Офицер 5-го управления КГБ СССР, решил тайно помогать диссидентам, предупреждать их о прослушках, обысках и готовящихся арестах. В диссидентской среде его прозвали Клеточниковым в честь Николая Клеточникова, революционера, работавшего в тайной полиции в годы правления Александра II.
Журналист и правозащитник Александр Подрабинек в книге своих мемуаров рассказывал о судьбе капитана КГБ Виктора Орехова, сочувствовавшего диссидентскому движению, а теперь написал повесть "Клеточников", основанную на реальных событиях. Герой книги, капитан Виктор Решетов, рискуя и карьерой, и свободой, решает помогать тем самым врагам советской власти, которых он обязан разоблачать.
О своем знакомстве с капитаном Ореховым и повести "Клеточников" Александр Подрабинек говорил в программе Радио Свобода "Культурный дневник":
– В книге отчасти художественный вымысел, основанный на реальных событиях. И один из главных героев – Виктор Орехов, капитан КГБ, оперуполномоченной управления по Москве и Московской области. Начиная с 76-го года, он начал передавать диссидентам информацию о планируемых акциях Комитета госбезопасности – об обысках, допросах, "активных мероприятиях", как это у них называется.
Я увидел его фамилию в протоколе обыска и подумал, что этот человек как раз и есть "крот"
И это продолжалось до 78-го года, когда его арестовали. Детали этой истории многократно описаны в разных воспоминаниях, у меня в книге "Диссиденты" документально представлена эта история. С историей Орехова очень тесно связана история диссидента Марка Морозова, через которого Орехов передавал свою информацию. У Орехова действительно был псевдоним в диссидентском кругу Клеточников по известной истории с народовольцем Клеточниковым, который служил в Третьем отделении, позже в департаменте полиции и передавал информацию о том, что планирует тогдашняя спецслужба против народовольческого движения.
– Сходство отдалённое, потому что Клеточников был внедрён в Третье отделение, он был революционером, а Орехов никуда не внедрялся, он был, как вы пишете, "оперативником высокого класса", но постепенно поменял свои взгляды. Как эта метаморфоза произошла?
– Конечно, всякая аналогия хромает, и с Клеточниковым не абсолютно такая же ситуация, но нужен был псевдоним для этого случая, вот нашли подходящий. Как произошла метаморфоза? Это меня больше всего интересовало, когда я начал писать эту книгу. Документальное исследование не даёт возможности понять психологию человека, что им двигало, какие надежды, какие разочарования. Это всё приходится домысливать, и поэтому книжка "Клеточников" – не документальная вещь, это повесть, и здесь авторские домыслы вполне уместны.
Из книги "Клеточников"
Домой Решетов возвращался на метро. Он шел от "Смоленской" не спеша, оставляя себе время подумать о том, что его беспокоило в последнее время. Люди, которыми он занимался, работая по "пятой линии", определенно были врагами государства, противниками социализма. Некоторые из них даже не скрывали этого. Но в их отчаянной смелости было невероятное обаяние, истоки которого Решетов понять не мог, хотя тайно был этим очарован. Он убеждал себя, что достойного врага можно уважать и в этом нет ничего дурного. Однако в глубине души он чувствовал, что это не просто уважение к врагу, а потеря уверенности в собственной правоте.
В детстве с Виктором произошел ужасный случай, который потом часто мучил его в ночных кошмарах. Ему было лет пять или шесть, и они с младшим братом катались на плоту в маленьком прудике позади их деревенского дома. Это был даже не пруд, а какая-та большая лужа — взрослым там было самое большое по пояс. Отец сидел на берегу и смотрел на них. Вдруг плот неизвестно почему начал уходить под воду, и Виктор понял, что ему не за что держаться, а плавать он не умел. Они с братом отчаянно завизжали, и отец быстро вытащил их из воды. На всю жизнь Решетов запомнил это ощущение ужаса, когда стало не на чем стоять.
Сейчас происходило что-то похожее. Плот опять стал уходить под воду, но вытащить Виктора было некому.
Я с ним встречался даже до того, как его арестовали. Это была довольно странная ситуация. У меня проходил в 1977 году один из обысков, и в нем участвовал Виктор Орехов. Я, разумеется, тогда не знал о том, что именно он является источником информации, нашим "кротом" в КГБ. Он был в составе оперативной бригады. Они проводили обыск, и я тогда удивился, потому что один из сотрудников КГБ откладывал в кучу материалов, которые не надо было забирать, такие вещи, которые могли бы быть инкриминированы по делу об антисоветской деятельности.
Он переслал мне информацию о том, что меня арестуют
Знаете, как обыск проходит? Они вытаскивают бумаги, книги, в одну кучу складывают то, что надо забрать, в другую что не нужно. И вот в эту кучу того, что не нужно, он клал, с моей точки зрения, ценные для них вещи. Я тогда порадовался, что такие недалекие люди есть, которые даже своей работы не понимают. А в следующем году, когда я уже был осужден и знакомился с материалами дела, я увидел фамилию Орехов в протоколе обыска. И тогда я подумал о том, что этот человек как раз и есть "крот".
Это было шокирующее открытие. Я понял, что зря я тогда внутренне посмеивался над этим человеком. Он вполне сознательно помогал мне таким образом.
– И еще раз вам помог, когда предупредил об аресте.
– Да, совершенно верно. Он переслал мне информацию о том, что меня арестуют в понедельник, когда начнется суд над Юрием Орловым в Мосгорсуде. Потом эта информация оказалась недостоверной, и он предупредил меня в воскресенье, накануне, о том, что придут арестовывать. Причем позвонил искаженным голосом, потому что телефон был на оперативном прослушивании, то есть даже не на записи, а они просто сидели на нем, как это всегда бывает в день задержания. Они ведут человека с самого начала, отслеживают все его передвижения и разговоры. И, конечно, этот звонок тоже засекли. И это было одним из главных моментов, которые привели к его аресту. До тех пор были какие-то случайности, какие-то инциденты, когда можно было заподозрить утечку информации, но это было не очень достоверно. А вот такой звонок на прослушиваемый телефон – это, конечно, была уже абсолютная улика, и областное управление КГБ не могло это скрыть от своего начальства и было вынуждено проводить расследование.
– То есть он вёл себя совершенно безрассудно?
– Да, он повёл себя безрассудно. Во времена перестройки мы встречались, и он рассказывал, что был в панике из-за того, что дал неверную информацию. Он хотел исправить эту ситуацию. Пытался позвонить Марку Морозову, пытался позвонить Владимиру Борисову, никого не нашёл, и тогда решил позвонить напрямую и сообщить мне. Я ему тогда сказал, что это было необязательно, это ничего не меняет, ну, узнаю я об этом, не узнаю, будет ли это на день раньше, на день позже, это несущественно, и зря он так рисковал. Но у него были тогда свои представления о том, чего стоит такой риск. Позже, когда он уже был арестован и велось дело против него, меня допрашивал в Краснопресненской пересыльной тюрьме майор Трофимов, будущий замдиректора службы контрразведки ФСК РФ. Тогда он был майором, начальником следственного отдела УКГБ по Москве и области. Это была такая дуэль, не совсем обычный допрос, потому что они хотели получить информацию о Викторе Орехове. Я никогда не отвечал на вопросы, не участвовал в допросе, а тут изменил своему правилу и отвечал на вопросы, пытаясь выгородить Клеточникова (я ещё не знал, что это Орехов). Я сказал, что у меня был телефон отключен рано утром, в то время как он был отключен уже после звонка Орехова. Я пытался как-то помочь ему, чтобы у него был аргумент, что он позвонить мне не мог. Но это не помогло.
– Вы вывели Трофимова в повести под именем Трошев, и он произносит яркий монолог о том, что чекизм вечен. Судьба его сложилась довольно печально, и вы об этом упоминаете.
– Монолог Трофимова – это та идея, которой жили многие сотрудники госбезопасности, особенно высокого ранга, которые считали себя солью земли русской и главной национально-патриотической опорой. Это до сих пор так и есть, и многие господа из этого учреждения считают себя самым важным элементом в государственном управлении.
В КГБ любили поговорить о том высоком значении, которое они имеют для страны
Я почувствовал, что Трофимов так и думает. У нас с ним был очень долгий разговор, он даже не очень был похож на допрос, это было сначала взаимное прощупывание, потом дуэль информации и дезинформации. Он говорил и на отвлечённые темы, в том числе на эти.
Вообще в КГБ любили поговорить о том высоком значении, которое они имеют для страны. И они не чурались немножко фрондировать, говорить: "ну да, вот мы тоже не совсем согласны, у нас много недостатков, надо искоренять это, но только не так, как вы, а надо в содружестве с государством". И рисовали картину того, как госбезопасность всегда была, есть и будет основной силой в нашей стране.
Так что эта идея общая, а я вложил её в уста Трофимова.
Из повести "Клеточников"
Трошев был в ударе. Он говорил вроде бы Решетову, но обращался куда-то вдаль, то ли к потомкам, то ли к тем, кому он всегда мечтал объяснить свое призвание и историческую миссию госбезопасности. Он продолжал:
— Мы — не просто сила, на которой держится наша страна. Мы ее суть. Мы ее стержень. Мы тот цемент, который скрепляет воедино кусочки огромного государства. Без нас бы все давно развалилось. Говорят, что мы держим страну в страхе. Пусть так. Но сегодня это единственное, чем ее можно удержать. Это единственное, чем можно уберечь людей от соблазнов свободы и безответственности. Мы защищаем наш строй, и это наша работа. Но наше призвание больше. Дело не в социализме и даже не в КПСС. Когда-нибудь не станет социализма, и КПСС заменят другой партией, а мы останемся. Мы здесь навсегда. Без нас не стоит земля русская. Это наша ответственность, наше призвание и наш долг — перед теми, кто был до нас, и теми, кто придет после. Наши люди всегда будут на ключевых местах, мы всегда будем контролировать ситуацию. Мы никогда не допустим, чтобы мусор в вроде вас, одержимый вздорными и антигосударственными идеями, взял верх в нашей стране. Мы создадим для них специальные трибуналы и будем судить их по нашим законам. Их место — в лагере. Наше — здесь. Мы опора той власти, без которой России быть не может. И так будет всегда.
– Трофимов участвовал во втором деле Виктора Орехова, когда его уже в ельцинские времена арестовали, а потом был убит.
– Да, в ельцинские времена они попытались свести с ним счёты. Я думаю, что за этим стоял именно майор Трофимов, который был на Орехова страшно зол. Когда они сажали диссидентов, то им за это добавляли звёздочки на погоны, благодарности. А когда они посадили Орехова, то звёздочки должны были уже полететь. И, вероятно, у кого-то полетели, потому что для них это был провал. И я думаю, что Трофимов сводил с ним счёты.
Виктора Орехова посадили по вздорному обвинению во владении оружием. Оружие было неисправное. В сущности, это был просто неработающий макет. Но этого хватило для того, чтобы фальсифицировать материалы уголовного дела и посадить его на небольшой строк.
Он перешёл на сторону своего бывшего врага не из-за соображений успеха
Сам Трофимов был замешан в мафиозных историях в 90-х годах, как многие бывшие и действующие чекисты. И в одну из таких разборок он, видимо, и попал. Его застрелили во дворе его дома. И его жена тоже погибла.
– Знаете ли вы подобные случаи с такими же "Клеточниковыми"? Скажем, Олег Гордиевский, который умер на днях, – можно ли его сравнивать с Ореховым?
– Я думаю, абсолютно никакого сравнения. Двойные шпионы всегда были и всегда будут. Может быть, у них даже мотивы не денежные, не стремление к выгоде. Но это совсем другой стиль поведения.
Виктор Орехов изменился идеологически. Он перешёл на сторону своего бывшего врага не из-за соображений успеха, не ради каких-то преференций, как бывает со многими двойными агентами. Это разные мотивы, разный стиль поведения. И случаев, прямо как у Орехова, я не знаю.
Хотя мне Виктор говорил, что у них в управлении даже после его посадки были люди, которые высказывали своё сочувствие. А сочувствие может проявляться в разном. Оно может проявляться в том, что человек сливает оперативную информацию. А может быть в том, что делал Виктор Орехов у меня на обыске. Просто откладывал какие-то материалы, которые можно было забрать. Мелкие действия, которые вроде бы не опасны с точки зрения карьеры, с точки зрения личной безопасности. Но в то же время люди как-то себя проявляют. И я встречал таких людей среди МВДшников, среди психиатров, которым были поручены карательные меры против диссидентов. Люди, слава богу, все разные.
– В повести есть и второй герой, диссидент Павел Марков. Его прототип – Марк Морозов, с которым связывался Виктор Орехов. Как сложилась его судьба?
– Его судьба сложилась трагически, но закономерно. Его арестовали, и он через некоторое время не выдержал и начал давать показания. Он дал показания против многих близких ему людей, в том числе против Орехова. Он сыграл, я думаю, решающую роль в том, что произошло с Виктором Ореховым.
А сам Марк Морозов был человек больной. У него было больное сердце, у него был ревмокардит, он плохо видел. В нём не было и внутренней силы. Я попытался исследовать его психологию в этой книге. Мне кажется, что я правильно его понял.
Он дал показания, надеялся на снисхождение. И действительно получил снисхождение в виде ссылки по 70-й статье "Антисоветская агитация и пропаганда". Получить ссылку – это было очень редко, и нужны были для этого особые причины.
Ему предлагали хорошее лечение в обмен на сотрудничество с тюремной администрацией
В ссылке в Воркуте он по старой привычке занялся самиздатом. Слушал "Голос Америки", записывал на магнитофон "Архипелаг ГУЛАГ", а потом с магнитофона перепечатывал на пишущей машинке. Он решил, что защищён своим сотрудничеством с КГБ и ему ничего не будет из-за таких маленьких шалостей. А оказалось – нет. Кто-то на него донёс, его снова арестовали, и он получил большой срок.
Меня допрашивали по его делу, когда я был в ссылке в Якутии. Я отказался давать показания, но тогда понял, что дела его плохи. И действительно его посадили.
Он был не то чтобы совсем нерукопожатный, но холодок между ним и зэками в политическом лагере был. Он пытался как-то свой авторитет поднять, начал протестовать. Его перевели за это в Чистопольскую тюрьму. И в этой тюрьме ему стало совсем худо. Он был очень болен, ему предлагали хорошее лечение в обмен на сотрудничество с тюремной администрацией. И он этого всего не выдержал и в тюремной камере повесился.
– Ваш герой Марков, то есть Марк Морозов, делает все ошибки, которые только может сделать заключенный. Он верит наседке, верит в игру доброго и злого следователя... А как вы, молодой человек, после ареста поняли, что нужно по-другому вести себя в тюрьме? Знали ли вы уловки чекистов?
– Теоретически все, конечно, эти уловки знают. Мне было тогда 23 года, и я уже всё прочитал об этом. И я думаю, что Марк Морозов тоже всё прочитал. Но проблема в том, что, когда человек попадает в крутые обстоятельства, он начинает вести себя не в соответствии с тем, что ему известно, а в соответствии с тем, что он в данный момент переживает, как он воспринимает окружающее. И тут многое зависит от склада характера.
Отрицательный опыт – это тоже опыт. Когда люди знают, как худо будет впереди, они могут легче сдаться. Можно взять историю с Петром Якиром, который отсидел очень много, а потом сломался во время нового ареста, потому что знал, что его ожидает.
Я теоретически знал, что меня ожидает, а реально этого не чувствовал. Не знаю, как Марк Морозов, у него тоже тюремного опыта не было, но, видимо, он очень сильно поддался влиянию окружающих и, вероятно, наседок, которые ему описали все ужасы уголовной колонии, где с ним сделают бог знает что. И он на этом сдался.
Нету в тюремной системе никакого патриотизма, всё это выдумки
Такой метод довольно распространён. Вспомните, когда арестовали девочек из Pussy Riot, их запугивали тем, что они приедут в колонию, и вот там-то русские патриотки-уголовницы покажут им кузькину мать и научат родину любить. Это полная чушь, потому что нету в тюремной системе никакого патриотизма, всё это выдумки. Но люди попадают под массированную пропаганду, потому что все в камере будут говорить о том, что тебя ждёт ужас изо дня в день.
И вот это вбивают в голову человека. Если у него недостаточно собственного разумения, он может этой панике поддаться. Я думаю, что Марк Морозов поддался.
– Виктор Орехов давно уехал в Соединённые Штаты. Поддерживаете ли вы с ним контакт и читал ли он вашу повесть?
– Виктор Орехов, к сожалению, не захотел поддерживать никакие контакты с Россией и со своими соотечественниками. Он избегал контактов, отчасти, как мне говорили, опасаясь того, что наследники КГБ его достанут и там. Может быть, это преувеличение, может быть, нет, ему виднее. Но я с уважением отношусь к его решению и поэтому не навязываюсь на продолжение знакомства.
– Вы сказали, что телефонный звонок с предупреждением о вашем готовящемся аресте ни на что не повлиял. И в книге вы пишете, что вообще вся информация, которую Орехов передавал, по-настоящему ничего не меняла ни в замыслах диссидентов, ни в планах КГБ. То есть всё было напрасно?
– Это не было напрасно с той точки зрения, что Виктор Орехов проявил себя как очень достойный человек.
Орехов думал, что победа заключается в том, чтобы предупредить возможный удар
А ведь смысл диссидентского движения во многом состоял именно в этом: мы живём свободно в несвободной стране, мы поступаем порядочно, а не так, как нам велит власть. И Орехов повёл себя именно таким образом.
А с точки зрения целесообразности, какие-то выгоды от этого были, но они были не принципиального характера.
Виктор Орехов думал, что его информация перевернёт всё. Что победа заключается в том, чтобы заранее знать и предупредить возможный удар. Но диссидентское движение было устроено по-другому, и дело было совершенно не в этом. Ну вот, например, когда в январе 1977 года начались репрессии против Московской группы Хельсинки, которую возглавлял Юрий Орлов, от Орехова пришла информация о возможных арестах и точно было известно, когда арестуют Орлова и Гинзбурга. Алик Гинзбург, зэк с большим опытом, не стал скрываться. Он устроил прощальную пресс-конференцию, рассказал о работе фонда, который он возглавлял, и потом его арестовали. А Юрий Орлов решил немножко поиграть с ними и скрылся дней на 10. Они его потеряли. Все оперативники были на ушах, они искали его по Москве, по соседним областям. Это была довольно забавная история. Но потом он вернулся в Москву, и его тоже арестовали.
Юрий Орлов съездил к матери, провел какое-то время на свободе, но принципиально это ничего не изменило. Ложные показания, которые я дал на том допросе в Краснопресненской тюрьме, тоже, по существу, ни на что не повлияли. При отсутствии права в Советском Союзе, как и ныне в России, посадить человека очень легко. Для этого не нужны особые доказательства, если речь идет о политическом деле.
Так что информация Виктора Орехова вызывала возбуждение, интерес, но по сути повлиять ни на что не могла.
