Культурный дневник

Парижская киностудия LUX вела изощренную рекламную кампанию, объявляла об открытии филиалов в Москве, Варшаве и Нью-Йорке, но в 1913 году бесповоротно разорилась. Значительная часть ее фильмов исчезла, и специалисты из амстердамского киномузея Eye пытаются по сохранившимся пленкам, документам и упоминаниям в прессе восстановить историю LUX — судя по всему, необычайную. В фильмах этой студии играли не только люди, но и львы, и одну из мелодрам с их участием (ревнивый индийский слуга напускает львицу на своего хозяина-художника, но гибнет сам) мы смотрим на кинофестивале "Возвращенное кино" (Il Cinema Ritrovato), который проводит синематека Болоньи – главная европейская лаборатория, восстанавливающая старые фильмы. Каждый год в Болонью приезжают синефилы, киноведы и архивисты, и чудом уцелевший угольный проектор, дымящий, точно зев преисподней, погружает нас в грезы на пьяцетте Пазолини, окруженной корпусами синематеки.

В этом году исполнилось сто лет с того великого дня, когда компания "Кодак" начала выпускать 16-миллиметровую пленку. В Париже работает киноархив Cinémathèque Seize, собирающий 16-миллиметровые фильмы всех жанров – от "Булочницы из Монсо" Эрика Ромера до реклам слабительного порошка, которые без устали крутили на станциях метро, пока пленка не рвалась в клочья. В Болонье сотрудники Синематеки-16 показывали диковины из своей коллекции – трейлеры немых фильмов, как знаменитых ("Глупые жены" и "Призрак оперы"), так и утраченных, а также пожелтевшие от старости клипы для "Скопитонов" – популярных в 1960-х французских видеомузыкальных автоматов.

Одна из главных программ фестиваля – "100 лет назад" – открылась первым фильмом Сергея Эйзенштейна "Дневник Глумова": экзерсисом, включенным в театральную постановку "На всякого мудреца довольно простоты" в пролеткультовском театре. К пьесе Островского эта клоунада имеет отдаленное отношение, но плох тот юный режиссер, который не осмеливается хулиганить. Семиминутный фильм был восстановлен Наумом Клейманом в 1998 году, а в 2023-м его оцифровал австрийский киномузей.

В 1923 году Артур Робисон и художник Альбин Грау сняли "Тени", экспрессионистскую драму об иллюзиях ревности. Этот фильм, входящий в канон "демонического экрана", запомнится не только виртуозными экспериментами со светом, но и актерскими работами: от инопланетного верзилы Фрица Распа, играющего слугу, невозможно отвести взгляд. В 1923 году появился первый в истории феминистский фильм – "Улыбающаяся мадам Беде" Жермен Дюлак: домохозяйка обожает Дебюсси и презирает мужа-пошляка, очарованного оперой "Фауст". Жан Эпштейн в 1923 году экспериментировал в "Красной харчевне" с движущейся вокруг пиршественного стола кинокамерой, делая портреты гостей, увлеченных рассказом об убийстве ювелира. Наконец, в 1923 году вышло множество фильмов, вдохновленных открытием гробницы Тутанхамона, и в Болонье их объединили в программе "Египтомания".

В 1923 году Иван Мозжухин сыграл главную роль в сериале Александра Волкова "Дом тайны" по роману Жюля Мари. Сюжет исключительно несуразный: прекраснодушный промышленник арестован за убийство тайного отца своей супруги, которого он принял за ее любовника. Жюльен бежит с каторги, становится клоуном в цирке, а потом, наклеив усы, устраивается прорабом на собственную фабрику. Настоящий убийца, коварный негодяй, пытается жениться на его дочери, но в финале добро торжествует. "Дом тайны" – продукция кинокомпании "Альбатрос", основанной в Париже русскими эмигрантами. В том же 1923 году Иван Мозжухин снял на этой студии "Куст пылающий", микс всех жанров и стилей: футуризм сочетается с экспрессионизмом, разнузданная фантазия – с этнографическим очерком, комедия переходит в детектив, а технические приемы предвосхищают грядущие открытия оп-арта. Изобретательный, смешной, с неистовыми имитациями и скачками логики фильм пользовался успехом и в СССР, пока показ эмигрантских картин не запретили.

В довоенные годы фестиваль в Болонье дружил с Госфильмофондом и часто показывал пленки из его обширных коллекций. Теперь возникли как идеологические, так и логистические помехи, но кое-что все-таки удалось привезти. В мини-цикле "Русские дивы итальянского кино" Тамара Шведюк рассказывала о судьбе Дианы Карен (или Каренне), жены поэта Николая Оцупа. Википедия, IMDB и другие ресурсы не скажут вам всей правды о ее судьбе. И год рождения, и полная фильмография, и история скитаний – всё под вопросом. Диана Карен использовала несколько псевдонимов, и в одном источнике мы прочитаем, что она погибла в 1940 году после бомбардировки Аахена, а в другом – что прожила еще 28 лет и скончалась в 1968 году в Лозанне. Найденный в России фрагмент картины "Трагедия двух сестер" (1915), где Карен играет обе главные роли, не говорит о грандиозном таланте, но обаянием она безусловно обладала.

Смотри также

Предназначенные друг для друга. Николай Оцуп и Диана Карен

О многих картинах немого кино приходится судить по уцелевшим клочкам. Фильм "За занавесом смерти" снял в 1923 году чехословацкий актер Ференц Фиала, выступавший под псевдонимом Ференц Футурист. Доктор оживил утопленницу, но позабыл состав эликсира, девушка снова умерла, и на ее ледяную грудь положили прекрасную лилию. До нас дошли несколько сцен и фрагменты рабочих материалов. Сложенные вместе, они свидетельствуют, что картина была завораживающей.

У реставраторов, работающих с послевоенным кино, другая проблема – восстановить купюры, сделанные цензорами. На постерах Il Cinema Ritrovato – герои спагетти-вестерна Дамиано Дамиани "Кто знает?" (1966). Этот фильм под названием "Золотая пуля" был хитом советского проката, мы ходили на него всем классом, и я навсегда запомнил капитана мексиканской армии, которого бандиты привязали цепями к кресту на железнодорожных путях. Это был слишком разнузданный для СССР боевик, но даже в Италии он вышел с купюрами. От них избавилась реставрация 2023 года, так что авторскую версию я посмотрел только сейчас. Та же участь постигла и "Крик" Антониони (в советском прокате – "Отчаяние"), и надо признать резоны цензуры: чувственность любовных сцен производит впечатление даже сегодня, а реакцию ханжей в 1957 году несложно вообразить.

Каннский фестиваль 1975 года предлагал программу на все вкусы: "Каждый за себя, а бог против всех" Херцога, "Они сражались за родину" Бондарчука, India Song Дюрас, а в "Двухнедельнике режиссеров" притаилась "Жанна Дильман" – фильм, который в 2022 году сообщество кинокритиков признает лучшим в истории кинематографа. Неудивительно, что не была должным образом замечена "Алоиза" Лилиан де Кермадек – реконструкция причудливой биографии Алоизы Корбаз, гувернантки, которая работала в Потсдаме, но после начала Великой войны была выслана на родину и от шока сошла с ума. В психиатрических клиниках Алоиза провела еще 50 лет и приобрела известность благодаря прогрессивным врачам, угадавшим талант в ее рисунках. В детстве Алоиза мечтала о карьере оперной певицы, но на склоне лет стала знаменитой художницей. Лилиан де Кермадек предложила главную роль двум выдающимся актрисам: Алоизу сперва играет юная Изабель Юппер, а затем Дельфин Сейриг. Рисунки Алоизы хранятся в музее ар-брюта, а в стиле фильма, полного недосказанности, можно опознать пуантилизм.

Возвращается на экран после реставрации и еще один французский фильм той же эпохи – "Сон длиннее, чем ночь" (1976) Ники де Сен-Фалль. Несмотря на славу Ники, ее вторая картина была позабыта, а теперь великолепно восстановлена на средства "Диора". Все, что снимали в 70-х, слилось в этом сне – от "Смутного объекта желания" до "Розового нарцисса", но больше всего он похож на "Валерию и неделю чудес". Нас приглашают в путешествие по сказочно-эротическому царству, и завершается фильм битвой двух фаллических армий – розовой и черной. Главную роль сыграла дочь художницы Лора, до этого снимавшаяся в "Ланселоте" Брессона. Самое интересное – декорации из объектов Сен-Фалль и Тэнгли, особенно огромные механизмы, которым находится неожиданное применение: по ленте конвейера ползут фарфоровые чайнички, и их раскалывает красный молот.

Новые фильмы в программе Il Cinema Ritrovato появляются, если они связаны со старыми. Британский историк кино Иэн Кристи отправился в поместье Тетлапаяк, где Эйзенштейн на деньги Эптона Синклера пытался снять картину из мексиканской жизни. Следов пребывания Эйзенштейна там не нашлось, но появилась возможность поразмышлять о кинематографическом потенциале лестницы во внутреннем дворе и зала, предназначенного для изготовления пульке. В киноэссе "Путь в Тетлапаяк" Иэн Кристи рассказывает, как киноиндустрия в разные годы использовала это поместье, а попутно – о случайной находке малопристойной фотографии (Эйзенштейн верхом на кактусе), о поездке Дерека Джармена в СССР в 1984 году и фильме "Воображая Октябрь", который он не хотел показывать, чтобы не подвергать опасности советских приятелей. Из всех этих анекдотов складывается биография – но не Эйзенштейна, а самого Иэна Кристи, милого человека, посвятившего значительную часть своей жизни служению гению и даже, кажется, ревнующего его к Григорию Александрову.

Пьер-Анри Жибер в документальном фильме "Viva Varda!" с таким же восхищением наблюдает за своей героиней. Аньес Варда многое рассказала о себе – и в мемуарах, и в последних автобиографических картинах, но оказалось, что дополнения необходимы. Теперь мы знаем всё о ее отношениях с Жаком Деми, который, как и его жена, был бисексуален, о ее манере преувеличивать свою роль в "новой волне", о ее прижимистости, умении очаровывать продюсеров и находить средства на коммерчески неудачные проекты. И наконец о том, как Варда стала кумиром новых поколений в XXI веке благодаря эксцентричному образу (двуцветная шевелюра), интересу к новым медиа (инсталляции на биеннале), участию в феминистском движении, постоянной саморекламе и дружбе с кумирами молодежи, вроде граффитиста J.R. Вряд ли Аньес Варда одобрила бы столь честный фильм, но сделан он настоящим фанатом, с любовью и без зубоскальства.

Элфи Микеш завершает съемки новой картины в Берлине и не смогла посмотреть, как превосходно выглядят на большом экране в Болонье ее отреставрированные фильмы 70–80-х годов, особенно "Что бы мы делали, если бы не было смерти?", портрет обитателей частного дома для престарелых в Гамбурге. Микеш работала, как кинооператор, со Шретером и Фассбиндером, у нее снимались юный Хайнц Эмигольц и бесподобная Магдалена Монтесума, ее ближайшим другом был Роза фон Праунхайм, и в ее фильмографии отражена одна из лучших эпох немецкого кино.

На архивном фестивале требуется искусство создания контекста. Замечательно смотрится "Ритуал" Бергмана, объединенный с арт-фильмом о работе спичечной фабрики! В программе экспериментального кино из Квебека соседствовали документальная короткометражка о прибытии Фернана Леже в Монреаль в 1945 году, загадочные кинопробы, радикальная кинопоэма о туалетном гей-сексе и сюрреалистический опус "Пока стратифицированное животное светится", демонстрацию которого на Монреальском кинофестивале консерваторы пытались сорвать, пока Роберто Росселини не вступился за свободу художественного высказывания. Не забудем и роскошные подборки фильмов 1903 года, в число которых входит мини-комедия "Медведь и часовой", а также "Инфернальный кэк-уок" – если вы не видели этот шедевр Мельеса, вы не видели ничего.

Реставрация фильмов может стать фанатским подвигом: например, на дигитализацию трэш-комедии "Величайший грешник на свете" (1962) ушло 18 лет. Восстанавливать приходится и фильмы, снятые в XXI веке – в их числе в этом году оказались "Внутренняя империя" Линча, "Мечтатели" Бертолуччи и менее известный, но замечательный "Дар" (2003) Микеланджело Фраммартино: калабрийский крестьянин хоронит собаку, кур, а потом, посмотрев в последний раз на девичью грудь и выпив вина, погребает себя заживо.

Приезжают в Болонью не только скромные киноманы, но и знаменитые режиссеры-синефилы. Коста-Гаврас вспоминал европейскую премьеру "Завороженного" Хичкока, Кристиан Мунджиу рассказывал, как итальянский неореализм проникал в коммунистическую Румынию, Джим Джармуш представлял осуществленную по его инициативе реставрацию короткометражных работ Мана Рэя, Барбе Шредер комментировал свой давний фильм про угандийского диктатора, а Вим Вендерс – "Грабительницу" Одзу. Самое пышное событие фестиваля – премьера отреставрированного Нью-Йоркским музеем современного искусства "Веера леди Уиндермир" Любича: новую музыку написал Тимоти Брок, и он же дирижировал городским оркестром Болоньи.

Фестиваль заканчивается, но продолжаются показы старых фильмов на главной площади города, а под ней, в подземелье, проходит организованная синематекой выставка старых фотографий Болоньи. Когда-то здесь, где сейчас расположен огромный кинотеатр под открытым небом, толпы чернорубашечников приветствовали Муссолини, потом митинговали коммунисты, но от всего этого не осталось и следа, а вот кино уцелело.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться

В лондонском Pushkin House идет выставка Екатерины Муромцевой "Женщины в черном против войны", посвященная протестному движению в России.

32-летнюю Екатерину Муромцеву не назовешь художницей-активисткой: она не устраивает публичных акций и не пишет лозунгов на стенах домов. Ее главная тема – роль и место отдельного человека в истории. Муромцева училась на философском факультете МГУ, и уже самые ранние ее работы были посвящены непростым взаимоотношениям прошлого и настоящего, реальности и мифа. Так, в видео "В этой стране" использованы сочинения современных школьников об СССР – государстве для них почти сказочном. Художница работает в разных техниках, среди ее проектов – инсталляции со световыми проекциями, завораживающие зрителя тонко срежиссированной игрой света и тени, документальный фильм о художнике-самоучке, рисующем по фотографии портрет Владимира Путина, крупноформатные акварели, героями которых становятся как безымянные протестующие с белыми листами бумаги, так и ее знакомые – сотрудники культурных институций. В 2021 году Муромцева уехала учиться в США по программе Fulbright и после начала войны с Украиной решила остаться в Америке. Сейчас она преподает в университете Ричмонда. Работы Муромцевой не раз выставлялись в музеях и галереях в России, Европе и Японии. На выставке в Лондоне она не только показывает уже готовые акварели, но и создает новые. В процессе она берет интервью у людей, вызвавшихся позировать. Сеансы платные, собранные деньги идут в фонды, помогающие беженцам, – как и средства от продажи работ. Например, недавно созданный портрет Екатерины Шульман можно приобрести за 4000 фунтов.

– Как появились идеи двух серий, представленных на выставке, – "Женщины в черном против войны" и "Портреты политзаключенных"?

– Они возникли благодаря Феминистскому антивоенному сопротивлению. Это движение образовалось сразу после начала войны, его основали мои знакомые, с которыми я дружу в соцсетях. Я была тогда в Америке, но узнала про эту инициативу и стала за ними следить, подписалась на их телеграм-канал. В какой-то момент они решили возродить "Женщин в черном". Это очень старое движение, оно было создано в 1988 году в Израиле, а потом распространилось по всему миру. Сейчас "Женщины в черном" есть в США, в Аргентине, они были очень активны в Югославии и в Чечне, когда там шли войны. Одна из их акций – когда женщины никак не могут выразить свою политическую позицию и протест против насилия, они одеваются в черное, берут белый цветок и выходят в публичное место. Феминистское антивоенное сопротивление объявило бессрочную акцию для тех, кто хочет как-то высказаться. Например, в России такая форма протеста еще возможна, в отличие от всех остальных. Пока что за то, что ты одет в черное, тебя не заберут. Поэтому многие женщины выходят в публичные места, фотографируются, а потом эти снимки выкладывают в интернет. Все фотографии, которые стали прообразами для моих акварелей, я нашла в телеграм-канале Феминистского антивоенного сопротивления. Работы сделаны по мотивам этих фото, я ничего не придумывала: всё это реальные женщины, которые выходили на улицы – в основном в России, но не только. Те, кто уехал в другие страны, уже могли это делать с плакатами. Поэтому некоторые фигуры у меня стоят с лозунгами, а некоторые просто с цветами. Вторую серию – "Портреты политзаключенных" – я начала, когда Феминистское антивоенное сопротивление делало выставку в Париже. Они попросили разных художниц нарисовать по одному портрету политических заключенных. Я нарисовала портрет Виктории Петровой. Тогда я ничего не знала о ее деле, но когда рисовала ее, стала читать, углубляться и решила, что нужно продолжать эту работу просто для себя. Я тогда еще не думала, что буду это выставлять. Я стала рисовать по одному-два портрета заключенных в день и читать их истории. И вот представилась возможность выставить их в Лондоне. К каждому портрету в этой серии есть рукописное пояснение. Передо мной встал вопрос, писать об их делах на русском или на английском. Я решила писать на русском, потому что верю, что в какой-то момент все изменится и я смогу их выставить в России, чтобы зрители там могли прочитать эти истории и чтобы это осталось таким документом времени – все эти люди, все эти лица. Эти надписи на русском – для меня символ надежды.

– Как проходят сеансы рисования портретов на выставке?

– Очень интенсивно – я познакомилась с огромным количеством людей за последние недели, кажется, такое у меня впервые в жизни. Пока рисую, я беру у людей интервью, они отвечают на вопросы очень обстоятельно. Я запланировала по 56 сессий в день, оказалось, это очень много – нужно было две делать. В целом я очень довольна, я наконец нашла, как соединить в своей работе социальную направленность и формальную. Я никогда еще не работала с незнакомыми людьми так близко, один на один. Я не знала, будут ли они мне доверять, будут ли рассказывать что-то действительно стоящее. Процесс происходит так: я включаю лампочку, люди садятся на стул, они отбрасывают тень, я обвожу их тень карандашом, а потом мы пересаживаемся за стол, и я прямо при них рисую акварель и беру у них интервью. Видимо, сам процесс рисования становится мостиком между мной и другими людьми, с которыми мы впервые в жизни друг друга видим. Мне кажется, он очень помогает установить доверие.

– Кто ваши модели?

– В основном русская эмиграция, та публика, которая ходит в Pushkin House. Мне кажется, я уже интервьюировала все волны – тех, кто живут тут по 40 лет, по 30, по 20, и тех, кто два месяца назад переехал. Впечатлений много, мне кажется, я сама еще их не переварила. Может быть, потом на основе этого корпуса интервью я сделаю какой-то другой проект, но пока у меня нет идей, я еще в процессе коммуникации. Я хочу делать это в разных странах в течение долгого времени, чтобы картина была шире. Кстати, на выставке я познакомилась с настоящими "женщинами в черном", которые стоят у истоков этого движения. Они англичанки, но проводили акции в Югославии, много раз сидели там в тюрьме какие-то короткие сроки. Сейчас они уже пожилые, но по-прежнему очень активны – борются против ядерного оружия. Они пришли на мою выставку и провели там, наверное, часа два. Я рассказала им истории всех политзаключенных, чьи портреты там висят. После этого у них была там же, в Pushkin House, презентация книги об их движении. И они половину времени рассказывали про мою выставку, а не про свою книгу! Это меня очень тронуло.

– Почему вы решили рисовать не самих людей, а их тени?

– С тенями я давно живу! У меня много теневых инсталляций, есть даже теневое видео. Тень – это не совсем портрет человека, а некая его альтернатива – что-то, что всегда с ним, но это не он сам. Некоторые люди не очень хорошо относятся к своим портретам, но к портрету тени они более толерантны. Важно, что она может быть очень абстрактной. Сейчас я рисую людей в основном в профиль, чтобы человек себя узнавал, но когда я делаю работы большого размера, они часто больше похожи на абстрактные пятна. До этого я уже делала портреты теней, но только со своими знакомыми. В основном это были деятели культуры, и я задавала им вопросы про их профессиональную область – про невидимый труд в культуре, который невозможно никак зарегистрировать. Я начала эту серию в Загребе, когда была там в арт-резиденции WHW Academy. Мне очень хотелось продолжить этот проект, но вывести его на какой-то другой уровень – чтобы в нем участвовали не только деятели культуры. Кроме того, мне хотелось организовать фандрайзинг. Все деньги от этих сессий мы направляем в организацию, которая помогает беженцам. Поэтому я изменила вопрос, теперь я спрашиваю людей: "Как вы почувствовали, что вы живете в истории?" Тень истории всегда с нами, и мы часть этой тени. Она нас накрывает, перечеркивает всю нашу жизнь. Этот вопрос стал для меня сейчас основным, я уже года три всем его задаю. У него возможна очень широкая интерпретация. Кто-то рассказывает очень личные вещи, кто-то просто про свои политические взгляды, кто-то вспоминает истории из детства. Всегда интересно, что люди вычленяют из этого вопроса, что он для них значит. Не все его интерпретируют одинаково.

– А как вы сами для себя отвечаете на этот вопрос?

– Со мной это случилось во время кризиса 1998 года – хотя, конечно, тогда я это так для себя не формулировала. Мне было восемь лет. У моего отца был свой бизнес, и он его потерял. Все деньги, заработанные им, исчезли, потому что банк рухнул. Наличные, которые он хранил у своего друга, тоже исчезли – вместе с другом. У отца случился инсульт, и он так и не восстановился после этого. Тогда был обвал экономики, а до этого – деноминация. Я помню момент, когда мама дает мне эти совсем новые деньги, которые только что перевыпустили. Я тогда поняла: "Оказывается, деньги тоже кто-то выпускает!" Ребенок же думает, что это такая данность – небо, море, облака, деньги… А тут я осознала, что все вокруг создано такими же людьми, как мы. И мы часть этого процесса и тоже можем на что-то влиять. Этот мой вопрос можно сформулировать иначе: "Как вы почувствовали свою политическую субъектность?" Конечно, в восемь лет я ее не чувствовала, я ее ощутила позже, когда начались митинги в 2012 году – из-за Pussy Riot, потом антикоррупционные митинги и митинги за Ивана Голунова. И последний момент – это война. Когда я приехала учиться в Америку, я не собиралась там оставаться. Но теперь я понимаю, что нужно перестраивать свою жизнь. Тектоническая плита истории как бы перебросила мою жизнь на другой континент. Я не понимаю, как я могу быть художником сейчас в России. Мне очень важно делать антивоенные проекты, важно об этом говорить, а там это сейчас невозможно. Я выросла в 1990-е и привыкла к свободе слова, к возможности говорить то, что думаешь, а не облекать это, как в Советском Союзе, в какой-то эзопов язык. Поэтому я не очень понимаю, как мне сейчас возможно делать что-то, находясь в закрытом обществе, которое регулируется пропагандой и государственным нарративом, с которым я совершенно не согласна. Я с удовольствием показала бы в России "Женщин в черном" и "Портреты политзаключенных". Но я понимаю, что любая площадка, на которой я их выставлю, подвергнется обструкции со стороны каких-нибудь правых телеграм-каналов, которые поддерживают войну.

– Вы еще до войны работали с темой протестов, поднимали ее в проектах "Больше нас" и "Пикет". Как у вас возникло желание делать искусство на эту тему?

– Интерес к ней возник, потому что я жила в Москве. Ведь Москва – очень протестный город, это просто было невозможно игнорировать. Было четкое ощущение власти, разлитой в воздухе, когда публичное пространство не является публичным. Оно не принадлежит тебе как гражданину, оно принадлежит тем, кто управляет городом и страной. Серия "Больше нас" передает это ощущение власти, где твое тело – это часть некоего орнамента. Сначала это был больше образ, потом это стало более и более конкретным. Работа "Пикет" (акварельный рисунок протестующего с белым листом бумаги. – РС) была изначально задумана как плакат, я ее нарисовала для митинга по поводу ареста Ивана Голунова. Потом я сделала несколько таких акварелей по размеру окон мастерских "Гаража" на ВДНХ, где я тогда работала. Я разместила их в оконных проемах, чтобы люди, гуляющие по территории, могли их видеть. Изначально это была очень публичная работа. В "Пикете" я не писала никакие слоганы и лозунги, мне важно было оставить белый лист, чтобы зритель мог проецировать на него то, что ему кажется важным. А в "Женщинах в черном" мне было важно зарегистрировать каждый индивидуальный протест, поэтому я по фотографии рисовала то, что находила.

– Изменился ли ваш стиль после переезда в Америку? Как это повлияло на вашу художественную практику?

– В Америке я стала очень много работать с цветом. Мой метод не изменился. Я по-прежнему беру интервью. Сейчас я остановилась на конкретной группе людей – я общаюсь с женщинами, которые переехали в США из разных стран. Спрашиваю про их опыт эмиграции, потому что я сама нахожусь в вынужденной эмиграции. Пытаюсь принять это, понять, как другие через это проходят. На основе этих интервью я делаю большие триптихи, где я скорее интерпретирую эти интервью, их историю. Это не конкретный рассказ, а образ, который складывается через разговор. Кроме того, я стала делать больше абстрактных работ.

– После вашего отъезда из России был ли у вас опыт столкновения с "отменой русской культуры"?

– На Западе никто не говорил открыто: "Ты из России, поэтому мы не будем с тобой работать". Может, просто не хотят обижать? Но в Америке у меня пока нет такой богатой выставочной истории, как в России или даже в Европе. В США я только начинаю свою деятельность и чувствую себя там как очень молодой художник. Поэтому мне пока сложно об этом судить. В Японии у меня был даже противоположный случай – на Триеннале искусства Ичиго-Цумари, как мне сказали, должна была быть совместная выставка с Пушкинским музеем, но ее отменили из-за войны. И вместо нее показали моих "Женщин в черном". А в соседнем зале были работы украинской художницы Жанны Кадыровой. В итоге работы из серии "Женщины в черном" выставили параллельно в двух местах – в Токио и на этой триеннале.

– Насколько монетизируемо протестное искусство?

– С первой выставки "Больше нас" в галерее XL музей MHKA в Антверпене купил одну акварель в свою коллекцию. Также он приобрел инсталляцию "Без четверти двенадцать". Большую версию работы "Пикет" на ярмарке Cosmoscow купила Тереза Мавика (бывший генеральный директор Дома культуры ГЭС-2. – РС) в свою личную коллекцию. Большую часть денег от продаж "Женщин в черном" я отправляю в фонд помощи беженцам. Я не могу сказать, что все работы у меня распроданы, но бывает, что их покупают. Когда это происходит, стараюсь направлять деньги в организации, помогающие беженцам.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться