Последняя работа классика отечественной анимации Андрея Хржановского "Нос, или Заговор „не таких“" (2020) смотрится сегодня мрачным пророчеством. Полнометражный мультфильм по опере Шостаковича "Нос" – глазами Мейерхольда, с участием прозы Гоголя, воспоминаний Булгакова, живописи Филонова; казалось бы, какое это имеет отношение к происходящему сегодня ужасу? За калейдоскопом выписанных образов, в складках кинематографических и живописных цитат незримым фоном, однако, присутствует в фильме еще что-то, что невозможно описать одним словом. Черная тоска – от безысходности и повторяемости русского кошмара.

О том, был ли у российского общества шанс стать другим и почему никакие культурные практики не смогли предотвратить одичания, мы беседуем с режиссёром Андреем Хржановским, который покинул Россию в феврале 2022 года в знак протеста против войны.

– "Нас учили по книгам жить", как пел Макаревич, и по инерции пытаешься сегодня найти "подходящую" книжку или фильм – но это абсурдно: никакие книги или фильмы сегодня не могут помочь именно жить.

– То, что происходит в России сейчас, – это иллюстрация 14 тезисов Умберто Эко о признаках фашизма (эссе Eternal Fascism, 1995). Все что я наблюдаю, происходит в точном соответствии с его пунктами. И главный из них – это поиск врага. Сейчас главный враг определён, это Запад. Так же, как в советское время, россиянам предлагают жить в "окружении врагов" – разница лишь в том, что раньше это называлось "капиталистическое окружение". Со всеми этими вводными штампами пропаганды – вроде "лить воду на мельницу врага…" Знаете, мы с Геннадием Шпаликовым в свое время хотели придать образную форму идеологическим штампам, сделать такой фильм, с буквальной реализацией метафор. Построить мельницу, повесить на нее табличку "Мельница империализма" – и чтобы люди ходили там с ведерками и лили воду… Степень абсурда, происходящего в России, мне кажется, эта картинка сегодня передавала бы даже ярче.

…Как жить? Я не знаю, как жить. Очень бы не хотелось верить в то, что Россия рухнула окончательно. Но морально – в глазах мира – это уже произошло, на многие десятилетия вперед. Многие еще этого не понимают. Но это неважно. Это уже так. Если бы я писал обращение к согражданам (я действительно пытаюсь сформулировать что-то для себя) – как такое могло случиться с целым народом? – в качестве главной причины я бы назвал сравнимое по размерам с египетской пирамидой количество лжи. Которую большинство легко приняло. За 20 прошедших лет мы с вами буквально оказались над пропастью во лжи. Перефразируя Сэлинджера. Который, в свою очередь, воспользовался цитатой из Роберта Бёрнса.

– Страшно, но одновременно ведь и фарс – вроде "танк застрял в воротах цирка". Это сочетание страшного и абсурдного – оно о чем говорит?

– Свидетельство глупости торжествующей, которая в основе всего. Я в связи с этим вспоминал зонги из "Доброго человека из Сезуана" (1941) Бертольда Брехта, в переводе Бориса Слуцкого:

Шагают бараны в ряд
И бьют барабаны...
А кожу для них дают
Сами бараны!

Для меня, может быть, самое страшное из того, что происходит сегодня, – и это, видимо, надолго – состояние умов, или, точнее, состояние безумия народа. Очень большие усилия были предприняты – особенно в последние 20 лет – по выбиванию мозгов у населения. Это увенчалось успехом. Власть добилась своего – так удобнее управлять, – но одновременно подрывается сама основа существования нации. Определяет нашу популяцию именно разум, что и делает нас отличными от зверей, от других видов. Человек, не приспособленный к думанью, не может понять, например, что у него похитили конституционные права – а узурпатор де-факто отменил действие основных статей российской конституции, которые касались свободы слова, собраний и т.д. Если ты этого не понимаешь, не чувствуешь – это фатально. Но на сегодня возвращение к разуму, отрезвлению представляется мне нереальным. Боятся думать или не хотят – неважно: народ в буквальном смысле ослеплен. Это усиливается еще нищетой – 20 миллионов живут за чертой бедности. Невежество, бесправие и нищета.

– Советский миф о повальном образовании был до какой-то степени реальностью; да и в наше время высшее образование было получить довольно легко. Как это сочетается с массовым оглуплением? Как мог произойти этот ментальный регресс – когда люди добровольно опрокинули себя в средневековье, в дикость? Поглупеть, имея за плечами такие объемы нового культурного опыта – как это возможно?

– В том-то и дело, что образование было "повальным". Качество советского образования можно обсуждать, но все-таки оно означало, что люди худо-бедно вынуждены были читать книжки. Сам по себе процесс чтения активизирует мозговую деятельность. А потом – в наше время – перестали и читать, поскольку можно было обойтись без этого.

При этом сработали какие-то более древние привычки, ментальные. Например, способность к мимикрии. Этому учить никого не надо, это в крови. Нынешняя трагедия предопределена характером ментальности русского народа. Сейчас мы – народ, идеально воплощающий мечту Станиславского, который завещал актерам жить по предлагаемым обстоятельствам. Почти весь народ, как актёр, не живет своей жизнью – а живет чужой и притворяется, что ему нравится, что это и есть его настоящая жизнь. Мало того – притворяется с усердием и выдумкой. Имитируют жизнь там, где нежить, мрак. Иным, безгласным, предложили довольно убогие обстоятельства, но они их устраивают. Хлебушек есть, огурчики в огороде, самогон – ну как бы нормальная жизнь, что ещё нужно? "Лишь бы не было войны" – присказка эта важнейшая из-за частого повторения потеряла всякий смысл и привела в итоге к прямо противоположному результату.

– Вы застали всю эту советскую систему культурного окормления, заботу о высоком культурном уровне населения. Почему это, опять же, не повлияло на общий уровень самосознания, не привело к сущностным изменениям?

– Советская власть была устроена не так примитивно, как путинская, конечно. И интеллигенция свою задачу видела в "служении народу" – это вполне искренне, кстати, принималось тогда многими. Помните, как на заводы и на сельские станы выезжали концертные бригады из музыкантов высочайшего класса? В частности, Мстислав Ростропович очень хотел поехать на целину. Рвался, обивал пороги: я хочу играть на целине! Ему говорят: ну как – там же нет пианино, кто вам будет аккомпанировать. А он говорит: "Я знаю одного блестящего аккордеониста (Казаков, кажется, была его фамилия), интеллигентный, с широчайшим репертуаром. Я с ним разучу сонаты Бетховена и Баха". "Но место? Там нет даже клуба захудалого!" – "Ничего, мы поставим грузовик посреди поля, откинем борта – и будет сцена".

И действительно, он таки добился своего и поехал. И выступал. На полевом стане. И вдруг он слышит во время выступления, как один слушатель в первом ряду, вусмерть пьяный, бормочет ему вполне отчётливо: "уйди". Ростропович думает, что ослышался. Мужик подходит вплотную: "Уйди, тебе говорят. Дай баянчик послушать!"

Это не анекдот – это сам Ростропович рассказывал. Это о "возросшем культурном уровне" и запросах.

Я хочу сказать, что за всем этим культурно-массовым просвещением все равно была ложь – и дикость. Но при Путине, собственно, даже перестали притворяться умными и хорошими – и откровенно поощряли дикость. Очередная ложь номер такой-то: когда они говорят, что поддерживают культуру – на самом деле все делалось для ее истребления. Проведи простое тестирование в Госдуме – на знание Пушкина, Чайковского, Толстого – мы убедимся, что там никакого зеленого понятия о них нет. Например, Первый фортепианный концерт Чайковского, столь якобы любимый Путиным – он, между прочим, построен на украинском народном мелосе, особенно финал. Или другой их якобы любимец – Лев Толстой: весь поздний Толстой высмеивает патриотизм, который они пропагандируют, и яростно отрицает войну.

С чего начинать?... Возвращать людям подлинные цитаты того же Толстого, антивоенные! И возвращать подлинный смысл всему, что делается и говорится. Во время пасхального богослужения, на котором присутствует Путин, звучит фраза "Мир на земле и благоволение в человецех". Что это?.. Насмешка над этикой. Когда патриарх и иже с ним окропляют святой водой орудия убийства – что это, хочется спросить? Это же буквально описанное Толстым в трактате "В чем моя вера" государственное лицемерие.

– Можно ли это лечить и как? Например, средствами кино?

– Я думаю, и можно, и должно. И это обязательно случится. Надо просто постараться найти для этого соответствующий язык. Я сейчас сочиняю фильм, который задумал еще до войны. Нам известен факт личного знакомства и дружбы двух великих поэтов, русского и немца, Тютчева и Гейне. Они, как поэты и как провидцы, ведь могли же – я сочиняю такие обстоятельства – однажды задуматься: а что будет с нашими народами в будущем? И вот представим, что они видят это трагическое будущее – и Первую мировую войну (я нашёл много материалов о том, как на нее откликнулись великие немецкие художники). Или вот они заходят в знаменитую мюнхенскую пивную – где бывал и Ленин, и еще один злодей рода человеческого; вот "видят" вторую мировую – и так вплоть до сегодняшних дней. Для человека, обладающего чувством, знаниями, кругозором, возможно заглянуть и в будущее. Проблема подавляющего числа наших соотечественников в том, что они не представляют, что может быть другая жизнь. Они не выезжали никогда за границу. И вот они слышат про "загнивающий запад" – и верят. Особенно жители тех депрессивных регионов, где люди зимой в мороз вынуждены ходить в деревянный туалет на улице. Конечно, хочется устроить всем этим миллионам посредством кино виртуальную экскурсию – и показать, как на самом деле люди живут, например, в Германии, как здесь устроена жизнь. Как устроена вообще жизнь в демократическом государстве. Как живут рабочие, интеллигенты, пенсионеры – это объективно было бы и поучительно, и интересно, и полезно.

– Опыт большевизма, сталинизма не проходит сам собой – теперь мы в этом убедились. Без покаяния – теперь в первую очередь перед Украиной – невозможно говорить о каком-либо приемлемом будущем. Как вы представляете себе эту этическую точку отсчета? И с чего придётся начинать?

– Я помню фразу Юрия Любимова – он на репетициях часто общался с актёрами, поскольку заботится в том числе об их гражданском воспитании. Так вот, он часто повторял: пока мы не покаемся за большевистские преступления, ничего в этой стране изменится.

Покаяние – вещь необходимая, но трудно представимая. Каяться нужно прежде всего в нынешних страшных преступлениях – и в качестве первого шага показывать обывателям кадры из Бучи, часами; документальную хронику того, что там происходило в первые дни войны. Когда миллионы людей были изгнаны обстоятельствами из своих домов. Когда стала привычной фраза "в результате попадания российской ракеты в жилой дом… погибли люди".

Без покаяния, так же, как и без люстраций – которые должны коснуться всех, кто причастен к преступлениям, – невозможно будет двигаться дальше. Нельзя будет обойтись и без покаяния за преступления большевиков. Одним из важных моментов, предшествующих катастрофе, была борьба путинского режима с обществом "Мемориал". За последние десятилетия у нас не было фигуры более значимой – которую можно даже назвать совестью нации, – чем Андрей Сахаров. И память о нем также растоптана нынешними действиями режима. Который в итоге хотел изъять, уничтожить память о трагическом прошлом страны.

… Район Берлина, где мы сейчас с вами беседуем, – здесь до второй мировой войны жило много богатых евреев. Если вы пройдёте по улице, вам бросится в глаза огромное даже по местным меркам количество так называемых камней преткновения – табличек с именами тех, кто погиб в концлагерях, был изгнан, замучен. До тридцати табличек иногда приходится на каждый дом... И все-таки в итоге, как мы видим, немецкое общество нашло в себе силы для покаяния – и это единственный путь для возрождения нации. У нас тоже в последние годы устанавливали таблички "Последнего адреса" – но сейчас их, как я слышал, даже демонтируют. И на их месте опять зияют провалы. Это выглядит кощунственно – и символично: как будто жертв сталинизма убили во второй раз.

– Путин опрокинул Россию в прошлое – тем самым обрекая режим на повторение прежних исторических ходов, которых не так уж и много. И во время пригожинской попытки мятежа перед нами, как в калейдоскопе, за полдня промелькнули все эти варианты – от 16-го до 20-го века включительно. Россия всегда повторяет свои ходы, но никогда почти не совершает нового. Вот это, в частности, потрясает.

– Мы хорошо знаем про разбойника и невежду Пригожина; но ведь какой у него был лозунг – "марш справедливости", "против беспредела, коррупции, бюрократии". Я понимаю, что это спекуляция, но, чтобы в том числе и это понять, чтобы отделить популизм от реальности – нужны мозги. Вообще для того, чтобы делать что-то новое, нужны новые мозги. И самосознание. Был ещё такой гениальный образ у Чингиза Айтматова в романе "И дольше века длится день" – манкурты, люди, лишённые памяти. Вот над чем поработал хозяин Кремля – страна за 20 лет опять лишилась памяти. И это было закамуфлировано заботой о народе, о благе, о культуре, о традициях. Нужно не традиции поощрять, не единогласие – а воспитывать именно культуру инакомыслия. Поощрять разность мысли. Приучать людей к тому, что несогласие является нормой в современном обществе. У нас главной мантрой при Путине стало "согласие" – которое в итоге превращается в насилие над мышлением. "Самостоянье человека – залог величия его", – писал Пушкин; мы пытались "подняться с колен" – а на самом деле просто рухнули пластом.

– Вы потомок ссыльных поляков. Лет сто российская империя вместе с другими тогдашними империями пытались уничтожить Польшу – с той же маниакальностью, что и сегодня – Украину. Также убеждая всех, что "такого государства не существует". Но польское общество оказало упорное сопротивление, индивидуально и массово – даже в ссылках, на каторге. В вашей семье что-то рассказывали об этом?

– К моменту моего рождения это, конечно, уже было далекое прошлое. Видимо, мой дальний предок был сослан из Польши в Поволжье, а мой дед Борис Феликсович родился в Казани. И затем оказался в ссылке в Вологде, затем в Иркутске, где он, кстати, был заведующим сибирским отделением издательского дома Сытина. Про международное польское сообщество отдаленно помню бабушкины рассказы. Но их друзьями в Москве были уже в основном русские люди. Мои польские предки – это по папиной линии; а по маминой, опять-таки, ее предки были из ссыльных кантонистов. Мой отец был знаком в 1920 годы с обэриутами, был восторженным слушателем Маяковского, сам был участником труппы, актером и художником знаменитого Театра дома Печати под руководством Игоря Терентьева. Он учился живописи в мастерских Петрова-Водкина и Малевича, а в конце концов оказался в мастерской Павла Филонова. Отец тяжело переживал крушение русского авангарда – часто повторяя цитату из "Тиля Уленшпигеля" про "пепел Клааса" – он не мог простить советской власти того, что погубила множество выдающихся художников – Мейерхольда, Филонова, который умер в нищете во время блокады, Бабеля, и многих других… Я хочу использовать в одном из моих фильмов картины моего отца, написанные в 1970е годы, которые являются в своем роде эпитафиями русскому авангарду 1920х.

– Ощущали ли вы себя в силу происхождения "не совсем своим", не совсем советским человеком?

– У меня было вполне традиционное советское воспитание. Но так сложилось, что я рано получил собственный травматический опыт общения с советской действительностью. Началось это с нелепой случайности. Так вышло, что я впервые узнал, что такое допрос, когда мне было 7 лет – я учился во втором классе. В середине урока в класс входит завуч с учеником первого класса, а с ними – какой-то человек в сером костюме. "Посмотри-ка, Вовочка, – говорит завуч – кто тебя бил?" От неожиданности я вдруг заулыбался – и Вовочка показал на меня. И вот меня ведут в учительскую и устраивают мне допрос. Я объяснил, что Вовочку вижу впервые; но все это так подействовало на мою психику, что я потом долго кричал по ночам "я не бил его!" Это была, можно сказать, моя первая встреча с ложным наветом, доносом.

Вообще моя мимика непроизвольная всегда советскую власть раздражала.

Время учебы во ВГИКе совпало с советским подавлением венгерского восстания (1956) – по институту тогда прокатилась волна преследований. Под эту волну попал и я – мне решили устроить взбучку, видимо, припомнив заодно мой насмешливый этюд по мотивам выступления Хрущёва, который я поставил на первом курсе.

Но потом был случай еще более дикий. Урок военной подготовки у нас вел подполковник с говорящей фамилией Бескровный – он был туп насколько, что не мог организовать элементарный учебный процесс, люди сновали туда-сюда по классу. И вдруг он замечает, что некий студент 3 курса читает книгу во время занятий – чем сразу обращает на себя внимание. Это, кстати, была единственная книга, которую я взял в библиотеке ВГИКа и не вернул. "Что это за книжечка у вас, товарищ студент? А, дореволюционное издание Гоголя, "Избранные места из переписки с друзьями"?" И вот он видит главу под названием "О роли женщины в свете". "А, товарищ студент – вы во время военной подготовки интересуетесь женщинами". На другой день меня вызывают на учёный совет и зачитывают приказ об исключении из института, совет единогласно "за". На следующий день мне приходит повестка в военкомат – так что следующие два месяца мне пришлось скитаться по разным квартирам. Кто бы ни пытался за меня вступиться – ВГИКовская профессура – все было бесполезно; спас меня только звонок из редакции крупной газеты директору ВГИКа. "Мы готовим материал под названием "За Гоголя – в рекруты", и хотели бы уточнить кое-какие детали…" Только после этого меня восстановили в институте – хотя история эта аукнулась мне еще раз в 1968 году, уже в связи с запретом "Стеклянной гармоники".

– В вашем фильме "Стеклянная гармоника" (1968) присутствует герой в котелке – бесплотный, написанный по мотивам образов Рене Магритта – так и хочется назвать его "вечный чекист". Понятно, почему советская власть ненавидела этот фильм – потому что она себя узнавала в этом сером персонаже. Сегодня, конечно, этот фильм смотрится еще более пророчески.

– Гармонику мне "повезло" сдавать в Госкино, когда советские танки вошли в Прагу. Фильм-то изначально был совсем другим, чем тот, который потом вышел на экраны. В первом варианте не было темы "денег" – весь город был уставлен бюстами этого магриттовского человека. Первую версию даже успели увидеть несколько десятков человек (в их числе Елена Камбурова, которая рассказала мне об этом). Но вторжение в Прагу поставило крест на фильме, поскольку он теперь "читался" как намек. В 1960-е годы существовала такая практика – "спасать" неправильные фильмы, для этого обычно обращались за помощью к динозаврам от кино. На просмотр моего фильма пригласили Сергея Юткевича. Он посмотрел первый вариант фильма и – чему я сам был свидетелем – вместо того, чтобы покритиковать оступившегося автора, предложил директору студии: "Я еду в Канны, на фестиваль; отдайте мне этот фильм, и я привезу вам пальмовую ветвь". Нет, ответили ему – этот фильм никуда не поедает. Затем нас начали шантажировать: переделайте фильм, иначе все 600 человек, которые работали на студии, не получат зарплату. И мы внесли поправки, которые, как нам казалось, не искажают основного содержания фильма. Тем не менее меня за него все равно наказали, сослав в армию.

…Все фильмы, которые сделаны на "Союзмультфильме" – тогда был такой порядок, – передавались в малый зал кинотеатра "Россия" для показа. Единственная копия нашего первого варианта автоматически также отправилась туда. А потом они спохватились, изъяли копию – и она оказалось в сейфе у директора студии. Потом, когда я уже служил в армии, мне рассказали об уничтожении нашего фильма. Вынули пленку из двух коробок, положили на колоду и секачом порубили как капусту. Если бы я знал, что советская власть отнесется с таким варварством к моему фильму, я бы, конечно, нашёл способ сохранить его.

– Казнь фильма – яркий образ. Почему люди в России до сих пор продолжают верить "вечному чекисту" – или притворяются, что верят?

– Пропаганда делает своё дело. Услужливый дурак опаснее врага – когда вертикаль уложена, уставлена услужливыми холуями. Главная опасность сегодня исходит от этих людей. Формула Мережковского "торжествующий хам" совершенно актуальна; только нынешний хам прикидывается ревнителем нравственности – вот что самое страшное. Языковой феномен нынешней пропаганды все-таки имеет иную природу, чем при советской власти. В нем чувствуется какая-то поразительная наглость, уверенность, что в твоем распоряжении 140 миллионов круглых идиотов – и поэтому врать можно направо и налево.

Знаете, я в своё время увлекался суггестологией – это наука, изучающая механизмы внушения, гипноза и способы его практического применения. Мы увлеченно изучали теорию цейтнота, например, и у нас была целая компания, куда входили и Шнитке, и Смоктуновский… Была такая доктор Юлия Некрасова – она работала с людьми с тяжёлой стадией заикания. Люди просто слова не могли сказать – они мычали. И она возвращала им речь, причём делала это публично – таково было ее условие. Как-то раз она устроила сеанс гипноза в театре на Таганке, при этом была вся труппа во главе с Любимовым. Некрасова выводит на сцену человек десять – взрослых людей, под 30 лет, с тяжелой степенью заикания. И вот она подходит к каждому, спрашивает имя – они в ответ только мычат. Затем она обращается к ним: "Сейчас произойдёт одна вещь. Вы все сможете говорить. Вы должны мне поверить". И делает какие-то пассы руками. Люди на сцене слегка покачиваются. Затем она вновь проходит вдоль шеренги, и прикасается к груди каждого, словно у нее волшебная палочка: "Как тебя зовут?" – "Меня зовут Борис Абрамов…" – "Повтори громче!" – и он во весь голос повторяет свое имя. Некрасова: "Повторяй за мной: "я могу говорить!" На самом деле это важнейшая вещь для самосознания: когда человек понимает, что может самостоятельно думать и говорить то, что он думает. Один из наших общих друзей рассказал об этом Андрею Тарковскому, и он вставил эту историю в свой знаменитый фильм "Зеркало".

… А в тот момент у нас у всех было ощущение, что перед нами происходит чудо. Зал физически рыдал.

Знаете, мне кажется, что наши современники, весь наш народ, оказались сегодня в обратном состоянии. Их загипнотизировали, и их требуется вырвать оттуда. Из гипноза. Миллионы заколдованных людей. Сейчас Россия тяжело больна. Ее нужно лечить. Но непонятно, как это осуществить.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться