Что эмигрант с многолетним стажем, американский профессор-натуралист и пишущий по-русски поэт думает о будущем русской культуры? Каким образом опыт естествоиспытателя преобразуется в творческую энергию стихосложения? Что ожидает русский язык? Виктор Фет, зоолог, автор стихотворений, переводов и составитель поэтических антологий ответил на вопросы Радио Свобода.
– Вы пишете стихи на русском языке, переводите с английского на русский, составляете сборники русскоязычных поэтов. Более трети века проживая в США, человеком какой культуры себя считаете?
– Спасибо за трудный вопрос. Я вырос во второй половине прошлого века на том, что создал очень тонкий слой образованных классов с 19-го века. После эмиграции в 1988-м, ездил в Россию четырежды, последний раз – в 2013-м. Во время визита в Новосибирск в 2009-м меня пригласили рассказать в прямом телеэфире об образовании в США. "Вы родом из России, много лет живете в Америке. Кому вы лояльны – России или США?" – неожиданно спросила юная ведущая. И у меня само сорвалось с губ: "Да, я давно живу в Америке, как гражданин США, естественно, лоялен Америке. Надеюсь, мне не придется доказывать эту лояльность с оружием в руках против России". Больше вопросов не было.
Виктор Фет родился в 1955 в Кривом Роге. Рос в Новосибирском Академгородке. Изучал биологию в Новосибирском университете (1971-1976), занимался поэтическим театром. Летом 1976-го покинул Академгородок, предпочтя зоологию и пустыни Средней Азии. Уехал в США с семьей в 1988-м. С 1995 года – профессор биологии Университета Маршалла. Автор работ по систематике и эволюции скорпионов, составитель и соавтор монографий по биогеографии и экологии Туркменистана и Болгарии. Первым перевёл на русский поэму Льюиса Кэрролла "Охота на Снарка", организовал переводы "Алисы в Стране чудес" на несколько новых языков, в том числе тюркских. Автор 15 книг стихов и прозы. Составитель антологий "Год поэзии", которые вышли в Киеве в 2022-м, 2023-м и 2024-м годах.
- Путин в России у власти с 2000 года. Россия в 2008-м вторглась в Грузию, с 2014 года воюет против Украины, уже четвертый год особенно жестоко, несогласных с этим бросают в тюрьмы. Что вы думаете об этом?
Люди, которые борются против рашистского режима сегодня, – герои
– Несомненно, люди, которые борются против рашистского режима сегодня, – герои, так же, как декабристы и Герцен, как восемь диссидентов в 1968-м, которые вышли на Красную площадь "за вашу и нашу свободу", против вторжения советских войск в Чехословакию. В сегодняшней России на дворе шизофашизм, как было уже сказано. По моему глубокому убеждению, имперский архаичный проект рухнул давно, претерпев мощные потрясения в 1917-м и 1991-м, теперь под Путиным с его приспешниками доламывается. Мы наблюдаем крушение архаичной, инфантильной матрицы, в лучшем случае выживут фрагменты-протектораты, сорокинские удельные "княжества-рашастаны".
– А прекрасная русская культура?
– Здесь взгляд у меня радикальный, эволюционный: я подозреваю, что мир русской, советской, российской культуры давно мертв, все они уже ушли в историю где-то на уровне Вавилона. Только вместо клинописных табличек у нас цифровые облака. Я не вижу "прекрасной России будущего". Мне трудно представить будущее, в котором для русскоговорящих людей в любой точке мира рассказы Чехова, стихи Мандельштама, фильмы Рязанова или песни Высоцкого и Галича имели бы реальную ценность и могли бы служить основой живой культуры. Думаю, тут уместно говорить не просто о "культуре" и прочей эстетике, а об индивидуальной ответственности и этике. Пусть это и звучит устарелым утопизмом в духе братьев Стругацких. Но ведь каждый разрабатывает свой собственный язык, откапывает свою нишу, и несет свою ответственность в условиях, когда идентичность человека способна меняться.
– Возможно, русская литература спасется переводами?
– Литературные достижения часто преодолевают тяготение первоначальной языковой формы, да и наследственной географии. Хороший пример – творчество Владимира Набокова. В апреле 1917-го ему исполнилось восемнадцать, а за два месяца до того империя, в которой будущий писатель родился, прекратила существование. Вскоре семья Набоковых навсегда уехала из России. Набоков писал свою знаменитую "Лолиту" на английском, путешествуя по США, книга вышла в 1955-м в Париже. Сделанный самим автором русский перевод увидел свет в 1967-м в Нью-Йорке. И теперь в истории культуры есть русская "Лолита", английская и многочисленные переводы.
– Раз уж мы вспомнили Набокова, он ведь всерьез увлекался зоологией, изучал насекомых. Что известно о наследии Набокова-натуралиста?
– Мы с ним не только коллеги, но и современники: о смерти Набокова я узнал летом 1977-го по "Голосу Америки" в Кушке, работая зоологом в заповедниках Туркмении. Многие годы я изучал живых существ: систематика, эволюция, география, охрана животных; работал в поле от Мексики до Болгарии, и особенно в музеях во многих странах Европы. Музейная субкультура, как и экспедиционная, очень специфична. Многие это знают по живописи или археологии, то же самое относится к специалистам, которые работают с коллекциями в естественно-исторических музеях.
И Набоков тоже это отлично знал. По приезде в Америку он некоторое время работал в Гарвардском зоомузее, ему там даже немножко платили. Позже предложили ставку преподавателя русской литературы в небольшом колледже Уэлсли. Кто знает, повернись судьба по-другому, он мог бы занять профессиональную нишу зоолога в каком-либо музее Америки или Европы, утонув, как он еще в юности писал, "в круге светлом микроскопа".
Меня заинтересовали зоологические мотивы в творчестве Набокова
Много лет спустя я дерзнул изобразить его в фантастической поэме-диалоге "Набоков и Холодковский". Потом меня заинтересовали зоологические мотивы в творчестве Набокова. В 2003-2015 годы я опубликовал ряд статей и заметок в журнале "The Nabokovian", а главу о его детских занятиях энтомологией – в книге "Fine Lines: Vladimir Nabokov’s Scientific Art", изданной в 2016-м Йельским университетом и полностью посвященной набоковской зоологии. Теперь уже совершенно ясно, что Набоков был крепким профессионалом. Во многих своих романах он запрятал сугубо зоологические загадки, некоторые из которых мне посчастливилось разгадать.
– Получается, что бабочки и скорпионы, леса и пустыни ответственны за человека, которого они приручили?
– Зоология и география, думаю, были чрезвычайно важны в моем случае, как и у Набокова, для той творческой энергии, которая преобразуется в литературу. В Средней Азии, где я работал много лет, пустыни полны скорпионов, а в последние 30 лет я сотрудничал со множеством коллег из Европы. Малоизвестные скорпионы обитают там в горах и на островах от Швейцарии до Греции! Выжив с давних эпох, они несут в себе, как в капсуле времён, все гены прошлых лет. Изучая их, мы никогда не бываем в проигрыше. Находим нечто общее с другими – стало быть, оно древнейшего происхождения. Находим же нечто уникальное для скорпионов, значит, появилось оно только в этой ветви, может быть, и в древнейшие времена, и дожило до наших дней.
У человека нет чувства глубокого времени. И тысячу лет трудно ощутить, куда уж там почувствовать разницу между двумя и двадцатью миллионами. Приходится рационализировать, умствовать. Накопление понимания зверей или процессов переходит и в построение новых эмоциональных ландшафтов. Мы со скорпионами запросто оперируем цифрами порядка трёхсот, четырёхсот миллионов лет – в таком масштабе, где теряется происхождение не то что кайнозойской молодёжи типа змей или китов, но и почтенных рептильных стволов мезозоя.
Скорпионы мои – поистине "живые ископаемые", мало изменившиеся с тех невообразимо давних пор, когда не было ни птиц в небе, ни дельфинов в море, ни цветов на лугах, да и самих лугов быть никак не могло. Старинный, страшный мир, человеку чуждый и для нас несущественный – но и его можно понять и представить силой воображения, основанного на знании.
–Как давно вы пишете стихи? И к какому времени принадлежит ваш русский язык?
– Стихами я занимаюсь несомненно дольше, чем скорпионами. Мой отец записывал строчки, которые я рифмовал на манер читаемых мне тогда Маршака, Чуковского, Заходера, когда мне было 4 года. В школе я писал пародии и стихи-подражания в духе Пушкина и Маяковского. Будучи студентом Новосибирского университета писал тексты песен, сценарии для капустников и постановок студенческого театра. Мне даже удалось опубликовать пародию на Евтушенко в "Крокодиле". В ранних стихах, конечно же, я во многом шел от легкого жанра, где "физики шутят". Потом посерьезнел. Считаю, что деление на физиков и лириков, или "две культуры", искусственно: должны быть задействованы оба полушария.
Мой язык – из середины 1970-х, таким он и остался, как насекомое в янтаре
После университета я работал более десяти лет зоологом в Туркмении, считай в эмиграции, там мой русский стал вполне индивидуальным. В 32 года с семьей переехал в США. Мой язык – из середины 1970-х, таким он и остался, как насекомое в янтаре... Натуралисты наблюдают и исследуют изменяющуюся картину мира. И я пробовал делать это, пользуясь традиционным стихом. Брюсов говорил о "научной поэзии"; новые ландшафты открыты в 20 веке естественными науками от физики до генетики. Ведь наши инструменты, рифмы и размеры (и особенно ямб!) до того соблазнительны, что само их существование, их доступность кажутся величайшей удачей, побуждают к игре в слова, звуки, ритмы.
– Три года назад упорядоченная европейская жизнь рухнула. А как это видится из Америки?
– И мой мир в спокойной американской глубинке тоже рухнул. Довоенные литературно-натурфилософские рассуждения и штудии, немногие попытки наладить контакты с российской метрополией остались в прошлом. С самого первого момента войны у меня было чувство стыда, что моя страна, Соединённые Штаты, не кинулась на помощь, не осмелилась противостоять агрессору, не закрыла небо от бандитов – так же, как в 2014-м мир смирился с оккупацией Крыма и Донбасса.
Оставаться в стороне было невозможно. Мне надо было решить, как я могу отсюда наиболее эффективно помочь сражающейся Украине – помимо, конечно, частных донатов, сбора денег, лекций об Украине. Уже и ранее я состоял в редколлегии зоологического журнала в Киеве, но, конечно, теперь этого было недостаточно. И я выбрал для себя два рода волонтерской деятельности, которыми занимаюсь уже три года.
Я обитаю на реке Огайо, у подножия Аппалачских гор в Западной Виргинии. Наш Хантингтон – университетский городок, вроде известных по романам Набокова "Пнин" и "Бледный огонь". На университетской платформе в Microsoft Teams мы организовали с коллегами еженедельный волонтерский видеоподкаст MUkraine (MU – это аббревиатура от Marshall University), провели за три года 156 образовательных встреч на английском языке. Мы приглашаем выступающих со всего мира. У нас выступали, например, американский украинист Александр Мотыль, историк Юрий Фельштинский, философ Михаил Эпштейн, художница Екатерина Марголис, писательница Карина Кокрэлл-Ферре, украинский детский поэт Григорий Фалькович, переводчик Данте на украинский Максим Стриха, международная группа переводчиков "Копилка", поэт Татьяна Вольтская, филолог Олег Лекманов и многие другие.
Главное и особенное во всем этом – то, что мы работаем на английском языке. Наша аудитория –средний американский студент или даже университетский преподаватель, который обычно знает о Восточной Европе очень мало и первым делом спрашивает: "Разве Украина не была частью России?"... То что мы делаем с коллегами – особое занятие, трудное и достаточно неблагодарное, но, уверен, крайне необходимое, судя по тому, что совершается сейчас. В феврале 2022-го мы вошли в зону крайней турбулентности – и, думаю, надолго.
Издание таких русскоязычных книг важно для международной поддержки обороняющейся от российской агрессии Украины
Второе мое главное занятие сегодня – это издательская и редакторская деятельность на русском языке. С 2019-го по 2022 год я был составителем и редактором четырех томов антологий "День русской зарубежной поэзии", которые выходили во Франкфурте. После февраля 2022-го мы опубликовали в замечательном киевском издательстве "Друкарський двір Олега Федорова" три тома стихотворных антологий "Год поэзии", по 500-600 страниц каждый. Эти книги есть в свободном доступе в электронном виде на сайте издательства.
Убежден, что издание таких русскоязычных книг важно для международной поддержки обороняющейся от российской агрессии Украины. В каждом томе нашей антологии – до ста авторов, каждый третий автор – из Украины, другие –из США, Израиля, Европы. Уже осенью 2022 года я написал: "Мы последние, кто писал до войны, / неубитым ещё языком простым, / а теперь нам трудно общаться с ним, / отделяя его от страны, / хоть она давно и чужая нам, / как и одичавший её народ…"
– Недавно вы предсказали "смерть русского языка". Действительно летим на огонь?
– Написание стихов мне всегда представлялось как некое ремесло, подразумевающее повторность, бесконечные вариации на тему. Так работает, скажем, мастер на гончарном круге, целью которого не является создать уникальное произведение как какой-то роман или картину; смысл его работы именно в постоянной повторности с вариациями, в изготовлении предметов прикладного искусства. И стихи мне представлялись именно игрой такого рода – не игрой в смысле детской или азартной, а игрой в бисер Германа Гессе или на музыкальном инструменте. Так и Стравинский жаловался, что Вивальди написал 200 "одинаковых" концертов. И живописцы тоже пишут десятки схожих сюжетов.
Когда Россия в 2014-м оккупировала Крым и пришла с оружием в Донбасс, я перестал писать стихи; думал, что написал всё, что мог. А после 24 февраля 2022-го почувствовал себя, как радиоприёмник, который кто-то включил – и забыл выключить. Я прислушиваюсь сквозь глушилки памяти и разума, кручу верньер, вглядываюсь и записываю как можно быстрее и подробнее иногда по два и более стихотворений в день, каждое кажется последним. Получается непрерывный поэтический дневник, который вырос в корпус из почти 800 стихотворений, около 30 000 строк. Около 40 стихотворений, написанных весной 2022-го, вошли в мою первую книгу военного времени "Вскипает лава". После этого вышли еще четыре книги стихов – и все изданы в Киеве.
Три года подряд эти стихи-реквием (в том числе и по самому языку, как заметил замечательный музыковед и эссеист Владимир Фрумкин, давно живущий в пригороде Вашингтона) материализуются почти ежедневно. Возможно, это же чувствовали и предыдущие поколения (достаточно посмотреть дневники Зинаиды Гиппиус) – но! они не жили в цифровом мире, где условия игры глубоко изменились – от прозрачности самой истории до дипфейков искусственного разума.
–Почти сто пятьдесят миллионов человек в мире называют русский родным, куда они денутся?
Русский язык не ждет ни судьба латыни, ни английского или испанского, ни уж тем более иврита
– Дело даже не в том, сколько носителей русского языка останется формально в мире – дело в том, что история общества, использовавшего этот язык, очень быстро заканчивается (шлейф культурного наследия прошлого, от Золотого до Серебряного веков, давно оборван). Сто лет прошло от эвакуации Врангеля из Крыма до Верхнего Ларса на границе с Грузией. Миллион бежавших с 2022 года "голосуют ногами" против российской родины-мачехи. Русский язык не ждет ни судьба латыни (давшей новые языки), ни английского или испанского (выживших в распавшихся империях), ни уж тем более иврита (возрожденного выжившими энтузиастами).
История ускоряется. Мой опыт зоолога и литератора подсказывает, что выживет только группа, которая смогла обрести исключительно важные адаптации, как мы это называем в эволюционной теории. Ведь и динозавры не полностью вымерли: одна их ветвь превратилась в птиц. Впрочем, они и заплатили за это особой специализацией, ведь птицы – это летательные аппараты, кладущие яйца.
У нас, млекопитающих, совсем другой модус: мы (самки) вынашиваем детей внутри своего тела, приобретя совершенно особые отношения с потомством. Отсюда и отбор на особую иммунную систему, поведение, коммуникацию, язык и, видимо, разум (у птиц, не родственных нам, он другой, даже у умнейших ворон).
Мне довелось недавно читать для наших лучших студентов спецкурс "Биология и научная фантастика", где были и Герберт Уэллс, и Михаил Булгаков, и Карел Чапек. В 1895 году в Великобритании вышла антиутопия Уэллса "Машина времени". В ней он заглянул на 800 000 лет в будущее с его морлоками и элоями, потомками викторианского человека. И, похоже, нынешнее человечество охотно распадается не на два, а на сотни видов, каждый сам по себе, со своей культурой и степенью ответственности, со своим информационным пузырем.
Меня, я надеюсь, кто-то слышит хотя бы в нашем пузыре, на нашей поверхности Мебиуса.
