Культурный дневник

В наши дни, когда дают срок за незаконно подслушанный телефонный разговор и задерживают за чистый лист бумаги, впору опустить руки: система всесильна, плетью обуха не перешибешь. Но и в самые мрачные времена система, случалось, давала сбой, натолкнувшись на отчаянное сопротивление.

Антисоветчица с фанерного завода

21 октября 1941 года оперуполномоченный Тимирязевского райотдела УНКВД Москвы сержант милиции Терехин, усмотрев в действиях гражданки Бабенко признаки преступления, постановил приступить к производству расследования. Свое постановление Терехин вынес на основании заявления гражданина Рязанова.

Вина Бабенко Анны Филипповны, 1920 года рождения, образование два класса, незамужняя, беспартийная, была велика. Она трудилась в качестве подсобного рабочего на 1-м Московском фанерном заводе, расположенном по адресу: Сущевский вал, 9. Будучи уроженкой города Почеп тогда Орловской, а ныне Брянской области, проживала в общежитии в Лианозово. Это сейчас туда ходит метро, а в то время это был поселок, добираться до него нужно было по железной дороге от Савеловского вокзала.

Гражданин Рязанов Петр Устинович работал на том же заводе начальником цеха. "Мне было поручено секретарем партбюро организовать рабочих на трудовой фронт в Химкинский порт" – так начинается его заявление. Из дальнейшего повествования следует, что, когда он приехал на машине за работницами, чтобы везти их в порт, гражданка Бабенко заявила, что не поедет, и устроила антисоветскую пропаганду и агитацию.

Москва, осень-зима 1941. Кинохроника.

Москва в тот момент пребывала в тяжелейшем положении. 30 сентября группа армий "Центр" начала операцию "Тайфун", нацеленную на захват столицы СССР. 7 октября оборона на дальних подступах к Москве была сметена танковыми дивизиями вермахта. В "котлах" под Вязьмой и Брянском оказалось около 700 тысяч солдат. 9 октября началось минирование московских промышленных предприятий. 15 октября Государственный комитет обороны принял решение о немедленной эвакуации госучреждений и иностранных посольств. Отдельным пунктом предписывалось, когда именно следует нажать на кнопку:

В случае появления войск противника у ворот Москвы поручить
НКВД – тов. Берии и тов. Щербакову – произвести взрыв предприятий, складов и учреждений, которые нельзя будет эвакуировать, а также все электрооборудование метро (исключая водопровод и канализацию).

Постановление об эвакуации было секретным, но о нем сразу же узнало население. 16 октября город был охвачен паникой. "Если бы немцы знали, что происходит в Москве, они бы 16 октября взяли город десантом в 500 человек", – писал писатель Аркадий Первенцев. И продолжал:

Я видел, как грабили фабрику "Большевик", и дорога была усеяна печеньем, я слышал, как грабили мясокомбинат им. Микояна. Сотни тысяч распущенных рабочих, нередко оставленных без копейки денег сбежавшими директорами своими, сотни тысяч жён рабочих и их детей, оборванных и нищих, были тем взрывным элементом, который мог уничтожить Москву раньше, чем первый танк противника прорвался бы к заставе.

Немецкий киножурнал Deutsche Wochenschau

19 октября в Москве был введен режим осадного положения. Он включал в себя комендантский час и расстрел на месте "провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка". Трудовая повинность для выполнения оборонных работ в местностях, объявленных на военном положении, была введена указом Президиума Верховного Совета от 22 июня. С 6 июля действовал указ того же президиума, карающий "за распространение в военное время ложных слухов, возбуждающих тревогу среди населения" тюремным заключением на срок до 5 лет.

Сержант Терехин стал вести следствие. Первым делом он допросил заявителя и подозреваемую. Рязанов показал, что утром 21 октября он приехал на машине в поселок Лианозово, чтобы забрать из общежития завода четырех работниц. Комната, где они проживают, оказалась заперта изнутри (орфография и пунктуация оригинала)

На мое требование открыть комнату из комнаты никакого ответа не было. Якобы в данной комнате никого нет.

После настойчивого стука и крика дверь открыли.

При входе в комнату, в это время в ней находились девушки - Бабенкова, Протасова, Сучкова и Самсонова. Которым я предложил одеться и пойти на автомашину, в ответ на мое предложение все ответили, что им нечего обуть. После этих слов я им же предложил поехать на завод по распоряжению директора з-да. Все девушки согласились поехать на завод за исключением Бабенковой, котора, находясь в коридоре мне ответила, что «я на трудовой фронт не поеду потому, что в Советском Союзе нет никакого порядка. Вот придет Гитлер, установит лучший порядок».

Бабенко, которую Рязанов упорно называет Бабенковой, эти показания отрицала. Она рассказал, что Рязанову долго не открывали, потому что спали.

О том, что якобы я говорила, что в Советском Союзе нет порядка, а придет Гитлер и наведет порядок, я категорически отрицаю. Этих слов я совершенно не говорила и считаю, что данные слова он на меня сказал лишь потому, что мы ходили заявлять милиционеру о том, что мы их подозреваем в побеге из Москвы с деньгами, которые дирекция получила для расчета рабочих.

Мы не знаем, собирался ли бежать с деньгами Рязанов, но в том, что такие подозорения были вполне основательны, убеждает справка начальника УНКВД по Москве и Московской области старшего майора госбезопасности Михаила Журавлева "о реагировании населения на приближение врага к столице".

За 16 и 17 октября 1941 г. на ряде промышленных предприятий г. Москвы и Московской области со стороны отдельной части рабочих зафиксированы анархистские проявления.

16 октября 1941 г. во дворе завода Точизмеритель им. Молотова в ожидании зарплаты находилось большое количество рабочих. Увидев автомашины, груженные личными вещами работников Наркомата авиационной промышленности, толпа окружила их и стала растаскивать вещи. Раздались выкрики, в которых отдельная часть рабочих требовала объяснения, почему не выданы деньги и почему, несмотря на решение Правительства о выдаче месячного заработка, некоторым работникам выписали только за две недели.

Разъяснения находившегося на заводе оперработника Молотовского
райотдела НКВД Ныркова рабочих не удовлетворили. Ныркову и директору завода Гольдбергу рабочие угрожали расправой...

Группа лиц из рабочих завода № 219 (Балашихинский район) 16 октября с.г. напала на проезжавшие по шоссе Энтузиастов автомашины с эвакуированными из г. Москвы и начала захватывать вещи эвакуированных. Группой было свалено в овраг шесть легковых автомашин.

В рабочем поселке этого завода имеют место беспорядки, вызванные неправильными действиями администрации и нехваткой денежных знаков для зарплаты.

Пом. директора завода по найму и увольнению Рыгин 16 октября, нагрузив машину большим количеством продуктов питания, пытался уехать с заводской территории. Однако по пути был задержан и избит рабочими завода.
Бойцы вахтерской охраны завода напились пьяными...

16 октября с.г. в 7 часов утра рабочие колбасного завода Московского мясокомбината им. Микояна, уходя из цехов в отпуск, растащили до 5 тонн колбасных изделий. Беспорядки были прекращены с помощью партактива, сторожевой охраны комбината и бойцов истребительного батальона.

И так далее. Повсеместно фиксировались случаи бегства начальства, включая партийное, и отсутствие денег в заводских кассах.

Допросив фигурантов дела, сержант Терехин избрал меру пресечения для Анны Бабенко – содержание под стражей в камере предварительного заключения 74-го отделения милиции. Дальнейшее следствие вел старший оперуполномоченный сержант Айгенин. Он еще раз допросил Анну Бабенко.

Она рассказала ему всю свою биографию. Родилась в деревне Вормино Мглинского райна, родители – крестьяне-бедняки, в 1935-м отец умер, и мать с тремя дочерьми переехала в Почеп. В 1936-м мать вышла вторично замуж, а еще два года спустя Анна поехала искать работу в Москву. Работала сначала домработницей, потом на фабрике-кухне, а потом поступила на фанерный завод. Ни родители, ни она сама "избирательных прав не лишались, судимых также в семье нет". 18 октября, в субботу (она тогда была рабочим днем), Рязанов сказал работницам, что в понедельник, 20 октября, им нужно явиться на работу к семи утра, чтобы ехать на трудовой фронт.

Приехать к 7 часам утра 20/X/41 мы в том числе и я отказались, матевируя тем, что поезда не ходили и со ст. Лианозово до Москвы 20 км нам придется идти пешком... Пришла я на завод в 12 часов и пошла в отдел кадров, где мы должны были собираться. В этот день нас на трудовой фронт не послали и мы разъехались.

Поездка была перенесена на 21-е. По словам Анны, ехать никто не отказывался.

Хотя со стороны нас и были проявлены не довольствия, но все же мы собрались и пошли к машине. Лично я в это время не каких выкриков не делала и о том, что в Советском Союзе никакого порядка нет, вот придет Гитлер и наведет порядок я не говорила. После того как мы поехали на машине около пункта где проверяют документы Рязанов подозвал к себе проверяющего документов военно-служащего с которым о чем-то поговорили и меня с Протасовой подвезли по дороге в сельский совет и предложили нам с машины сойти, откуда в подследствии Протасову освободили, а меня привезли в милицию Тимирязевского р-на.

В конце этого протокола имеется дописка: Анна Бабенко признавалась, что в 1940 году она была осуждена по указу Президиума Верховного Совета за опоздание на работу. Приговорили ее к трем месяцам исправительно-трудовых работ с удержанием 20 процентов заработка.

Конец 30-х годов был временем агрессивного наступления государства на трудовое право. 20 декабря 1938 года были введены обязательные трудовые книжки. Теперь каждый сотрудник отдела кадров знал всю "карьеру" работника, причины его увольнения с прежнего места работы, по записям в трудовой книжке исчислялся его стаж работы. Спустя неделю было издано совместное постановление СНК СССР, ЦК ВКП(б) и ВЦСПС "О мероприятиях по упорядочению трудовой дисциплины, улучшению практики государственного социального страхования и борьбе с злоупотреблениями в этом деле". Отныне очередной отпуск предоставлялся по истечении 11 месяцев непрерывной работы на данном предприятии. Мотивировалась эта мера борьбой с "летунами". Но борьбы велась и с беременными работницами.

Большие злоупотребления имеют место также в практике использования отпусков по беременности и родам. Нередки факты, когда некоторые женщины, стремящиеся обманным путем поживиться за счет государства, поступают на работу на предприятия и в учреждения незадолго до родов только для того, чтобы получить четырехмесячный отпуск за счет государства и больше не возвращаться на работу. Интересы государства требуют, чтобы этим злоупотреблениям был немедленно положен конец.

По новому закону отпуск по беременности составил 35 календарных дней до родов и 28 после родов. Его давали и оплачивали лишь тем, кто проработал на данном предприятии не менее семи месяцев.

Предвоенный 1940 год стал годом окончательного и полного закабаления граждан. Они лишились даже тех крох трудового права, которые у них еще оставались. Указом Президиума Верховного Совета от 26 июня "О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений" рабочий день увеличивался на один час, "самовольный переход" с одного места работы на другое (то есть увольнение по собственному желанию) запрещался. За самовольный переход работнику полагалось от двух до четырех месяцев тюремного заключения. Прогул без уважительной причины карался исправительно-трудовыми работами по месту работы на срок до 6 месяцев с удержанием из зарплаты до 25 процентов. В тот же день постановлением Совнаркома были повышены нормы выработки и снижены расценки в связи с переходом на восьмичасовой рабочий день.

Об опозданиях в указе ничего не сказано, но 22 июля вышел приказ наркома юстиции и прокурора СССР, который приравнивал опоздание без уважительных причин более чем на 20 минут к прогулу. По этому приказу Анну Бабенко и осудили. Если бы она в течение своего трехмесячного наказания опоздала на работу еще раз, ее могли отправить в тюрьму согласно постановлению пленума Верховного суда СССР от 23 июля того же года. 10 августа появился указ о рассмотрении дел о прогулах в упрощенном порядке, без участия народных заседателей. А 17 сентября вступило в силу постановление "О перерыве стажа непрерывной работы и лишении права на пособие по временной нетрудоспособности лиц, осужденных к ИТР за прогул".

Еще до начала войны по указу о прогулах было осуждено более 3 миллионов человек, а всего за время его действия (он был отменен в 1956 году), по оценкам историков, – 18 миллионов.

С началом войны трудовое законодательство еще более ужесточилось. Указом Президиума ВС СССР от 26 июня 1941 года отменялись отпуска с заменой их денежной компенсацией (с апреля 1942 выплата компенсаций за неиспользованные отпуска была отложена до конца войны) и вводились обязательные сверхурочные работы, к которым было разрешено привлекать лиц, не достигших 16 лет. Нормой стал 11-часовой рабочий день.

В связи с противоречиями в показаниях Рязанова и Бабенко старший уполномоченный Айгенин провел между ними очную ставку. В обстоятельствах дела появились новые подробности. Рязанов показал:

Рабочие и работницы мною первый раз были предупреждены 17/X/41 в том числе и Бабенко о том, что 18/X/41 в 7 ч. утра мы должны поехать на трудовой фронт, но 18/X/41 мы не поехали потому, что выдавали рабочим зарплату и после как получили зарплату все разбежались...

Новая дата выезда была назначена на 21 октября. Рязанов снова рассказывает, как он приехал в общежитие, долго стучал в дверь комнаты, а потом вдруг услышал отказ.

На мое предложение поехать на трудовой фронт вышеуказанные девушки отказались после чего я им зачитал приказ в обязательном порядке явиться всем на завод. Прочитав приказ я тут же вышел в коридор куда вышла и гр-ка Бабенко которая на трудовой фронт поехать категорически отказалась и сказала, что в Советском Союзе никакого порядка нет, вот придет Гитлер и наведет порядок.

Бабенко подтвердила, что получила предупреждение о поездке на трудовой фронт, но поехать отказалась "потому, что у меня нет теплой одежды". Об отсутствии порядка и Гитлере она, по ее словам, ничего не говорила.

Пришлось искать свидетелей. Одним из них стала начальник отдела кадров и по совместительству секретарь парторганизации завода Яшкина Полина Михайловна. Из ее показаний оказалось, что Бабенко впервые выразилась насчет порядка и Гитлера 20 октября, когда Рязанов вручал ей предписание прибыть на трудовой фронт в своем кабинете.

Во время разговора 20/X/41 т. Рязанова с Бабенко в присутствии меня где Бабенко высказала антисоветские слова я в разговор не могла вмешаться потому, что срочно была вызвана к директору, а тов. Рязанов видимо к этим словам что сказала Бабенко не предовал серьезного значения и при дачи показаний об этом ничего не говорил.

До Рязанова смысл этих слов дошел со второго раза, когда Бабенко будто бы повторила их в коридоре общежития.

Следующим свидетелем стала Сучкова Антонина Дмитриевна, 1922 года рождения, образование 3 класса. Она проживала в той же комнате общежития, что и Бабенко.

В отношении анти советской агитации со стороны гр-ки Бабенко проживающей и работающей в месте со мной я не у себя в общежитии не на заводе не во время посадки на машину не слыхала. 21 октября с/г на посадку в машину по предложение Рязанова Бабенко из комнаты выходила вместе с нами и анти советские слова направленные к подрыву мощи Советской власти Бабенко сказать не могла т. к. до посадки в машину как я уже показала она в коридор не выходила.

Приписка к показаниям Сучковой:

...поехать мы категорически оказались матевируя тем, что у нас нет теплой одежды и администрацию просили выдать нам для поездки на работу спецодежды, после чего только мы соглашались ехать на трудовой фронт.

Допросил сержант Айгенин и Анну Ананьевну Протасову 1921 года рождения, образование 4 класса. Она тоже слов, направленных на подрыв мощи советской власти, от Бабенко не слышала, выходила ли одна в коридор и разговаривала ли там с Рязановым – не заметила. Однако полностью подтвердила, что она и ее соседки ехать на трудовой фронт отказывались, "т. к. у нас нет теплой одежды и обуви и просили администрацию завода выдать нам одежды, после чего соглашались ехать на трудовой фронт".

Поразмыслив над этими показаниями, сержант Айгенин 23 октября
вынес постановление, из которого явствует, что Бабенко "вела агитацию анти советского характера, направленное к подрыву мощи Советской власти". В связи с чем она привлекается к уголовной ответственности по статье 58 п. 10 ч. 2 УК РСФСР.

Статья 58, пункт 10 – это пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти. Часть вторая – "те же действия при массовых волнениях или с использованием религиозных или национальных предрассудков масс, или в военной обстановке, или в местностях, объявленных на военном положении". Наказание – расстрел, при смягчающих обстоятельствах – лишение свободы на срок не менее трех лет с конфискацией всего или части имущества.

24 октября Анну Бабенко вызвали на новый допрос. Старший оперуполномоченный ожидал от нее признания, но она снова заявила: "В предъявленном мне обвинении виновной себя не признаю, т. к. агитацию анти-советского характера не в общежитии не на заводе я не вела".

26 октября сержант Айгенин составил обвинительное заключение. В нем сказано, что Анна Филипповна Бабенко дважды "высказалась словами антисоветского характера, направленными к подрыву мощи советской власти". За это ее дело направляется в Военный трибунал города Москвы. Однако Военный трибунал решил направить дело на доследование, поскольку "материал предварительного следствия собран недостаточно полно". Следствию следовало дополнительно установить: кто еще, кроме Яшкиной, присутствовал в кабинете Рязанова в тот момент, когда Бабенко впервые устроила антисоветскую агитацию; если при этом присутствовал Рязанов, почему он не сказал об этом в своих показаниях; поступало ли в милицию заявление о возможном побеге Рязанова с деньгами.

Начались новые допросы. Бабенко показала, что во время разговора в кабинете Рязанова Яшкина никуда не отлучалась, ни к какому директору ее не вызывали. Кроме Рязанова и Яшкиной в кабинете находился еще один рабочий, фамилии которого она не знает. О заявлении на Рязанова в милицию она сообщила следующее:

Лично я сама милиционеру в отношении подозрения в побеге руководителей завода не заявляла, а за милиционером ходил один студент, который работал у нас временно, после этого только стали нам выдавать зарплату. Как фамилие этому студенту, я не знаю, заподозрили в побеге наших руководителей завода потому что долго нам не выдавали зарплату.

Рязанов повторил, что слышал от Бабенко антисоветские высказывания в коридоре общежития, куда он вышел, потому что "девушки только встали после ночного покоя и стали одеваться оставаться в комнате мне просто было неудобно". Никто третий при этом не присутствовал. Что касается разговора в кабинете, то "лично я сказанные ею антисоветские слова подтвердить не могу т. к. прослушал, но она конечно сказать это могла". Кто из рабочих присутствовал в кабинете, Рязанов сказать не мог – у него много бывает рабочих, всех не упомнишь.

Далее в дело подшита справка о том, что Сучкова Антонина Дмитриевна, проживавшая в лианозовском общежитии, 27 октября выбыла "не известно куда". 3 ноября директор завода издал приказ: "Гр. Сучкову А. Д. – работницу цеха уволить с 27/X/41 как дезертира трудового фронта и дело передать в нарсуд".

5 ноября сержант Айгенин вынес новое постановление: "Виновность Бабенко А. Ф. по ст. 58-10 ч. II УК является недоказанной", а посему дело прекратить, Бабенко из-под стражи освободить без избрания иной меры пресечения. Последний документ в папке – постановление Айгенина, предписывающее:

Сданные деньги на хранение в финотдел, которые были отобраны у Бабенко в момент задержания, в сумме двести двадцать (220) рублей вернуть Бабенко как ей пренадлежащие.

О том, что сталось дальше с Анной Бабенко, нам ничего неизвестно, а вот Айгенин Абдул-Керим Тефрякович дважды встречается в наградных указах. 3 ноября 1944 года старший лейтенант госбезопасности Айгенин был награжден медалью "За боевые заслуги". 6 сентября 1947 года по случаю 800-летия Москвы капитан милиции с теми же фамилией, именем и отчеством получил орден Красной Звезды.

Галифе чугуевского заговорщика

В феврале 1938 года органы НКВД арестовали учителя начальной школы села Клугино-Башкировка Чугуевского района Харьковской области Ламброва Владимира Васильевича. Он служил прапорщиком в деникинской армии, да еще и сын священника. Вместе с ним по тому же делу пошли еще 19 человек, арестованных в Чугуеве и его окрестностях. Все они обвинялись в принадлежности к "антисоветской военно-эсеровской организации".

Аресты в Чугуеве были частью значительно более масштабной операции. О ее предварительных результатах замначальника УНКВД УСССР по Харьковский области майор госбезопасности Лев Рейхман докладывал 10 января 1938 года наркому внутренних дел Украины комиссару ГБ 2-го ранга Израилю Леплевскому:

Вскрыта эсеровская повстанческо-террористическая организация, возникшая в Харькове в 1930–1931 гг., в виде так называемого "Областного объединенного бюро правых и левых эсеров".

В состав бюро входили бывшие члены ЦК эсеров – КАРЕЛИН, СТРЕЛЬЦОВ, старые кадровые эсеры с дореволюционным стажем – СТЕФАНОВИЧ, ЛИТВИНОВ и др.

В 1933–1934 гг., по указаниям эсеровского центра из Москвы, было образовано всеукраинское объединенное бюро правых и левых эсеров...

Организация с самого начала своего существования стояла на диверсионно-террористических позициях. В этих целях были созданы террористические группы, в оргбюро разрабатывались планы терактов против руководителей ВКП(б) и Советского правительства. Организация готовила во время выборов в Верховный Совет СССР убийство одного из руководителей партии.
Отдельные члены организации, работая на ответственных должностях в аппаратах советских учреждений (Харьковское обл. УНХУ, Облвнуторг, Банк), производили большую вредительскую подрывную деятельность. Организация готовила специальные кадры для диверсионной работы.... Организация блокировалась с правыми и украинскими националистами.

Рейхман сообщал также, что всеукраинское бюро было тесно связано "с эсеровской эмиграцией, через которую установлен деловой контакт с правящими кругами фашистских стран – Германии, Польши, Японии".

Партия социалистов-революционеров к тому времени сошла с политической сцены. В августе 1920 года в Москве прошел судебный процесс ее лидеров, обвинявшихся в ведении вооруженной борьбы против советской власти. Все 12 обвиняемых были приговорены к смертной казни.

Киножурнал Дзиги Вертова "Кино-правда" №3. На процессе эсеров. 1920

Под давлением международного общественного мнения смертные приговоры были объявлены условными и заменены длительными сроками лишения свободы. Условием было прекращение партией "подпольно-заговорщицкой, террористической, военно-шпионской и повстанческой работы против власти рабочих и крестьян". В марте 1923 года власти разрешили эсерам созвать Всероссийский съезд, который принял решение о роспуске партии. В январе 1924 Президиум Верховного Совета отмечал, что "хотя на деле партия правых с.-р. и не прекратила своей контрреволюционной деятельности ни по агитации, ни по пропаганде свержения советской власти внутри страны, ни своей предательской деятельности по отношению к рабочим и крестьянам за границей, путем организации и подготовки вооруженного вмешательства в тех же целях извне", советская власть чувствует себя настолько уверенно, что "деятельность кучки потерявших всякую связь с трудящимися массами Союза ССР озлобленных эмигрантов и разбитых и рассеянных групп их единомышленников внутри страны" не может представлять для нее угрозу, а потому заменяет высшую меру 5-летним тюремным заключением со строгой изоляцией. В июле 1925 года Дзержинский писал Сталину, что бывшие эсеровские "цекисты", оказавшиеся на свободе, продолжают плести заговоры, а потому их следует немедленно арестовать. 1 февраля 1937 года нарком внутренних дел Николай Ежов доложил Сталину:

В последнее время в Свердловской, Воронежской, Куйбышевской, Московской областях, Западно-Сибирском и Азово-Черноморском краях в результате агентурной и следственной работы нам удалось вскрыть и приступить к ликвидации широко разветвленного эсеровского подполья, руководимого ссыльными членами ЦК партии левых и правых эсеров.

Бывший член ЦК партии левых эсеров, бывший нарком имуществ в кабинете Ленина Владимир Карелин к суду не привлекался. С 1921 года жил и работал в Харькове. Когда в сентябре 1937 года его арестовали, он работал юрисконсультом Гидростроя. Карелина этапировали в Москву, где он стал свидетелем обвинения на процессе "Правотроцкистского антисоветского блока", состоявшемся в марте 1938 года. В том же году, в сентябре, он был расстрелян в Киеве по приговору выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР. Бывший председатель уездного комитета Украинской ПСР, участник Всероссийского демократического совещания и член Всероссийского Учредительного собрания Александр Стрельцов той же коллегией осужден и расстрелян в Харькове в марте 1938-го.

В отличие от этих матерых врагов рабоче-крестьянской власти, арестованные в Чугуеве были мелкой сошкой. Среди 20 человек было 9 учителей, два бухгалтера, счетовод, механик, портной, работник прилавка, лицо без определенных занятий, директор банно-прачечного комбината... Все они оказались членами подпольной организации, намеревавшейся свергнуть советскую власть "путем вооруженного восстания, приурочив таковое к моменту нападения фашистских государств на СССР, а также подготовляли совершение террористических и диверсионных актов на предприятиях оборонного значения, совершали акты вредительства как в советском народном хозяйстве, так и на идеологическом фронте". Одному из обвиняемых, портному, вменялся шпионаж "в пользу одного из капиталистических государств".

В подтверждение зловещих планов организации у кого-то в огороде нашли восемь ручных французских гранат, зарытых еще в 1919 году. А летом 1936 года, то есть за полтора года до арестов, из реки Северский Донец напротив расположения военного лагеря было извлечено пришедшее в негодность оружие: обрезов – 167 шт., винтовок – 8 шт., шашек – 41 шт., гладкоствольных охотничьих ружей – 83 шт. Откуда взялся этот арсенал на дне речном и какое отношение к нему имеют арестованные, из дела неясно, в фабуле обвинения они не фигурируют, но обе бумаги приобщены к делу.

Один из обвиняемых показал, что заговорщики планировали "с уходом воинских частей на фронт напасть на милицию и караульные команды гарнизона, обезоружить их, захватить склады с боеприпасами, довооружить еще не вооруженных членов организации и ждать указаний областного руководства к-р организаций". Учинить этот мятеж предполагалось при помощи охотничьих ружей.

Обвиняемые были допрошены по одному разу. Двое виновными себя не признали, и с ними были проведены очные ставки. Но и после ставок они отрицали свое участие в контрреволюции. Владимир Васильевич Ламбров вину свою признал. "Я являюсь сыном священника, в дореволюционное время воспитывался в духе, противном пролетарскому революционному движению", – каялся он. В чем конкретно заключалась его контрреволюционная деятельность?

Мне как участнику организации было дано задание всячески противодействовать против назначения молодых учителей, коммунистов и комсомольцев, всячески их дискредитировать, что я и делал. Практическая моя контрреволюционная деятельность выражалась в обсуждении проводимых мероприятий Советской власти в контрреволюционном духе и контрреволюционная пропаганда.

Приговор всем двадцати, включая непризнавшихся, был один – расстрел с конфискацией лично принадлежащего имущества. Родственникам о смертном приговоре тогда не сообщали. Как впоследствии писала в своих жалобах вдова Ламброва, сотрудники органов называли ей разные сроки – 3, 5, 10 лет, но отказывались сообщить местонахождение мужа. Поэтому после того, как в ноябре 1938 года был снят с поста наркома внутренних дел, а в апреле 1939-го арестован Николай Ежов, и в печати началась кампания разоблачения беззаконных методов прежнего НКВД, родственники стали писать заявления с просьбой пересмотреть дело, сфабрикованное ежовцами. Тогда действительно прекратились массовые репрессии, ежовские палачи, и в их числе Леплевский и Рейхман, пошли на плаху, а многие приговоры были пересмотрены. Но по чугуевскому делу пересматривать было нечего, осужденных не было в живых. И родственникам отвечали отказом.

Владимир Васильевич Ламбров был реабилитирован за отсутствием состава преступления в 1956 году. Вместе с документами о реабилитации его вдова получила свидетельство о смерти мужа в 1942 году.

Оплакав покойника, Надежда Григорьевна Ламброва написала заявление начальнику Харьковского областного управления КГБ, в котором просила возместить ей стоимость носильных вещей невинно осужденного, конфискованных при аресте:

Прошу Вас разобрать мое заявление и выплатить стоимость забранных вещей моего мужа:

Новая шуба с серым каракулевым воротником – цена 1700 руб.
Новое драповое пальто – цена 1400 руб.
Ношенное драповое демисезонное пальто – цена 400 руб.
Бархатная верхняя рубаха – цена 250 руб.
Две простые верхние рубахи – цена 140 руб.
Две пары туфель мужских – цена 300 руб.
Две пары новых галош – цена 60 руб.
Диагоналевых брюки галифе – цена 450 руб.

Сначала вдове ответили, что она пропустила установленный срок подачи подобных заявлений (шесть месяцев с момента реабилитации), поэтому компенсировать ей стоимость конфискованного имущества "не представляется возможным". В новом заявлении, на имя министра финансов УССР, вдова объяснила, что в органах КГБ никто ей не сказал, что она может получить возмещение, она узнала об этом случайно и потому пропустила крайний срок.

Через два месяца пришел ответ: министерство финансов СССР разрешило в порядке исключения рассмотреть вопрос о компенсации, несмотря на истечение срока подачи претензий.

Органы стали разбираться. На допросы были вызваны бывшие соседи, сослуживцы и знакомые Ламброва – всего восемь человек. Все в один голос показали, что Ламброва Н. Г. на конфискацию лично им не жаловалась и о самом факте конфискации слышат впервые. Только одна свидетельница довольно точно перечислила носильные вещи Ламброва. Остальные сказали, что не помнят. В материалах дела описи и протокола изъятия обнаружено не было (иными словами, чекисты попросту присвоили кальсоны и галоши арестованного). Поэтому помощник оперуполномоченного УКГБ по Харьковской области старший лейтенант Коломейцев "полагал-бы" (так в тексте) "претензию гр-ки Ламбровой Н. Г. о возмещении ей стоимости за якобы изъятое имущество... отклонить как не нашедшую в процессе проверки своего подтверждения".

Но гражданка Ламброва не сдалась. Ей стало обидно, что ее чуть ли не обвиняют в обмане органов. Она написала письмо министру госбезопасности Украины.

Перед Вами листок исписанной бумаги, за которым стоит живой человек с его думами, жалобами. И вот, как видно, за таким же листком с моим заявлением на имя начальника Харьковского областного управления МГБ не увидели человека и отнеслись с полным безразличием...

Далее заявительница называет свидетелей, которые могут подтвердить факт существования и конфискации вещей.

Началось новое производство, новая переписка. Из нее, в частности, выяснилось, что сама Ламброва "репрессиям не подвергалась, а была только лишь выселена из занимаемой квартиры". Указанных свидетелей допросил все тот же Коломейцев. Свидетели подтвердили как факт существования вещей, так и факт их конфискации. Теперь Коломейцев "полагал-бы считать возможным возместить стоимость имущества, указанного в перечне". К перечню в результате допросов добавились сапоги хромовые ношеные, 1 пара.

Наконец сжалились над Надеждой Григорьевной. Комиссия Харьковского облфинотдела постановила произвести оценку конфискованного имущества. Спрашивается, каким образом, если имущества давно нет, и куда оно подевалось, никому не ведомо? Очень просто. Есть прейскуранты и процент износа, который во всех случаях был определен в 30, а то и в 40, и только галоши бывший прапорщик успел износить на 10 процентов.

Но теперь уж фортуна не отворачивалась от Надежды Григорьевны. В Харьков летит послание аж от замминистра финансов Украины Еременко с приложением на 14 листах. Министерство гневается: облфинотдел занизил стоимость конфискованного имущества.

Так, например, при оценке суконной шубы на цигейковом меху с барашковым воротником принята цена, установленная по прейскуранту на зимнее пальто из тонкосуконных тканей; при оценке мужского нижнего белья взяты минимальные цены и принята скидка на износ в размере 40%, при оценке новых галош принята скидка в размере 10%... В представленном перечне не дана характеристика этого имущества, то есть было ли оно старое. Бывшее в употреблении или новое. В перечне указано, что у Ламброва В. В. Был изъят костюм мужской однобортный. При определении стоимости этого костюма облфинотдел исходил из цены, установленной на костюмы, пошитые из рисунчатого коверкота, в то время как г-ка Ламброва Н. Г. утверждает, что у ее мужа был изъят темносиний бостоновый костюм.

Облфинотделу предлагается произвести оценку имущества повторно.

Переоценка дала блестящий результат: к 2581 рублю 52 копейкам вдове добавили 1691 рубль 59 копеек. И двух лет не прошло, как Надежда Григорьевна получила компенсацию за имущество расстрелянного мужа.

А со дня его ареста – 22 года. И всего 42 листа в деле. О том, что он расстрелян, а не умер своей смертью, вдова, видимо, так и не узнала.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться

Филолог Гасан Гусейнов – первопроходец в изучении роли насилия в советском языке. Еще в конце 1980-х он предупреждал о том, что проблема насилия, связанная с советскими идеологемами, не решается путем простого снятия или запрета. "Привычка к насилию" остается определяющей в сознании в том числе и нынешних кремлёвских руководителей. А обсценная лексика помогает реализовывать худшие из возможных сценариев. Может ли филология объяснить причины массового ресентимента и агрессии? И о чем говорит язык нынешней российской пропаганды? На эти и другие вопросы Радио Свобода отвечает Гасан Гусейнов.

– Российский министр просвещения, комментируя создание нового нормативного словаря, говорит: "Это не просто государственный язык, это воспитание через язык". В представлении нынешнего режима и наше тело, и наша речь принадлежат государству. Когда мы что-то говорим, пишем – мы на самом деле как бы берем у государства взаймы или без спроса "чужую вещь". Они действительно считают язык своей собственностью?

– Они действительно так считают, но есть еще одна промежуточная стадия. Многие даже вполне цивилизованные люди также считают язык "народной собственностью". Вот есть народ – и ему принадлежит язык. На самом деле все обстоит ровно наоборот. Это языку принадлежат люди, которые решаются на нем говорить, общаться. Писать философские трактаты, поэтические тексты. Это перевернутое представление о языке упирается в конечном итоге в искаженное еще при советской власти представление о собственности. Факт своей крепостной зависимости от государства многие компенсируют иллюзией обладания языком – идеальным выражением этой страны.

Теперь по поводу чиновничьих задач. Классическая риторика видит у речи человека несколько функций. Функция общения – коммуникативная. Функция самовыражения, экспрессии. Далее – когнитивная, познавательная. И функция управляющая – манипуляторная или кибернетическая. Любые узурпаторы оставляют для своих целей две из четырех функций языка: экспрессивную – пожалуйста, выражай свои чувства любви к государству – и манипуляторную. А функции познавательную и коммуникативную ослабляют до предела. Потому что если ты допускаешь, что люди могут коммуницировать между собой, познавать мир, ты таким образом допускаешь и возможность критики государства, а начальство этого не хочет. Сейчас все действия начальников направлены на сужение познавательных и коммуникативных свойств языка. При этом государство нуждается в расширении функции управления – для себя. Ежу понятно, что, когда они говорят о воспитании, на самом деле они говорят о контроле. Им нужно управляемое население. Для управления нужен упрощенный, примитивный язык. В конце концов приходится сокращать и экспрессивную функцию языка. Неизбежно. Потому что, если ты разрешаешь подданным высказывать все, что они хотят, у людей, опять же, может возникнуть когнитивное сомнение – по поводу начальства. Так что экспрессию тоже приходится подавлять. Это выражается, например, в запрете на матерный язык. Власть говорит человеку: мы для тебя придумаем специальную версию нашего "великого и могучего" – по Тургеневу – языка, но вот "правдивый" и "свободный" из этой формулы вырезаются. Остаётся только контроль. Так что за всеми этими нелепыми нормативами просматривается и определенная прагматика.

Люди, как правило, игнорируют законодательные инициативы в отношении языка, поскольку для многих язык – абстрактная ценность. Люди могут помнить, что, вот, в школе читали Пушкина, Толстого, стихи какие-то учили наизусть – но это все уже быльем поросло. А в повседневном общении используется совсем другой язык. Весь этот хамский говорок – пригожинский, путинский – звучит сегодня как знак простоты, близости к народу. Упрощать и ограничивать эстетическую составляющую современного речевого поведения – вот задача государства.

– Есть точка зрения, что некий ген насилия, принуждения, подавления Другого заложен в языке империи; он настолько привычен, что вошел в кровь и мы этого уже не замечаем. Пренебрежение, высокомерие, безапелляционность заложены на молекулярном уровне. Например, в русском языковом обиходе для всех народов и наций существуют насмешливые или презрительные прозвища – в том числе и для народов, проживающих в самой России...

– Генетические метафоры мне не нравятся. Этнофолизмы – ругательные определения для описания других народов – присутствуют у всех. Нет в мире языка, в котором не было бы злого, ненавидящего слова для соседа. Эту гадость в цивилизованных странах принято купировать "на входе" – тем более в условиях нынешнего тесного общежития множества разных людей на одной территории. В России сегодня все усугубляется тем, что постсоветский опыт наложился на прежний, советский – получилась таким образом горючая смесь. В условиях, когда у вас язык все время используется как инструмент пропаганды, носители языка перенимают рано или поздно ее приемы. Язык агрессии сейчас – это выход огромного количества вредных газов в сознании и поведении – газов, накопившихся в течение целого ХХ века. Эти последствия еще лет 50 предстоит разгребать.

– Да, но в конечном итоге язык насилия становится равен просто языку повседневного общения. И одно от другого уже не отделить.

– Я с этим не согласен, совершенно. Вы можете мне возразить – что, вот, 70 процентов людей пользуется этими конструкциями принуждения, языкового насилия в быту, в жизни. Не зная ничего другого. Конечно, к такому выводу легко прийти. Я и сам в свое время считал проблематику насилия в языке ключевой, написал в 1988 году статью "Речь и насилие". Но все-таки я предлагаю развести методологически те ресурсы, которыми объективно обладает язык (его синтаксическое, словарное богатство, богатство литературное, теоретические возможности), – и тот тип общения, с другой стороны, который сложился в ХХ веке. Здесь мы вынуждены признать, что по поводу сложившегося типа общения в российском обществе есть определённый консенсус: что речь главным образом предназначена для того, чтобы угрожать и принуждать, тащить и не пущать. Опять же: для того чтобы символически "насиловать", в этом языке сегодня существует много и понятий, и средств их доставки. Это несомненно так. Но это не свойство языка, а свойство его носителей в данной конкретной политической ситуации.

– Сложившийся тип общения, как вы сказали.

– Да. Поэтому я против всей этой биологической терминологии – ген, кровь и т.д. Вы можете, опять же, привести в пример имперскую литературу, которая сложилась к 20-му веку и также содержала в себе это подавляющее, доминирующее начало. Но к той же литературе принадлежит, к примеру, Чехов, который разрывал эту имперскую – общинную, если хотите, – рамку, противопоставляя ей опыт частного человеческого существования. То же самое делали в ХХ веке, например, концептуалисты. Пригов, Рубинштейн, Сорокин. Естественно, для большинства россиян этот язык – словно с другой планеты. Притом существовала и существует целая армия производителей текстов насилия, производителей агрессии, которые действительно насилуют мозг человека. Но как бы ни было все печально, в последние годы я замечал и обратную тенденцию; можно даже говорить об антропологическом развороте, об уходе от насилия в языковое миротворчество. Например, постсоветские поколения это уже ясно демонстрировали. Хорошо, что вы затронули эту тему, но хочется защититься от всей этой метафорики в духе "язык насилия". Потому что, говоря так, мы сами как бы удваиваем, усугубляем проблему, перенося ее на метауровень.

– Давайте поговорим о другом удивительном свойстве языка – его способности уходить от сути. Русский язык, кажется, обладает безграничными возможностями для того, чтобы не говорить о главном, о существенном, не назвать вещи своими именами. Много говорить, ничего в итоге не сказав. Кроме прочего, это мешает людям заговорить на политическом языке – без которого невозможно представить нормальную жизнь общества в 21-м веке.

– Мне опять приходится выступать в роли адвоката дьявола. Носители языка "уходят от сути" именно в условиях цензуры. Это действительно специфика нашего печального опыта – и советского, и постсоветского. Человеку запрещено сказать главное. Язык, таким образом, становится полем глобальной игры – главное правило ее в том, что нельзя назвать вещи своими именами. Но похожую ситуацию мы наблюдаем сегодня и во всей западной культуре политкорректности. В ChatGPT – чат-боте с искусственным интеллектом – мы также наблюдаем язык, уклоняющийся от конкретного ответа, неупотребление каких-то табуированных слов, следование официальной точке зрения. Размазывать манную кашу по чистому столу. Это свойство не языка, а типа сложившегося общества, в котором человек не уверен в добросовестности собеседника. Когда мы заняты поиском истины, а не удовлетворением собственных амбиций, когда мы доверяем друг другу и знаем, что наша цель – прийти к консенсусу, тогда мы можем говорить на любые темы. Но как только вы начинаете зависеть от людей, от "общего мнения" или хотите понравиться публике – вам приходится изгаляться. Уходить от сути – это свойство не языка, а придавленной, придушенной коммуникации. Особенно при тоталитарном режиме, где люди просто пропитаны взаимным недоверием. И это заметно сегодня по полемике в соцсетях. Агрессивное поведение многих вызвано глубоким взаимным недоверием и подозрительностью. Любая вынужденная эмиграция – точно так же, как и ограничение выезда по каким-то причинам, – эта ситуация в моем представлении сродни пытке. А когда человека пытают, он говорит не то, что думает. Люди не знают, как описать свое состояние, или им запрещено говорить о себе правду. Это состояние тяжелейшего психологического капкана. Тем более если люди не умеют пользоваться речью, не способны выражать свои чувства в ситуации экзистенциального вызова. Пытаются сказать, что чувствуют, – но не могут. Интеллектуальных, вербальных ресурсов недостаточно. И это приводит к бешеному росту агрессии. Агрессия возникает, когда человек неспособен внятно и самокритично описать, что с ним происходит.

Смотри также

Незаконная буква Ё

– Вы давно изучаете обсценную, бранную лексику. Она что-то такое таит в себе – какое-то ключевое знание – о массовом сознании?

– Еще 30 лет назад я в одной из своих книг предложил рассматривать матерный язык не как плоскую – на оси "высокое-низкое" – а как трёхмерную картину, как куб. В этом пространстве противостоят друг другу множество точек. Аристотель писал, что человеку присущи два свойства: стремление к истине и стремление к подражанию. Понятно, что они исключают друг друга. Если ты стремишься к подражанию, то ты только частично стремишься к истине. Если же ты стремишься к истине, тебе мешает подражание. В этом была специфика 1990-х годов: матерный язык был таким интеллектуальным субститутом двух сущностей, которые в пределе были сочетанием одновременно страшного, угрожающего, насильственного – и смешного. Теперь представьте себе обычного советского человека, который пользовался русским языком как живым, владел им на разных уровнях. Советский начальник ничем в этом смысле не отличался от обыкновенного человека. Если такого человека лишить одного из регистров – предположим, запретить ему материться, – он испытает тяжелейшую травму, он вообще не может ничего сказать. Он начинает заменять табуированную речь кошмарной, гадостной, почти рвотной массой деревянных слов. Там, где еще вчера был потешный матерный говорок, – возникает лингвистическая запруда. Но самое страшное – это приводит к закупорке сознания. И сознание начинает в итоге производить еще более мрачные конструкции, чем на это способен язык.

– Получается, в результате вытеснения матерным становится как бы само мышление. Такое вот низкое и грязное мышление. Моральная дислексия.

– При этом не забудем еще и о другой оси – отношение к внешнему миру. Шкала искреннее/неискреннее, правда/ложь. Когда у человека блокирован язык – за счет табу, опять же, – носитель языка бессознательно начинает относиться к языку как к источнику обмана, лжи, издевательства. И казенный, деревянный официоз, с одной стороны, и язык, как вы сказали, умалышивания – вот этот язык уменьшительных суффиксов, сюсюканья детского – оба они являются реакцией на табу, на невозможность говорить то, что думаешь. Все эти сюсюкизмы, диминутивы, а также язык любви, поэзии, который со страниц книг к нам приходит, – также не могут служить надежной защитой от мира; в реальности человек остается на юру совершенно голым и безъязыким. Вот мы с вами готовы обвинять носителей языка в том, что они все такие "насильственные". Проблема в том, что у очень многих людей еще в детстве школа, семья отбивают вкус к языку как к выразительному инструменту. Или даже скорее как к стихии, в которой человек живет. Язык насилия – это на самом деле попытка защититься от мира, который люди не в состоянии описать. Иными словами, люди везде чувствуют себя чужаками. Вот это – действительно катастрофа. Мы сейчас ее переживаем в крайней степени.

– Получается, чтобы решить проблему с "грязным сознанием" – нужно разобраться с матерным языком прежде всего?

– Нужно для начала озвучить проблему. Конечно, на фоне нынешних суицидальных настроений в обществе – когда одни радостно отправляют умирать других за безжизненные идеи – проблема мата может показаться несущественной. Но на самом деле это огромная академическая проблема. Как мат функционирует в обществе, как к нему относятся, почему одни говорят так, а другие эдак… Почему этот язык используется в ситуациях совершенно не ругательных, например… Он же явно занимает центральное место в сознании. Это же по сути – язык-дублер, параллельный язык межнационального общения. Но при этом в России не было ни одной международной конференции, посвященной мату. О чем угодно говорят – о психологии языка, об экономике языка, но главная проблема русской речевой жизни оказалась вне рассмотрения.

Если бы практическая работа по изучению мата была проведена, множество загадок сразу разрешились бы. Возможно, подобно тому, как появилась новая форма обращения с телом, должна появиться также и новая форма обращения с матом?.. И если это случится, то выяснится, что высвободилась огромная масса отрицательной, подавленной энергии. Нас ожидает, вполне возможно, и легализация в конечном итоге каких-то матерных форм. Пушкин завещал, что только когда издадут Баркова, начнётся освобождение общества. Но эта перенастройка языка должна осуществляться с большим участием самого общества. Что представить сегодня, конечно, невозможно.

– Вы говорите, что постсоветский человек с подозрением относится к языку внешнего мира. Откуда же в таком случае у людей эта удивительная способность поддаваться чарам пропаганды? Причем этот глобальный гипноз не впервые в нашей истории происходит. Вспомним 1917 год, вот это: "дайте мне полк солдат или одного агитатора". С другой стороны, и перестройка во многом опиралась именно на энергию слов. То есть мы до сих пор имеем дело с магическим, архаическим массовым сознанием? Для которого произнести слово вслух равнозначно совершению действия.

– На этот вопрос как раз легко ответить. Я не люблю сравнения с эпохой национал-социализма, потому что это была короткая эпоха. Но тем не менее. Там тоже произошло очень быстрое оболванивание людей. Стремительное. В последнее время вышло множество книг, одна из самых интересных – "Словарь разных дискурсов немецкого языка во время национал-социализма" Хайдрун Кемпер. Эта книга более важная, чем книга Виктора Клемперера, она более научная и современная. Она показывает, что существовало два доминирующих дискурса в те годы. Дискурс упрощения, во-первых. Он создает такую рамку, внутри которой вы можете вполне существовать, действовать, даже интеллектуально резвиться; главное условие – чтобы вы не спрашивали об обосновании (не задавали вопроса "почему это так, а не иначе"?). Язык упрощения заваливает вас все новыми и новыми аргументами, чтобы вы не могли очухаться, прийти в себя. Тем более если у этих аргументов приемлемая эстетическая обложка. "Белая гвардия, черный барон… но от тайги до британских морей красная армия всех сильней". Белое, черное, красное – это и есть пример упрощения. Людям это всегда нравится. Дискурс упрощения действительно работает, но у него есть одно слабое место: он не создает ничего нового.

И второй дискурс: подмена рациональной критики теорией заговора. Сила теории заговора в том, что вы можете объяснить с ее помощью абсолютно все. С помощью заданных элементов любую сложную проблему вы доводите до очень простой схемы. И опять-таки это работает очень эффективно. Тут используется известное свойство языка, пятая его функция – перформативность. Которая присуща религиозному, поэтическую языку: вера в то, что если нечто назвать вслух – оно появится, материализуется. Все диктаторы этим пользуются. И за счет этого свойства языка они пытаются спровоцировать общество на нужные им действия. Чтобы люди поверили в любую ахинею. Например, что нападение на Украину есть необходимое условие "спасения России". Но есть и отличие сегодня: если в начале советской власти это перформативное свойство языка действовало на входе, как движение вверх, то сейчас мы видим обратное: движение вниз, по ниспадающей.

– Действительно, это странное ощущение, нерациональное. Как бы пропаганда ни надрывалась, мы почему-то понимаем, что в этом языке есть уже глобальная исчерпанность. А также что-то самоубийственное, саморазрушительное там присутствует – наряду с агрессивностью зашкаливающей. Почему?

– С одной стороны, мы наблюдаем в России различные формы насилия – причем не языкового, а просто самого брутального поведения, насилия физического. Общество постоянно пугают люди вроде Пригожина – вспомним его "кувалду". А с другой стороны, людям запрещено произносить вслух ключевые слова, описывающие это насилие. Причем степень запрета на инакомыслие тоже достигла крайней точки: даже если вы выходите с белым листом бумаги, вас, скорее всего, скрутят или поколотят. Это означает, что уже любое несогласованное высказывание рассматривается властью как враждебное. Собрав все это в одну картину, можно констатировать: мы имеем дело с пребыванием на полюсах; никакой середины, компромисса уже нет, все работает на крайних оборотах, все разведено по краям. Это очень неустойчивая конструкция, и она обычно падает при первом порыве ветра.

Но помимо этого есть еще одна интересная тенденция, именно языковая. В сущности пропаганда и Кремль ведут себя сегодня так, как будто каждое их высказывание может оказаться последним. После высказываний, например, которые позволяет себе Дмитрий Медведев, говорить, кажется, уже не о чем. Красная линия перейдена, нарушена. После такого можно только уничтожить оппонента. Все эти передачи Скабеевой, Соловьева: градус истерики повышается, высокая нота, которую они берут в конце, – такое ощущение, опять же, что это уже последняя передача вообще на белом свете. Дальше – только бомба. Но на следующий день они опять появляются на трибуне Мавзолея или в телестудии Останкино и опять произносят свое последнее предупреждение – Западу, Украине, миру. В итоге возникает, как ни странно, комический эффект. Это напоминает пародию на греческую трагедию, где герой никак не хочет умирать. И вот это действительно – свидетельство распада.

Помните, относительно недавно в Европе случилось трагедия: пилот совершил акт самоубийства, врезался гору и унес с собой жизни 150 человек? После этой трагедии начали изучать психологическое состояние пилота. Выяснилось, что он относился к тому суицидальному типу, который нуждался в сопровождении. Он не мог бы, допустим, совершить самоубийство в одиночку – перерезать себе вены или застрелиться. Он готов был умереть только в большой компании людей. Вместе со многими. И за штурвалом самолета – зная, что за его спиной находится 150 человек, – ему это удалось. Потому что он чувствовал себя как бы возглавляющим этот последний маршрут. Он знал, что уходит не один. Точно так же, на мой взгляд, ведут сегодня себя пропагандисты и их начальники. Они готовы к самоубийству только в сопровождении масс. Это, конечно, вселяет страх и тревогу. Но, с другой стороны, никакой энергии для осуществления жизненных целей у них уже не осталось.

– Языку ненависти предшествовал язык цинизма. Я помню это странное ощущение в 2000-е: коммуникацию стал подменять не юмор даже, а хохма, насмешничество, стеб. Глумление. Нулевой – с точки зрения рациональности – акт. Он ничего не меняет, ни к чему не приводит. Он лишь закрепляет бездействие. Но в качестве генеральной, определяющей эта манера общения осталась до сих пор, даже сегодня, в соцсетях, например. Откуда это взялось?

– Это обесценивание – глумливое, стебное, оно связано с другими процессами, уходящими в конец 1980-х. Это было связано с очень болезненным выходом из советской парадигмы. В начале 1989 года "Вопросы философии" напечатали мою статью "Ложь как состояние сознания", где говорилось о трёх аксиомах речевого поведения советского существования. Первая аксиома: подтекст всегда важнее текста. Вторая: остроумная реакция всегда важнее позитивистского аналитического представления любой темы. Если у тебя нет остроумия, шутки – в твоем высказывании "что-то не так". "Речь не должна быть скучной" – такой был девиз 1980-х. Конечно, это была реакция на отталкивание от деревянного, казенного советского языка. А третья аксиома – вместо познавательного механизма называния предмета, вместо аналитического принципа используется принцип ярлыков. Ты думаешь не о сути предмета, а о ярлыке, который лучше всего приживется, привьется. И вот, собственно, драма постсоветской эпохи состоит в том, что свобода слова, которая возникла в конце 1980-х, оказалась отождествлённой в первую очередь с издевательской насмешкой, со стебом, с глумлением. В основу этого нового типа коммуникации были положены определенные жанры досоветской эпохи: черная частушка, черный юмор, детские страшилки. И анекдот, конечно, – ибо все, что было прежде в устном обиходе, хлынуло в печать. Трагикомизм ситуации в том, что свобода с тех пор отождествилась у нас с анекдотом, с глумлением. С хохмой. В постсоветской, объединенной Германии этот процесс также происходил, я его здесь как раз наблюдал: но там, в отличие от нас, этому стебу был поставлен вскоре мощный заслон – в виде специализированных изданий, которые анализировали это состояние общества, этот способ общения. Появились научные исследования анекдота, и вскоре было доказано, что в советское время анекдот и утешал тем, что блокировал критику. Не усиливал, а именно блокировал. Потому что остроумие в конечном итоге мешает проанализировать любую ситуацию позитивистски.

– Анекдот, иными словами, не может заменить процесс мышления.

– Анекдот – это просто вспышка сознания. Смешное – это только один аспект жизни. Хотя и очень важный. Он, конечно, граничит с познавательным, с когнитивным. Но не может заменить познание. У нас же поиск смысла заменило упражнение в остроумии. Но это ходьба на месте. Бег на месте. Он действительно не рождает ничего нового.

– "Почему российская оппозиция не может договориться" – так часто звучит эта фраза сегодня, что уже всем успела наскучить. Может быть, тут само слово "договориться" некорректно? Неуместно? И, наоборот, все должны "разговориться" – чтобы сохранить себя?

– Слово "договориться" не кажется мне уместным по одной причине. Все люди, оказавшиеся оппонентами режима, на самом деле очень разные. Специфика текущей общественной жизни в самой России такова, что критикам режима там просто не дают поднять голову. Они сейчас, таким образом, находятся "по ту сторону политики". Вы не можете требовать от людей, которые захвачены в заложники, чтобы они провели собрание политического клуба. Потому что они не знают, что с ними завтра за это могут сделать. Укокошат или заберут. Это одна сторона проблемы.

С другой стороны, очень разные люди уехали из России. И это тоже драма. Потому что некоторые из них заранее для себя определяют, кого они не возьмут в "прекрасную Россию будущего", кого на пушечный выстрел не подпустят к дележу политического пирога. Люди уже сейчас прямо об этом говорят. В будущей России – "без леваков" или, там, "без либералов". Или "без националистов". То есть мы опять имеем дело с представлением о том, что только одна политическая сила должна сменить нынешнюю систему – и опять доминировать, доминировать, доминировать. Управлять всеми. Это, конечно, тупиковое и ошибочное представление о будущем России или нескольких Россий.

И этот огромный разрыв между одними, другими, третьими как бы и делает неуместным слово "договориться". С кем и о чем? Даже если враг сейчас у всех один.

– Все-таки слово "коммуникация" – спасибо Хабермасу – были до войны базовым ориентиром для какой-то части общества, хотя бы либеральной. Не отменила ли война саму коммуникацию? И слово это нужно на время вообще выбросить из словаря?

– Коммуникация остается ключевой вещью даже в условиях катастрофы. Потому что сохраняет потенциальную возможность для того, чтобы жить "после". Чтобы поддерживать коммуникацию с Украиной, с остальной Европой. С миром. С молодыми поколениями, которые сейчас оказались выброшенными из своих гнезд – или из прогресса. Благодаря онлайн-обучению сегодня возможно большим группам людей пусть и поверхностно, но как-то взаимодействовать. При этом нужно быть готовыми к каким-то перманентным вспышкам гнева, вокруг нас все время будут происходить какие-то истерики. Кого-то будет бросать из одной крайности в другую. Причем с каждым из нас это может произойти. Перед нами сейчас как бы разверзлась модель троянской войны. Страшно звучит, но так оно и есть. Другое дело, что мы не знаем, как все это закончится.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться