю переходом даже из попов в дьячки, а не в дьяконы, но не могу допустить, чтобы государь меня просил, а повеление высочайшее не исполнить считал бы для себя преступлением.

Николай в конце концов "продавил" развод, недвусмысленно выразив свою волю.

Государь Император изволил высказать пожелание, чтобы Св. Синод при своем решении имел в виду, что Его Величество не может оставаться безучастным зрителем там, где несправедливость допускается лишь из-за формальных мотивов.

Так сформулировал эту волю министр двора барон Фредерикс в письме Столыпину. Брак был расторгнут "по прелюбодеянию ответчика, с дозволением истице вступить в новое супружество".

Истица и генерал немедленно обвенчались. В марте 1909 года Сухомлинов стал военным министром. Но скандальная тяжба сильно осложнила его положение в петербургском светском обществе. "Бывшую содержанку" не принимали в лучших домах, и ни генерал, ни царь ничего не могли с этим поделать. В столице у генерала появилось множество недоброжелателей – и при дворе, и в кабинете министров, и в собственном министерстве, и в Думе, прежде всего во фракции октябристов во главе с Александром Гучковым. Выходец из богатой купеческой семьи, Гучков сделал себе имя на заморских приключениях в "горячих точках". На этом основании он считался крупным военным экспертом и мечтал заменить Сухомлинова своей креатурой.

В 1912 году подвернулся удобный случай. Военное министерство внесло в Думу представление о срочных ассигнованиях на секретные нужды. Сумма была утверждена. Но вскоре выяснилось, что деньги предназначены на организацию политического сыска в армии. Мало того: возглавить эту новую службу должен жандармский подполковник Мясоедов. Этого Гучков стерпеть никак не мог. Сергей Мясоедов в свое время занимал пост начальника жандармского отделения в Вержболове (ныне Вирбалис), железнодорожной станции на границе с Пруссией. Место было завидное: он встречал и провожал всех высокопоставленных лиц, направлявшихся в Европу и обратно. В 1907 году Мясоедов был вынужден выйти в отставку. Ее причиной стала неуклюжая провокация Охранного отделения, пытавшегося уличить подполковника в контрабанде. Мясоедов дал в суде показания против организатора провокации корнета жандармского корпуса Пономарева. Это противоречило корпоративной этике.

И вот теперь заядлый "контрабандист" получил важное назначение по военному ведомству и будет шпионить за русскими офицерами. Какой афронт для военного министра! Гучков сразу понял, как говорит он сам, что "можно на скандале свернуть ему шею". Обсуждая эту тему с влиятельными недругами Сухомлинова, он узнал, что окружение министра кишмя кишит немецкими и австрийскими шпионами, что в Вене и Берлине известны все гостайны, о которых осведомлен министр, "вплоть до его разговоров с государем".

Чтобы поставить вопрос в Думе, Гучкову был нужен повод – он не мог ссылаться на слухи и свои конфиденциальные беседы с военными и министрами. Повод следовало создать. Гучков рассказывает:

Я вызываю к себе Бориса Суворина, который был редактором "Вечернего времени", но не все ему говорю. Он патриот был. Я говорю: "Вот что мне надо. Неблагополучно у нас в разведке. Мне хочется по этому поводу поставить вопрос на обсуждение в Государственной думе. Вы должны мне дать повод. Вот в каких пределах вы можете пустить разоблачение".

Суворин охотно "пустил разоблачение" под заголовком "Кому поручена в России военная контрразведка?". Имени Мясоедова в тексте не было, но детали однозначно указывали на него. На следующий день в интервью "Новому времени" Гучков подтвердил достоверность всех сведений и назвал имя теперь уже полковника. После этого он созвал закрытое заседание комитета Думы по обороне, на которое был вынужден явиться Сухомлинов. Красноречиво описав героизм русских офицеров, которому он был свидетелем, Гучков риторически воскликнул: "Это самое русское офицерство с его заслугами вы подчиняете человеку, который был признан неподходящим даже для службы в корпусе жандармов. Какую же власть вы даете этому человеку над офицерами?"

Тем временем взбешенный Мясоедов послал Суворину вызов, но тот ничего не ответил. Тогда Мясоедов приехал на бега и избил там Суворина, а на дуэль вызвал Гучкова.

Гучков был опытным дуэлянтом. Он немедленно принял вызов. Стрелялись на Елагином острове. Близорукий Мясоедов промахнулся. Гучков, по одним сведениям, стрелял в воздух, по другим – не попал в соперника. На следующий день он явился в Думу с подвязанной совершенно невредимой рукой и был встречен овацией. Царю, который отдыхал в Ливадии, доложили об инциденте, но Сухомлинов поспешил туда же, представил монарху свою версию случившегося и устоял на своем посту. Мясоедовым пришлось пожертвовать: его от греха подальше вторично отправили в отставку "по семейным обстоятельствам". Но и Гучкову дуэль вышла боком. Знатоки дуэльного кодекса недоумевали: со шпионами не стреляются. Значит, Гучков не верил в собственные обвинения?

Тут вдруг снова дал о себе знать отвергнутый муж Екатерины Викторовны. Он объявился в Петербурге с убийственным документом. Оказывается, публично оскорбленная гувернантка Вера Лоранс настояла на медицинском освидетельствовании. Из бумаги явствовало, что мадемуазель – девица. Бутович развернул в столичной прессе неистовую пиар-компанию, сообщая газетчикам все новые скабрезные подробности: будто бы генерал угрожал заточить его в "дом умалишенных", а агенты киевского охранного отделения нападали на него, "желая во что бы то ни стало затащить к публичным женщинам".

Как утверждает Василий Шульгин, в то время депутат Государственной Думы, этот новый поворот в деле о разводе повлек за собой международные осложнения:

Не удовлетворившись этим, энергичная парижанка обратилась к правительству с заявлением, в котором обвиняла русского военного министра В. А. Сухомлинова и его новую жену в возведении на нее поклепа. Она просила правительство Франции принять соответствующие меры для восстановления ее поруганной девичьей чести.

Французское правительство приказало своему послу в России сделать все необходимое. Французский посол обратился к русскому министру иностранных дел С. Д. Сазонову, а последний переговорил об этом деле с министром юстиции И. Г. Щегловитовым.

В августе 1914 года грянула великая война, и дрязги мирного времени отошли на второй план. Военному министру стало не до интриг. Вскоре после начала военных действий разразился кризис снабжения. Войскам не хватало сапог, шинелей, провианта, а главное – снарядов. Генерал Николай Головин, профессор Николаевской академии Генерального штаба, в эмиграции тщательно проанализировал этот вопрос и написал целую книгу. "Уже через четыре месяца после начала войны, – пишет он, – русская армия стояла перед катастрофой".

Русские солдаты в Первой мировой войне. Хроника. Киножурнал British Pathé.

Никто не ожидал, что война затянется. Амуницией и провиантом на годы вперед интенданты не запаслись. Артиллерийское ведомство исходило из расчета, что пушка вряд ли выстрелит больше 500 раз. Следовательно, двойного запаса снарядов хватит с избытком.

Весной 1915 года началось Великое отступление русской армии. Как известно, у победы много отцов, а поражение – круглая сирота. Особенно бурно на "снарядный голод" реагировала Дума. Генерал-инспектором артиллерии был великий князь Сергей Михайлович. Критиковать его было затруднительно. А военный министр Сухомлинов, скомпрометированный скандалом, – в самый раз.

Молва и пресса создали отталкивающий образ министра.

Как этот легкомысленный, невежественный в военном деле, быть может, сознательно преступный человек мог продержаться у кормила власти 6 лет? Какая среда военной бюрократии — "к добру и злу постыдно равнодушная" — должна была окружать его, чтобы сделать возможным и действия и бездействия, шедшие неуклонно и методично ко вреду государства.

Так писал о нем Деникин спустя годы. Эта "окопная правда" была преобладающим мнением среди фронтовиков. Генерал Головин, читая в эмиграции эпистолярий Сухомлинова, сокрушался:

В №№ 1, 2 и 3 "Красного архива" опубликована переписка генерала Сухомлинова с начальником Штаба Верховного главнокомандующего генералом Янушкевичем. Чтение этих писем показывает, насколько переживаемый в армии кризис мало отражался на самочувствии военного министра. Интриги в высшем бюрократическом мире, личные счеты с неугодными лицами, благотворительная деятельность его супруги занимают несравненно большее место, чем ответы на просьбы о помощи армии, изложенные в письмах начальника Штаба Верховного главнокомандующего.

На самом деле в этой переписке постоянно говорится о нехватке снарядов и о том, что делает министр, чтобы исправить положение.

Сам езжу по заводам и понукаю, но натыкаюсь на забастовки, отсутствие угля, недоставку станков из-за границы, а у нас их нет...

Чистая беда с нашими господами гл. артил. управления: с пеной у рта отстаивают Шнейдера-Крезо и добились заказа этой К0 снарядов. Ничего, конечно, г.г. французы не доставляют; но лучше всего, что передали наши заказы в Испанию, Норвегию и Италию...

Сейчас я узнал о таком факте: 9 сентября 1914 года я собирал заводчиков и просил их приняться за изготовление снарядов. "Русское О-во для изготовления снарядов и военных припасов" предложило свои услуги, и 25 окт. 1914 года за №56158 Гл. Арт. Упр. ответило им: "...заказ не может быть принят за отсутствием надобности в шрапнели!!!".

О жене Сухомлинов упоминает всего дважды.

Сейчас супруга Ваша заседает в комитете под председательством моей, виноват "моего начальства". Слава богу, они обе чувствуют себя хорошо.

Ваше "начальство" едет к Вам, что меня очень радует. Мое же "начальство", кажется, расстроила свои силы наподобие нашего снарядного голода и боюсь, чтобы она в один непрекрасный день не свалилась совсем.

Обе супруги занимались сбором благотворительных средств и снабжением армии.

Моя жена... взяла на себя устройство склада имени Императрицы Александры Федоровны и со свойственной ей энергией вела это дело... Ещё до Рождества Христова ей удалось составить поезда "прачечная-баня", которые доходили до последней этапной станции, где солдаты меняли белье, которое тут же стиралось, мылись в бане. К сожалению, за это ей отплатили черной неблагодарностью: императрица завидовала успеху работы моей жены в особенности потому, что государь высказывал свое сочувствие деятельности Екатерины Викторовны, петербургское же общество отплатило за ее старания – клеветой, будто бы она обогащается и за мой счет берет взятки...

Сплетни о роскошном образе жизни Екатерины Сухомлиной гуляли по столице и достигали фронта. Британский историк Уильям Фуллер цитирует письмо фронтовика от июля 1915 года: "Сукина сына, этого Сухомлинова давно надо четвертовать в Москве на лобном месте".

После крупных военных поражений Россию охватила безумная шпиономания. Историк Н. В. Греков подробно описывает этот психоз, в котором соединились бессознательный страх, служебное рвение, добровольное доносительство и политический расчет. В феврале 1915 года на Северо-Западном фронте по обвинению в шпионаже был арестован и уже в марте повешен полковник Мясоедов. По мнению авторитетных историков, его вина остается недоказанной по сей день.

Уже к весне 1916 года снарядный голод был ликвидирован. Снарядов, изготовленных в годы Первой мировой, хватило и на гражданскую, и на финскую, и даже на Великую Отечественную. Наконец, существует теория о том, что снарядный голод вообще миф. Но тогда некогда было разбираться. 11 июня 1915 года фельдъегерь доставил и вручил генералу Сухомлинову прямо во время заседания совета министров личное послание царя:

Владимир Александрович, после долгого раздумывания я пришел к заключению, что интересы России и армии требуют вашего ухода в настоящую минуту...

Николай II в ставке Верховного главнокомандующего в Могилеве. Хроника.

Эта отставка открыла путь знаменитой "министерской чехарде", продолжавшейся вплоть до революции. Но проблемы генерала Сухомлинова только начинались. В июле Дума проголосовала за уголовное преследование Сухомлинова и других виновников кризиса снабжения. Депутат Иван Половцов, член группы "прогрессивных русских националистов", грозно вопрошал с трибуны:

А где злодей, который обманул всех лживыми уверениями кажущейся готовности нашей к страшной борьбе, который тем сорвал с чела армии ее лавровые венки и растоптал в грязи лихоимства и предательства, который грудью встал между карающим мечом закона и изменником Мясоедовым? Ведь это он, министр, головой ручался за Мясоедова. Мясоедов казнен, где же голова его поручителя? На плечах, украшенных вензелями.

Уступая давлению, совет министров принял решение учредить Особую верховную комиссию "для всестороннего расследования обстоятельств, послуживших причиной несвоевременного и недостаточного пополнения запасов воинского снабжения армии". Комиссию возглавил инженер-генерал Николай Петров. Профессор, специалист по прикладной механике, основоположник гидродинамической теории смазки, Петров паче чаяния оказался в эпицентре политических страстей. Он пытался охладить их, но безуспешно. На одном из первых заседаний граф Владимир Бобринский, член фракции умеренно-правых, успевший повоевать и получить контузию, устроил сцену председателю, картинно восклицая:

Довольно с нас этих замалчиваний!.. Дольше терпеть мы отказываемся! Русские люди требуют правды! Многомиллионная молва называет Сухомлинова предателем и главным виновником всех наших боевых неудач… Игнорировать это преступно! На нас с надеждой смотрит вся страна! Преисполненное гневом общество ожидает, что наша работа приведет к раскрытию преступных деяний и к должному наказанию виновных… Если мы тотчас же не приступим к разоблачению всей мясоедовщины и сухомлиновщины,— я немедленно выхожу из состава Верховной Следственной Комиссии и всенародно оповещу о причине моего ухода!

Расследование сразу же приняло обвинительный уклон. Как писал военный юрист Р. Р. фон Раупах, комиссия собирала "всю ту грязь и инсинуации, которые охотно приносила ей улица". К делу был приобщен даже стихотворный пасквиль анонимного сочинителя:

Сухомлинов все порхает,
Целый день он в суете
И рогов не замечает
У себя на голове.
Занят он поставкой ружей,
Пулеметов и сапог —
Миллион ему ведь нужен
Для Катюши на зубок.
А Манташев наш не знает
Ни заботы ни труда:
Ночью Катю ублажает,
Днем он ездит на бега.
На войне у нас не славно,
Хоть воюем целый год,
Лишь на "Мойке" все исправно —
Прибавляется доход.
Нет ни пушек, ни снарядов,
Негодует вся страна;
Богатеет от подрядов
Сухомлинова жена.

(Леон Манташев – нефтепромышленник и коннозаводчик, которому сплетники приписывали интимную связь с Екатериной Сухомлиновой. Набережная Мойки, 67 – адрес служебной квартиры министра Сухомлинова.)

Писали комиссии и в прозе:

Возмутительные аэропланы — Депердюсены — фирмы, которая разорилась и изобретатель попал в тюрьму — заказаны для России исключительно по требованию Сухомлинова в то время, когда они были забракованы даже на родине, во Франции. Причина — громадная взятка, полученная этим честным генералом от фирмы Депердюсен... ибо без этих посторонних доходов, генерал не мог бы удовлетворять безумных требований своей супруги, которая окружает себя неимоверной роскошью. Сухомлиновы прожили в этот последний год около двухсот тысяч рублей. Наряды, бриллианты, меха, старые кружева — все сыпалось как из рога изобилия. Жизнь заграницей, где, в самых дорогих отелях, генеральша занимала целые анфилады комнат со своим штатом; безумные траты в Париже на наряды и вся роскошь их жизни в столице — заставили генерала прибегнуть к взяткам, игре на бирже и даже к знакомству с темными лицами...

И, наконец, вишенка на торте:

Считаю долгом сообщить Вам, как видному члену Государственной Думы,
имеющему большое влияние в серьезных сферах и могущему с думской кафедры сказать свободное слово и выразить протест против величайшего акта беззакония, который может совершиться на днях благодаря негодяю Распутину — кошмару нашей бедной Родины. Г-жа Сухомлинова отдалась старцу. Эта ловкая авантюристка, предавшая и продавшая Россию, в данный момент не щадит ни ласк, ни денег. Распутин, осыпанный ее милостями, совершенно подпал под влияние этой Цирцеи, цинично расхваливает ее прелести и щедрость и энергично исполняет все ее приказания...

Но и этого мало. Надо же ведь было обнаружить и измену. Когда генерал Павел Курлов, в тот момент товарищ министра внутренних дел, сказал своему приятелю, члену комиссии сенатору Николаю Посникову, что он не верит обвинениям в шпионаже, Посников воскликнул: "Помилуй, да к его дому сходятся восемь шпионажных организаций – я не говорю уже о деле полковника Мясоедова".

В начале 20-х годов сотрудник Разведуправления РККА Константин Звонарев написал под грифом "для служебных целей" исследование о работе разведок в Первую мировую войну. Он тоже ссылается на фразу Посникова из мемуаров Курлова. Но Звонареву цифра показалась слишком маленькой, и он исправил 8 на 17. Кашу маслом не испортишь.

Самого Сухомлинова комиссия не допросила ни разу. В феврале 1916 года она представила Николаю II всеподданнейшее донесение, которым рекомендовала назначить предварительное следствие по делу генералов Сухомлинова, Жилинского и Кузьмина-Караваева. Жилинский был начальником Генштаба, Кузьмин-Караваев – начальником Главного артиллерийского управления. 1 марта император подписал бумагу о своем согласии, отметив, что ему "приходится принести эту жертву".

20 апреля Сухомлинов вышел из дома и, к полнейшей своей неожиданности, был арестован. Его водворили в камеру Трубецкого бастиона. Генерал провел в заключении около шести месяцев. 12 октября по высочайшей воле мера пресечения была изменена на домашний арест. Своим освобождением он обязан прежде всего жене. Екатерина Викторовна развила энергичную деятельность и сумела привлечь на свою сторону императрицу.

Александра Федоровна прежде не выносила Сухомлинову. В ноябре 1914 года она писала супругу, что жена военного министра "весьма mauvais genre" (дурного тона). И продолжала:

Эта дура губит своего мужа и рискует собственной шеей. Она собирает деньги и вещи от моего имени, а раздает их от себя — это пошлая женщина с вульгарной душой, вот почему с ней подобное случается. Хотя она усердно работает и много делает добра, все же она сильно ему вредит.

Подобные высказывания повторяются в ее письмах Николаю еще не раз. Но после ареста Сухомлинова тон Александры Федоровны меняется.

Наш Друг сказал А. по поводу ареста Сухомлинова, что “малесенько не ладно”.

Друг – это Распутин. А. – Анна Вырубова, фрейлина и ближайшая подруга императрицы. Уильям Фуллер пишет, что Сухомлинова дважды посетила старца. Григорий познакомил Екатерину Викторовну с Вырубовой, а та убедила императрицу принять ее. Фуллер утверждает, что аудиенция состоялась, и Сухомлинова сумела произвести впечатление на императрицу. Вырубова на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии, учрежденной Временным правительством, отрицала это.

Председатель. Вы дали ей возможность видеться с царицей?

Вырубова. Нет, она не виделась никогда; императрица
не хотела ее видеть...

Однако прошение было подано. Александра Федоровна упоминает о нем в одном из писем мужу. После того как Григорий Ефимович сказал царице, что с Сухомлиновым "малесенько не ладно", она начинает настойчиво просить супруга освободить генерала из узилища. Один из ее аргументов заключается в том, что генерал-инспектора артиллерии великого князя Сергея Михайловича и его любовницу Матильду Кшесинскую можно обвинить ровно в том же самом:

Кш. опять в этом замешана — она вела себя, как m-me Сух. — брала взятки и вмешивалась в артиллерийское управление. Об этом слышишь с разных сторон.

Но главное – это мнение Друга. Письмо от 14 июня 1916 года:

Наш Друг надеется на большую победу (быть может, под Ковелем), если это сбудется, то Он просит ради этого “взять на поруки” Сухомлинова.

Победа действительно была одержана, хотя и Пиррова – знаменитый Брусиловский прорыв. Ковель, правда, не был взят несмотря на упорные атаки. Из-за огромных потерь эти бои были названы "ковельской бойней". Царь внял просьбам царицы.

Но освобождение из-под стражи отнюдь не означало, что дело закрыто. Оно шло своим ходом. В ноябре сенатор Кузмин, который вел предварительное следствие, представил свой отчет. Из него следовало, что генерал Сухомлинов виновен не только в нераспорядительности, некомпетентности и мздоимстве. Расследование привело сенатора к "несомненному заключению, что и Мясоедов, и генерал Сухомлинов действовали сообща к достижению одной преступной цели – измене России в пользу Германии". Впрочем, что ж говорить о министре, если саму царицу подозревали в шпионаже и при Временном правительстве всерьез искали в царскосельском дворце "прямой провод с германским генштабом".

Осудить Сухомлинова не успели: произошла Февральская революция. Русская монархия перестала существовать. Генералу ничего хорошего смена режима не сулила. К власти пришли те самые люди, что травили его. Гучков, в частности, стал военным министром. Царь еще не отрекся, а в Петрограде уже начались аресты его министров. Сухомлинов вернулся в свою камеру в Трубецком бастионе. Вскоре там же оказалась и его жена. Анна Вырубова вспоминает:

Я просидела 4 месяца в Петропавловской крепости рядом с г-жой Сухомлиновой, которую раньше не знала. В страшные длинные ночи, когда мы всецело были в руках караула, ее стойкость и самообладание не раз спасали нас от самого худшего: солдаты уважали ее и боялись безобразничать.

Анна Александровна запамятовала, что познакомилась с Екатериной Викторовной у Распутина. А это свидетельство тюремного врача Ивана Манухина:

Что делает с человеческим организмом тюрьма!.. На моих глазах все пациенты мои слабели, старели, разрушались, чахли, некоторые нервничали, страдали бессонницей, падали духом... Правда, были и такие (как И. Г. Щегловитов и генерал Сухомлинов), которые и при физическом недомогании изумляли своей несокрушимой твердостью и невозмутимым спокойствием. Е. В. Сухомлинова и А. А. Вырубова держали себя с самообладанием.

Совсем иное впечатление Екатерина Викторовна произвела на Александра Блока, который посетил тюрьму в качестве сотрудника Чрезвычайной следственной комиссии. После этого визита он рассказал в письме матери:

Кажется, я не писал тебе, что на днях утром я обходил с Муравьевым камеры — обошли 18, в том числе Сухомлинова (и жены его, стервы)... М-me Сухомлинову я бы повесил, хотя смертная казнь и отменена.

Но он же неделей прежде, наслушавшись допросов, записал:

Никого нельзя судить. Человек в горе и в унижении становится ребенком... Сердце, обливайся слезами жалости ко всему, ко всему, и помни, что никого нельзя судить...

Но судить кого-то нужно было обязательно. Ведь были же "преступления режима" – значит, есть и преступники. До суда дошло только одно дело – бывшего военного министра и его жены. Как выразился председатель Чрезвычайной следственной комиссии Николай Муравьев, цель расследования состояла в том, "чтобы в самом непродолжительном времени дать удовлетворение взволнованной народной совести". При обсуждении дела Сухомлинова возник вопрос: вменять ли ему измену? Уж очень шаткой была доказательная база. Решили все-таки вменить. Даром, что ли, Милюков вопрошал с думской трибуны, намекая на царицу: "Что это – глупость или измена?"

Судебный процесс Сухомлиновых начался в августе и закончился в сентябре 1917 года. В своем последнем слове генерал сказал:

Я мог сделать больше того, что я сделал. Может быть я ошибаюсь, но, по моему мнению, надо обставлять обвинение более или менее правдоподобно. Он виноват в том, что он ничего не сделал, не воспользовался своим всемогуществом. Господа, его у меня не было. Я поражен и удивлен когда слышал, что я был всемогущ…

Екатерина Викторовна даже не стала защищаться:

Мне все равно… Будь, что будет… Мы не преступники…(плачет)

Историк Артем Евдокимов подробно рассмотрел все пункты обвинения в коррупции. Он скрупулезно подсчитал доходы и расходы Сухомлиновых по показаниям свидетелей и документам и пришел к выводу, что их траты отнюдь не были астрономическими и не превышали легальных доходов. О своих поездках на заграничные курорты Екатерина Викторовна говорила следующее:

…я ездила за границу совершенно больной. За границей я делала две операции. Мне вынимали камни из почек и затем удаляли почку. Я всё время болела… Было не до развлечений…

Так померк нарисованный газетами и молвой образ алчной прожигательницы жизни.

Екатерина Сухомлинова была полностью оправдана. Ее мужа присяжные признали виновным по девяти из десяти пунктов обвинения включая обвинение в госизмене. В связи с отменой смертной казни Сухомлинов был приговорен к самому суровому из возможных наказаний – лишению всех прав и бессрочной каторге. Через 43 дня после оглашения приговора Временное правительство прекратило свое существование. Большевики сжалились над Сухомлиновым.

В Петрограде у него не было ни кола, ни двора. Свое имущественное положение Сухомлинов определил емкой формулой: "Яко наг, яко благ, яко нет ничего". Некоторое время он скитался по знакомым. А потом узнал о том, что бывших сановников расстреливают без суда и называют ошибкой его, Сухомлинова, освобождение. В конце сентября он дошел пешком до Финляндского вокзала, купил билет третьего класса, сел в поезд и доехал в совершенно пустом вагоне до станции Белоостров. Погода была ужасная, шел проливной дождь. В сопровождении провожатого, которого генерал в своих мемуарах не называет, он брел вдоль берега Финского залива, покуда не добрался до необитаемой избушки, где и переночевал. Избушка стояла близ устья пограничной реки Сестра, отделявшей Россию от теперь независимой Финляндии.

Спустя сутки тот же провожатый-рыбак в "утлой ладье" перевез его на финский берег. Комендант ближайшей железнодорожной станции Раяйоки встретил Сухомлинова радостно-удивленным возгласом: "Ваше высокопревосходительство, какими судьбами?" Это был бывший подчиненный генерала капитан Монтель.

Из Финляндии престарелый генерал перебрался в Берлин. Он не имел никаких средств к существованию и едва ли не нищенствовал. Но при этом писал воспоминания. Они были опубликованы сначала по-немецки, а потом и по-русски в советской России. Вот их заключительный абзац:

Залог для будущего России я вижу в том, что в ней у власти стоит самонадеянное, твердое и руководимое великим политическим идеалом правительство. Этот политический идеал не может быть моим. Люди, окружающие Ленина, не мои друзья, они не олицетворяют собой мой идеал национальных героев. В то же время я уже не могу их больше назвать "разбойниками и грабителями", после того как выяснилось, что они подняли лишь брошенное: престол и власть. Их мировоззрение для меня неприемлемо. И все же медленно и неуверенно пробуждается во мне надежда, что они приведут русский народ, быть может, помимо их воли, по правильному пути к верной цели и новой мощи...

Февральским утром 1926 года полицейский патруль обнаружил на скамейке в берлинском парке Тиргартен мертвого старика. Это был насмерть замерзший Сухомлинов.

Екатерина Викторовна в 1919 году вступила в новый брак. Ее третьим мужем стал грузинский инженер (некоторые источники называют его офицером) Габаев. Сухомлинов упоминает его в своих мемуарах в числе крупных промышленников, друзей Леона Манташева, жертвовавших крупные суммы в благотворительный фонд, возглавлявшийся Екатериной.

Здесь надо сказать, что связь Сухомлиновой с царской семьей была, судя по всему, гораздо более близкой, чем представлялось многим современникам. В письмах Анне Вырубовой из Тобольска в Петроград императрица дважды, 21 октября и 8 декабря 1917 года, упоминает Сухомлинову.

Где бедная, бедная Е. В. Как за них страдаешь и молишься!.. Это единственное, что всегда и везде можно.

Привет и спасибо большое милой Ек. В. Сухомлиновой, что нас вспомнила, — ей и мужу душевный привет, храни и утеши его Господь Бог, который своих никогда не оставляет.

Знала Сухомлинову и великая княжна Татьяна Николаевна: "Вспоминаем добрую Ек. Вик., нося ее брошки..." Есть и письмо младшей из великих княжон, Анастасии, из Екатеринбурга в Тобольск сестре Марии от 24 апреля 1918 года: "Так скучно, от Кати нет известий ужас как давно".

Получается, Екатерина Викторовна смогла не только расположить к себе царицу, но и стать своим человеком в ее доме. Приходилось читать, что при советской власти Сухомлинова превратилась в обыкновенную мешочницу. Вот, например:

Во время революции она сбежала с молодым красавцем грузином. Впоследствии ее арестовали где-то на Волге, при ней было два фунта сахару. И она, и ее друг были расстреляны за спекуляцию!

На самом деле Габаев руководил кооперативной сахарной фабрикой в Петрограде. Как пишет Фуллер, "Габаевым удалось устроить себе удобную, даже роскошную жизнь. Пока большинство русских боролось с голодом, ставшим прямым результатом идиотских экономических решений новой власти, у Габаевых подавали обильные, прекрасно приготовленные обеды с отличным вином". По его данным, Габаев был арестован и казнен в 1920 году как финский шпион. Екатерину тогда же этапировали в Москву, "где, видимо, в 1921 году ЧК ее расстреляла".

Но есть и другие сведения. В приговоре по делу члена коллегии Петроградской ЧК Дмитрия Яковлевича Чудина (его расстреляли) сказано, что сожительницу чекиста посещал "разыскиваемый Ч. К. Габаев с целью при ее помощи добиться освобождения своей жены за взятку от 50 до 100 тысяч руб." Если это тот Габаев, то значит, Екатерина Викторовна была арестована раньше мужа, хотя и его разыскивала ЧК.

Вот еще одно указание, которому неизвестно, можно ли доверять: "Сухомлинова-Габаева Екатерина Викторовна... в начале октября 1918 года арестована как заложница, 25 октября 1918 года отправлена в Москву, заключена в Андроньевский лагерь, вскоре расстреляна". В Андрониковом монастыре большевики устроили один из первых концлагерей. Взятие заложников было распространенной, санкционированной сверху практикой.

Гонитель Сухомлинова Александр Гучков эмигрировал во Францию, долго не мог успокоиться, финансировал контрреволюцию и скончался от рака в 1936 году. Он не догадывался, что его дочь Вера завербована НКВД.

Бывший председатель Чрезвычайной следственной комиссии Николай Константинович Муравьев был председателем Политического Красного Креста, адвокатом в суде по делу Локкарта и делу "Тактического центра". Защищал членов ЦК партии левых эсеров на московском процессе 1922 года. Был выслан из Москвы за то, что вместе с другими адвокатами заявил отвод всему составу суда. В 1928 году был защитником четырех обвиняемых по "шахтинскому делу". Исключен из коллегии адвокатов, восстановлен и снова исключен. Умер в 1936-м.

Генерала Янушкевича в начале 1918 года арестовали в Могилёве и отправили в Петроград, но по дороге его убили конвоиры.

Ни генерала Жилинского, ни генерала Кузьмина-Караваева судить не стали. Жилинский после октябрьского переворота пытался выехать за границу, но был арестован и расстрелян. Кузьмин-Караваев добровольно вступил в Красную Армию, в 1930 году вышел в отставку по возрасту. В 1935-м был лишен пенсии и выслан со всей семьей из Ленинграда в Казахстан. С 1941-го проживал в Муроме, получал небольшую пенсию от собеса. В ноябре 1944-го по случаю Дня артиллериста был награжден орденом Ленина, но вернуться в столицы ему не позволили. Умер в 1950 году в Муроме.

О судьбе Владимира Николаевича Бутовича, равно как и его сына от Екатерины Викторовны Георгия, ничего не известно. А вот ее отец археолог Виктор Иванович Гошкевич, с которого Васнецов писал апостола Павла, стал действительным членом Археологической комиссии Академии наук УССР и Героем Труда и дожил до 1928 года.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться

Последняя работа классика отечественной анимации Андрея Хржановского "Нос, или Заговор „не таких“" (2020) смотрится сегодня мрачным пророчеством. Полнометражный мультфильм по опере Шостаковича "Нос" – глазами Мейерхольда, с участием прозы Гоголя, воспоминаний Булгакова, живописи Филонова; казалось бы, какое это имеет отношение к происходящему сегодня ужасу? За калейдоскопом выписанных образов, в складках кинематографических и живописных цитат незримым фоном, однако, присутствует в фильме еще что-то, что невозможно описать одним словом. Черная тоска – от безысходности и повторяемости русского кошмара.

О том, был ли у российского общества шанс стать другим и почему никакие культурные практики не смогли предотвратить одичания, мы беседуем с режиссёром Андреем Хржановским, который покинул Россию в феврале 2022 года в знак протеста против войны.

– "Нас учили по книгам жить", как пел Макаревич, и по инерции пытаешься сегодня найти "подходящую" книжку или фильм – но это абсурдно: никакие книги или фильмы сегодня не могут помочь именно жить.

– То, что происходит в России сейчас, – это иллюстрация 14 тезисов Умберто Эко о признаках фашизма (эссе Eternal Fascism, 1995). Все что я наблюдаю, происходит в точном соответствии с его пунктами. И главный из них – это поиск врага. Сейчас главный враг определён, это Запад. Так же, как в советское время, россиянам предлагают жить в "окружении врагов" – разница лишь в том, что раньше это называлось "капиталистическое окружение". Со всеми этими вводными штампами пропаганды – вроде "лить воду на мельницу врага…" Знаете, мы с Геннадием Шпаликовым в свое время хотели придать образную форму идеологическим штампам, сделать такой фильм, с буквальной реализацией метафор. Построить мельницу, повесить на нее табличку "Мельница империализма" – и чтобы люди ходили там с ведерками и лили воду… Степень абсурда, происходящего в России, мне кажется, эта картинка сегодня передавала бы даже ярче.

…Как жить? Я не знаю, как жить. Очень бы не хотелось верить в то, что Россия рухнула окончательно. Но морально – в глазах мира – это уже произошло, на многие десятилетия вперед. Многие еще этого не понимают. Но это неважно. Это уже так. Если бы я писал обращение к согражданам (я действительно пытаюсь сформулировать что-то для себя) – как такое могло случиться с целым народом? – в качестве главной причины я бы назвал сравнимое по размерам с египетской пирамидой количество лжи. Которую большинство легко приняло. За 20 прошедших лет мы с вами буквально оказались над пропастью во лжи. Перефразируя Сэлинджера. Который, в свою очередь, воспользовался цитатой из Роберта Бёрнса.

– Страшно, но одновременно ведь и фарс – вроде "танк застрял в воротах цирка". Это сочетание страшного и абсурдного – оно о чем говорит?

– Свидетельство глупости торжествующей, которая в основе всего. Я в связи с этим вспоминал зонги из "Доброго человека из Сезуана" (1941) Бертольда Брехта, в переводе Бориса Слуцкого:

Шагают бараны в ряд
И бьют барабаны...
А кожу для них дают
Сами бараны!

Для меня, может быть, самое страшное из того, что происходит сегодня, – и это, видимо, надолго – состояние умов, или, точнее, состояние безумия народа. Очень большие усилия были предприняты – особенно в последние 20 лет – по выбиванию мозгов у населения. Это увенчалось успехом. Власть добилась своего – так удобнее управлять, – но одновременно подрывается сама основа существования нации. Определяет нашу популяцию именно разум, что и делает нас отличными от зверей, от других видов. Человек, не приспособленный к думанью, не может понять, например, что у него похитили конституционные права – а узурпатор де-факто отменил действие основных статей российской конституции, которые касались свободы слова, собраний и т.д. Если ты этого не понимаешь, не чувствуешь – это фатально. Но на сегодня возвращение к разуму, отрезвлению представляется мне нереальным. Боятся думать или не хотят – неважно: народ в буквальном смысле ослеплен. Это усиливается еще нищетой – 20 миллионов живут за чертой бедности. Невежество, бесправие и нищета.

– Советский миф о повальном образовании был до какой-то степени реальностью; да и в наше время высшее образование было получить довольно легко. Как это сочетается с массовым оглуплением? Как мог произойти этот ментальный регресс – когда люди добровольно опрокинули себя в средневековье, в дикость? Поглупеть, имея за плечами такие объемы нового культурного опыта – как это возможно?

– В том-то и дело, что образование было "повальным". Качество советского образования можно обсуждать, но все-таки оно означало, что люди худо-бедно вынуждены были читать книжки. Сам по себе процесс чтения активизирует мозговую деятельность. А потом – в наше время – перестали и читать, поскольку можно было обойтись без этого.

При этом сработали какие-то более древние привычки, ментальные. Например, способность к мимикрии. Этому учить никого не надо, это в крови. Нынешняя трагедия предопределена характером ментальности русского народа. Сейчас мы – народ, идеально воплощающий мечту Станиславского, который завещал актерам жить по предлагаемым обстоятельствам. Почти весь народ, как актёр, не живет своей жизнью – а живет чужой и притворяется, что ему нравится, что это и есть его настоящая жизнь. Мало того – притворяется с усердием и выдумкой. Имитируют жизнь там, где нежить, мрак. Иным, безгласным, предложили довольно убогие обстоятельства, но они их устраивают. Хлебушек есть, огурчики в огороде, самогон – ну как бы нормальная жизнь, что ещё нужно? "Лишь бы не было войны" – присказка эта важнейшая из-за частого повторения потеряла всякий смысл и привела в итоге к прямо противоположному результату.

– Вы застали всю эту советскую систему культурного окормления, заботу о высоком культурном уровне населения. Почему это, опять же, не повлияло на общий уровень самосознания, не привело к сущностным изменениям?

– Советская власть была устроена не так примитивно, как путинская, конечно. И интеллигенция свою задачу видела в "служении народу" – это вполне искренне, кстати, принималось тогда многими. Помните, как на заводы и на сельские станы выезжали концертные бригады из музыкантов высочайшего класса? В частности, Мстислав Ростропович очень хотел поехать на целину. Рвался, обивал пороги: я хочу играть на целине! Ему говорят: ну как – там же нет пианино, кто вам будет аккомпанировать. А он говорит: "Я знаю одного блестящего аккордеониста (Казаков, кажется, была его фамилия), интеллигентный, с широчайшим репертуаром. Я с ним разучу сонаты Бетховена и Баха". "Но место? Там нет даже клуба захудалого!" – "Ничего, мы поставим грузовик посреди поля, откинем борта – и будет сцена".

И действительно, он таки добился своего и поехал. И выступал. На полевом стане. И вдруг он слышит во время выступления, как один слушатель в первом ряду, вусмерть пьяный, бормочет ему вполне отчётливо: "уйди". Ростропович думает, что ослышался. Мужик подходит вплотную: "Уйди, тебе говорят. Дай баянчик послушать!"

Это не анекдот – это сам Ростропович рассказывал. Это о "возросшем культурном уровне" и запросах.

Я хочу сказать, что за всем этим культурно-массовым просвещением все равно была ложь – и дикость. Но при Путине, собственно, даже перестали притворяться умными и хорошими – и откровенно поощряли дикость. Очередная ложь номер такой-то: когда они говорят, что поддерживают культуру – на самом деле все делалось для ее истребления. Проведи простое тестирование в Госдуме – на знание Пушкина, Чайковского, Толстого – мы убедимся, что там никакого зеленого понятия о них нет. Например, Первый фортепианный концерт Чайковского, столь якобы любимый Путиным – он, между прочим, построен на украинском народном мелосе, особенно финал. Или другой их якобы любимец – Лев Толстой: весь поздний Толстой высмеивает патриотизм, который они пропагандируют, и яростно отрицает войну.

С чего начинать?... Возвращать людям подлинные цитаты того же Толстого, антивоенные! И возвращать подлинный смысл всему, что делается и говорится. Во время пасхального богослужения, на котором присутствует Путин, звучит фраза "Мир на земле и благоволение в человецех". Что это?.. Насмешка над этикой. Когда патриарх и иже с ним окропляют святой водой орудия убийства – что это, хочется спросить? Это же буквально описанное Толстым в трактате "В чем моя вера" государственное лицемерие.

– Можно ли это лечить и как? Например, средствами кино?

– Я думаю, и можно, и должно. И это обязательно случится. Надо просто постараться найти для этого соответствующий язык. Я сейчас сочиняю фильм, который задумал еще до войны. Нам известен факт личного знакомства и дружбы двух великих поэтов, русского и немца, Тютчева и Гейне. Они, как поэты и как провидцы, ведь могли же – я сочиняю такие обстоятельства – однажды задуматься: а что будет с нашими народами в будущем? И вот представим, что они видят это трагическое будущее – и Первую мировую войну (я нашёл много материалов о том, как на нее откликнулись великие немецкие художники). Или вот они заходят в знаменитую мюнхенскую пивную – где бывал и Ленин, и еще один злодей рода человеческого; вот "видят" вторую мировую – и так вплоть до сегодняшних дней. Для человека, обладающего чувством, знаниями, кругозором, возможно заглянуть и в будущее. Проблема подавляющего числа наших соотечественников в том, что они не представляют, что может быть другая жизнь. Они не выезжали никогда за границу. И вот они слышат про "загнивающий запад" – и верят. Особенно жители тех депрессивных регионов, где люди зимой в мороз вынуждены ходить в деревянный туалет на улице. Конечно, хочется устроить всем этим миллионам посредством кино виртуальную экскурсию – и показать, как на самом деле люди живут, например, в Германии, как здесь устроена жизнь. Как устроена вообще жизнь в демократическом государстве. Как живут рабочие, интеллигенты, пенсионеры – это объективно было бы и поучительно, и интересно, и полезно.

– Опыт большевизма, сталинизма не проходит сам собой – теперь мы в этом убедились. Без покаяния – теперь в первую очередь перед Украиной – невозможно говорить о каком-либо приемлемом будущем. Как вы представляете себе эту этическую точку отсчета? И с чего придётся начинать?

– Я помню фразу Юрия Любимова – он на репетициях часто общался с актёрами, поскольку заботится в том числе об их гражданском воспитании. Так вот, он часто повторял: пока мы не покаемся за большевистские преступления, ничего в этой стране изменится.

Покаяние – вещь необходимая, но трудно представимая. Каяться нужно прежде всего в нынешних страшных преступлениях – и в качестве первого шага показывать обывателям кадры из Бучи, часами; документальную хронику того, что там происходило в первые дни войны. Когда миллионы людей были изгнаны обстоятельствами из своих домов. Когда стала привычной фраза "в результате попадания российской ракеты в жилой дом… погибли люди".

Без покаяния, так же, как и без люстраций – которые должны коснуться всех, кто причастен к преступлениям, – невозможно будет двигаться дальше. Нельзя будет обойтись и без покаяния за преступления большевиков. Одним из важных моментов, предшествующих катастрофе, была борьба путинского режима с обществом "Мемориал". За последние десятилетия у нас не было фигуры более значимой – которую можно даже назвать совестью нации, – чем Андрей Сахаров. И память о нем также растоптана нынешними действиями режима. Который в итоге хотел изъять, уничтожить память о трагическом прошлом страны.

… Район Берлина, где мы сейчас с вами беседуем, – здесь до второй мировой войны жило много богатых евреев. Если вы пройдёте по улице, вам бросится в глаза огромное даже по местным меркам количество так называемых камней преткновения – табличек с именами тех, кто погиб в концлагерях, был изгнан, замучен. До тридцати табличек иногда приходится на каждый дом... И все-таки в итоге, как мы видим, немецкое общество нашло в себе силы для покаяния – и это единственный путь для возрождения нации. У нас тоже в последние годы устанавливали таблички "Последнего адреса" – но сейчас их, как я слышал, даже демонтируют. И на их месте опять зияют провалы. Это выглядит кощунственно – и символично: как будто жертв сталинизма убили во второй раз.

– Путин опрокинул Россию в прошлое – тем самым обрекая режим на повторение прежних исторических ходов, которых не так уж и много. И во время пригожинской попытки мятежа перед нами, как в калейдоскопе, за полдня промелькнули все эти варианты – от 16-го до 20-го века включительно. Россия всегда повторяет свои ходы, но никогда почти не совершает нового. Вот это, в частности, потрясает.

– Мы хорошо знаем про разбойника и невежду Пригожина; но ведь какой у него был лозунг – "марш справедливости", "против беспредела, коррупции, бюрократии". Я понимаю, что это спекуляция, но, чтобы в том числе и это понять, чтобы отделить популизм от реальности – нужны мозги. Вообще для того, чтобы делать что-то новое, нужны новые мозги. И самосознание. Был ещё такой гениальный образ у Чингиза Айтматова в романе "И дольше века длится день" – манкурты, люди, лишённые памяти. Вот над чем поработал хозяин Кремля – страна за 20 лет опять лишилась памяти. И это было закамуфлировано заботой о народе, о благе, о культуре, о традициях. Нужно не традиции поощрять, не единогласие – а воспитывать именно культуру инакомыслия. Поощрять разность мысли. Приучать людей к тому, что несогласие является нормой в современном обществе. У нас главной мантрой при Путине стало "согласие" – которое в итоге превращается в насилие над мышлением. "Самостоянье человека – залог величия его", – писал Пушкин; мы пытались "подняться с колен" – а на самом деле просто рухнули пластом.

– Вы потомок ссыльных поляков. Лет сто российская империя вместе с другими тогдашними империями пытались уничтожить Польшу – с той же маниакальностью, что и сегодня – Украину. Также убеждая всех, что "такого государства не существует". Но польское общество оказало упорное сопротивление, индивидуально и массово – даже в ссылках, на каторге. В вашей семье что-то рассказывали об этом?

– К моменту моего рождения это, конечно, уже было далекое прошлое. Видимо, мой дальний предок был сослан из Польши в Поволжье, а мой дед Борис Феликсович родился в Казани. И затем оказался в ссылке в Вологде, затем в Иркутске, где он, кстати, был заведующим сибирским отделением издательского дома Сытина. Про международное польское сообщество отдаленно помню бабушкины рассказы. Но их друзьями в Москве были уже в основном русские люди. Мои польские предки – это по папиной линии; а по маминой, опять-таки, ее предки были из ссыльных кантонистов. Мой отец был знаком в 1920 годы с обэриутами, был восторженным слушателем Маяковского, сам был участником труппы, актером и художником знаменитого Театра дома Печати под руководством Игоря Терентьева. Он учился живописи в мастерских Петрова-Водкина и Малевича, а в конце концов оказался в мастерской Павла Филонова. Отец тяжело переживал крушение русского авангарда – часто повторяя цитату из "Тиля Уленшпигеля" про "пепел Клааса" – он не мог простить советской власти того, что погубила множество выдающихся художников – Мейерхольда, Филонова, который умер в нищете во время блокады, Бабеля, и многих других… Я хочу использовать в одном из моих фильмов картины моего отца, написанные в 1970е годы, которые являются в своем роде эпитафиями русскому авангарду 1920х.

– Ощущали ли вы себя в силу происхождения "не совсем своим", не совсем советским человеком?

– У меня было вполне традиционное советское воспитание. Но так сложилось, что я рано получил собственный травматический опыт общения с советской действительностью. Началось это с нелепой случайности. Так вышло, что я впервые узнал, что такое допрос, когда мне было 7 лет – я учился во втором классе. В середине урока в класс входит завуч с учеником первого класса, а с ними – какой-то человек в сером костюме. "Посмотри-ка, Вовочка, – говорит завуч – кто тебя бил?" От неожиданности я вдруг заулыбался – и Вовочка показал на меня. И вот меня ведут в учительскую и устраивают мне допрос. Я объяснил, что Вовочку вижу впервые; но все это так подействовало на мою психику, что я потом долго кричал по ночам "я не бил его!" Это была, можно сказать, моя первая встреча с ложным наветом, доносом.

Вообще моя мимика непроизвольная всегда советскую власть раздражала.

Время учебы во ВГИКе совпало с советским подавлением венгерского восстания (1956) – по институту тогда прокатилась волна преследований. Под эту волну попал и я – мне решили устроить взбучку, видимо, припомнив заодно мой насмешливый этюд по мотивам выступления Хрущёва, который я поставил на первом курсе.

Но потом был случай еще более дикий. Урок военной подготовки у нас вел подполковник с говорящей фамилией Бескровный – он был туп насколько, что не мог организовать элементарный учебный процесс, люди сновали туда-сюда по классу. И вдруг он замечает, что некий студент 3 курса читает книгу во время занятий – чем сразу обращает на себя внимание. Это, кстати, была единственная книга, которую я взял в библиотеке ВГИКа и не вернул. "Что это за книжечка у вас, товарищ студент? А, дореволюционное издание Гоголя, "Избранные места из переписки с друзьями"?" И вот он видит главу под названием "О роли женщины в свете". "А, товарищ студент – вы во время военной подготовки интересуетесь женщинами". На другой день меня вызывают на учёный совет и зачитывают приказ об исключении из института, совет единогласно "за". На следующий день мне приходит повестка в военкомат – так что следующие два месяца мне пришлось скитаться по разным квартирам. Кто бы ни пытался за меня вступиться – ВГИКовская профессура – все было бесполезно; спас меня только звонок из редакции крупной газеты директору ВГИКа. "Мы готовим материал под названием "За Гоголя – в рекруты", и хотели бы уточнить кое-какие детали…" Только после этого меня восстановили в институте – хотя история эта аукнулась мне еще раз в 1968 году, уже в связи с запретом "Стеклянной гармоники".

– В вашем фильме "Стеклянная гармоника" (1968) присутствует герой в котелке – бесплотный, написанный по мотивам образов Рене Магритта – так и хочется назвать его "вечный чекист". Понятно, почему советская власть ненавидела этот фильм – потому что она себя узнавала в этом сером персонаже. Сегодня, конечно, этот фильм смотрится еще более пророчески.

– Гармонику мне "повезло" сдавать в Госкино, когда советские танки вошли в Прагу. Фильм-то изначально был совсем другим, чем тот, который потом вышел на экраны. В первом варианте не было темы "денег" – весь город был уставлен бюстами этого магриттовского человека. Первую версию даже успели увидеть несколько десятков человек (в их числе Елена Камбурова, которая рассказала мне об этом). Но вторжение в Прагу поставило крест на фильме, поскольку он теперь "читался" как намек. В 1960-е годы существовала такая практика – "спасать" неправильные фильмы, для этого обычно обращались за помощью к динозаврам от кино. На просмотр моего фильма пригласили Сергея Юткевича. Он посмотрел первый вариант фильма и – чему я сам был свидетелем – вместо того, чтобы покритиковать оступившегося автора, предложил директору студии: "Я еду в Канны, на фестиваль; отдайте мне этот фильм, и я привезу вам пальмовую ветвь". Нет, ответили ему – этот фильм никуда не поедает. Затем нас начали шантажировать: переделайте фильм, иначе все 600 человек, которые работали на студии, не получат зарплату. И мы внесли поправки, которые, как нам казалось, не искажают основного содержания фильма. Тем не менее меня за него все равно наказали, сослав в армию.

…Все фильмы, которые сделаны на "Союзмультфильме" – тогда был такой порядок, – передавались в малый зал кинотеатра "Россия" для показа. Единственная копия нашего первого варианта автоматически также отправилась туда. А потом они спохватились, изъяли копию – и она оказалось в сейфе у директора студии. Потом, когда я уже служил в армии, мне рассказали об уничтожении нашего фильма. Вынули пленку из двух коробок, положили на колоду и секачом порубили как капусту. Если бы я знал, что советская власть отнесется с таким варварством к моему фильму, я бы, конечно, нашёл способ сохранить его.

– Казнь фильма – яркий образ. Почему люди в России до сих пор продолжают верить "вечному чекисту" – или притворяются, что верят?

– Пропаганда делает своё дело. Услужливый дурак опаснее врага – когда вертикаль уложена, уставлена услужливыми холуями. Главная опасность сегодня исходит от этих людей. Формула Мережковского "торжествующий хам" совершенно актуальна; только нынешний хам прикидывается ревнителем нравственности – вот что самое страшное. Языковой феномен нынешней пропаганды все-таки имеет иную природу, чем при советской власти. В нем чувствуется какая-то поразительная наглость, уверенность, что в твоем распоряжении 140 миллионов круглых идиотов – и поэтому врать можно направо и налево.

Знаете, я в своё время увлекался суггестологией – это наука, изучающая механизмы внушения, гипноза и способы его практического применения. Мы увлеченно изучали теорию цейтнота, например, и у нас была целая компания, куда входили и Шнитке, и Смоктуновский… Была такая доктор Юлия Некрасова – она работала с людьми с тяжёлой стадией заикания. Люди просто слова не могли сказать – они мычали. И она возвращала им речь, причём делала это публично – таково было ее условие. Как-то раз она устроила сеанс гипноза в театре на Таганке, при этом была вся труппа во главе с Любимовым. Некрасова выводит на сцену человек десять – взрослых людей, под 30 лет, с тяжелой степенью заикания. И вот она подходит к каждому, спрашивает имя – они в ответ только мычат. Затем она обращается к ним: "Сейчас произойдёт одна вещь. Вы все сможете говорить. Вы должны мне поверить". И делает какие-то пассы руками. Люди на сцене слегка покачиваются. Затем она вновь проходит вдоль шеренги, и прикасается к груди каждого, словно у нее волшебная палочка: "Как тебя зовут?" – "Меня зовут Борис Абрамов…" – "Повтори громче!" – и он во весь голос повторяет свое имя. Некрасова: "Повторяй за мной: "я могу говорить!" На самом деле это важнейшая вещь для самосознания: когда человек понимает, что может самостоятельно думать и говорить то, что он думает. Один из наших общих друзей рассказал об этом Андрею Тарковскому, и он вставил эту историю в свой знаменитый фильм "Зеркало".

… А в тот момент у нас у всех было ощущение, что перед нами происходит чудо. Зал физически рыдал.

Знаете, мне кажется, что наши современники, весь наш народ, оказались сегодня в обратном состоянии. Их загипнотизировали, и их требуется вырвать оттуда. Из гипноза. Миллионы заколдованных людей. Сейчас Россия тяжело больна. Ее нужно лечить. Но непонятно, как это осуществить.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться