Новобранца Билыка в советской казарме начинают гнобить с первой же минуты. Его бьют, оскорбляют, заставляют выполнять самую грязную работу, пытаются сделать доносчиком, а за непокорность бросают на гауптвахту, где подвергают неописуемым унижениям.

"Кислородный голод" (1991) по сценарию Юрия Андруховича – один из последних фильмов, снятых в Советском Союзе. В пору выхода на экраны он казался перестроечной драмой об армейских нравах. Теперь, через 30 с лишним лет, на поверхность выходят другие смыслы. Рядовой Билык – не просто жертва дедовщины. Украинец, принципиально не желающий говорить по-русски, он кажется иностранцем, заброшенным в страну орков, где все утопает в скотстве. Его конфликт с русскими солдатами – противостояние двух цивилизаций, и межнациональная подоплека очевидна. Билыка называют "бандерой", а он, после особенно изощренных издевательств, кричит обидчикам: "кацапы!"

Все это происходит в декорациях, словно присланных из сегодняшнего дня. Безнадежная нищета и убожество не мешают деревенскому пьянице мечтать на краю грязной лужи о том, что советские войска, дошедшие до Берлина, теперь дойдут до Вашингтона, а солдат в бункере, где все проржавело и разворовано, воображает, как ядерные ракеты стирают с лица земли США, Англию и Канаду.

"Кислородный голод" Андрея Дончика я смотрю в Висбадене, на фестивале фильмов из Центральной и Восточной Европы GoEast. Главная тема сопровождающего кинопоказы симпозиума – деколонизация постсоветского экрана. Развязанная Россией война вынуждает задумываться об опасной гегемонии русской культуры и о необходимости пересмотреть веками выстраивавшиеся иерархии.

Директор фестиваля, Хелен Герритсен, рассказывает во вступительном докладе о поездке в курортный город Бад-Эмс, отмеченный, как и Висбаден, в истории Российской империи. В Эмсе Достоевский сочинял "Подростка", Гоголь – вторую часть "Мертвых душ", здесь отдыхали Тургенев и Верещагин. В 1876 году Александр Второй подписал Эмский указ о запрете использования украинского языка. В 2009 году Всемирный конгресс украинцев повесил мемориальную доску в память об этом печальном событии, и на нее уже покушались вандалы. Отголоски войны доносятся даже до немецких курортов.

Раду Жуде (на фестивале показали коллекцию его короткометражек) смонтировал трейлер GoEast из архивных кадров, на которых запечатлена охота Гогенцоллернов в Румынии. Аристократы в 1935 году стреляли в фазанов, а участники фестивального симпозиума охотятся на советско-российский колониализм в кинематографе.

Империализм здравствует в архиве, если российское априори предпочитают произведенному на "национальных окраинах". Деколонизация сегодняшнего экрана невозможна без переосмысления прошлого. Большой интерес вызвал доклад продюсера Меликсета Карапетяна о цензуре в советской Армении. В работу над фильмом Амо Бекназарова "Второй караван" о репатриации армян после Второй мировой войны в 1950 году вмешался Сталин, и съемки пришлось прекратить. От цензуры пострадали фильмы "Машина Авдо" (1966), "Мы и наши горы" (1969), и, как рассказал Меликсет Карапетян, впереди еще огромная работа по изучению архивов и восстановлению фильмов Фрунзе Довлатяна, Генрика Маляна, Дмитрия Кесаянца и других режиссеров, работавших в советскую эпоху.

В Латвии изучают наследие Роланда Калныньша (1922–2022). Его фильмы "Камень и осколки" (1966) и "Четыре белые рубашки" (1967) изувечила цензура, а съемки "Приморского климата" были остановлены в 1974 году, материалы уничтожили, и лишь по счастливой случайности от этой невинной комедии сохранились 30 минут, которые режиссер уже после распада СССР оформил как воспоминание об убитом замысле. Насколько же свирепой и безумной была цензура, если она терзала даже такие аполитичные проекты!

В Эстонии в то же самое время процветал удивительный либерализм – во всяком случае в анимации, и об этом красноречиво свидетельствует показанная в Висбадене программа эстонских психоделических мультфильмов 70-х. "Полет" и "Жар-птица" Рейна Раамата словно сделаны на другой планете, но каким-то образом они прошли все комиссии и попали во всесоюзный прокат, радикально подрывая эстетические ориентиры советских подростков. В одном мультфильме даже звучит музыка Pink Floyd! В Венгрии, впрочем, размах дозволенного был еще шире. Недавно отреставрированная "Пенная ванна" (1979) Дьёрдя Ковашнаи – поразительный пример полнометражного мультфильма-галлюцинации с элементами мюзикла и намеками на препараты, расширяющие сознание.

История преследований Сергея Параджанова (международный проект по восстановлению и оцифровке его картин завершится в 2024 году, к столетию режиссера) связана с разгромом украинского поэтического кино во времена Владимира Щербицкого. Двадцать лет находился под запретом фильм "Совесть" (1969); студенты киевского института театрального искусства, увлеченные экспериментами французских и японских режиссеров, так преобразили банальный сюжет о советских партизанах, что эстетика задушила идеологию. Да и была ли эта идеология? Партизаны – вопреки принципиальным установкам тех лет – не подчиняются партийному руководству, и их вполне можно принять за украинских патриотов. Режиссер Владимир Денисенко, руководивший съемками "Совести", 4 года провел в ссылке за "украинский буржуазный национализм", и любопытно, что рядового Билыка в "Кислородном голоде" сыграл его сын Тарас (1965–2017).

"Совесть", вышедшая на экраны в 1990 году, заняла достойное место в истории кино, а вот показанный в Висбадене документальный фильм "Оранжевые жилеты" (1991) несправедливо забыт. Белорусский режиссер Юрий Хащеватский (позднее ему принесли известность исследования идеологии Александра Лукашенко и "русского мира") снял его в сотрудничестве с независимой женской киностудией "Татьяна". Это фильм-письмо, адресованное немецкой феминистке, рассказывающий о горькой участи советских женщин, а заодно и мужчин. Ад запечатлен во всей своей безнадежности: чудовищные условия труда на мясокомбинатах и хлопковых полях, скотский быт в бараках с деревянными сортирами... Говорят политики из разных лагерей – Галина Старовойтова и Нина Андреева, появляется коммунистка Светлана Горячева, и до сей поры благоденствующая в паутине путинской номенклатуры.

События зимы 1991 года реконструированы в игровом фильме Виестурса Кайришса "Январь": молодой рижский кинооператор становится свидетелем попытки Москвы силовым путем пресечь движение стран Балтии к независимости, любовная история убита советскими пулями. Героиня фильма "Шагай, Лиза" вспоминает события грузино-абхазской войны 1992–93 годов; режиссер Нана Джанелидзе уверена, что главный виновник кровопролития – Россия, хитроумно стравливавшая два народа.

Пересмотр наследия советского кинематографа – одна из тем документального фильма "Хрупкая память". Его автор, украинский режиссер Игорь Иванько, – внук кинооператора Леонида Бурлаки, снявшего "Место встречи изменить нельзя" и другие некогда популярные картины. 80-летний Бурлака страдает болезнью Альцгеймера, память повреждена так же бесповоротно, как и эмульсия на старых фотопленках из его архива. Он работал, всматриваясь в объектив левым глазом, и сейчас на этот глаз ослеп. Прошлое искажается, теряется, тает, настоящее поглощено болезнью, а будущее Одесской киностудии, где работал Бурлака, туманно: хорошо, что удалось вывезти архивные пленки, хранившиеся там в жутких условиях. Правда, и в национальном киноархиве в Киеве дела обстоят не лучшим образом. Участники дискуссии, посвященной достижениям украинского кинематографа, рассказывали о неудачных реформах Довженко-центра и говорили, что нынешний расцвет авторского украинского кино может оказаться недолговечным – в первую очередь, из-за экономических проблем.

Российский кинематограф тем временем жалко попискивает под тоталитарным катком. Единственный свежий фильм, показанный в этом году в Висбадене, – "Манифест" московского документалиста, скрывшегося под псевдонимом Энджи Винчито. Лента полностью смонтирована из видеодневников школьников, живущих по соседству со смертью. Учителя бьют их и оскорбляют, путинское государство готово превратить в пушечное мясо или радиоактивный пепел, а если пощадят взрослые, то пристрелит одноклассник. Все кадры подлинные, никаких фантазий, никаких комментариев. Завершается фильм предсмертным стримом Дениса Муравьева и Кати Власовой: 15-летние любовники говорят о предстоящем самоубийстве как о домашнем деле, не очень приятном, но в сущности пустяковом.

Следует ли показывать на международных фестивалях российские фильмы, сделанные с участием государства или на деньги связанных с режимом путинских олигархов? "Главный хит российского проката – "Чебурашка", – напоминает Хелен Герритсен. – Наверное, можно было бы провести симпозиум "Развлечения во время войны", но лучше лет через 10. Сейчас я просто не могу себе представить, как показывать неполитические драмы из России, а политических фильмов там больше нет".

Главную награду фестиваля GoEast, Золотую лилию, получает фильм, не имеющий ничего общего с повесткой постсоветского мира – "Не забывайте моргать" Аустейи Урбайте. Брата и сестру из неблагополучной литовской семьи берут на воспитание милейшие французские супруги. Живут они в загородном доме среди девственной природы, но и в раю водятся ядовитые змеи. Из пустяков, недоговоренных фраз, косых взглядов, застольных оплошностей рождается драма о битве амбиций, и, если с вульгарной отвагой переносить этот камерный сюжет в геополитическое поле, о неспособности Запада и Востока говорить на одном языке.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться

Немецкий фотограф Франк Гаудлиц путешествует по странам, которые после начала войны приняли у себя украинских беженцев. Он делает их портреты и слушает истории их спасения. Гаудлиц уже побывал в Молдове, Грузии и Армении. Фотохудожник рассказал в интервью Радио Свобода, как родилась идея проекта "Граница между миром и войной", как война поменяла людей, вынужденных покинуть родные дома, и почему, по его мнению, в Европе XXI века стала возможной случившаяся катастрофа.

Франк Гаудлиц родился в 1958 году в городе Фечау, который в то время был частью ГДР. Изучал фотографию в Высшей школе графики и книжного искусства в Лейпциге. Был учеником Арно Фишера. С 1991 по 1994 год Гаудлиц снимал вывод советских войск из Германии, а с 1992 по 2000 год работал над проектом "Межвременье. Фотографии из России". В 2019 году Гаудлиц опубликовал книгу "Русские времена 1988–2018", которая рассказывает о переменах, произошедших в России за три десятилетия.

– Расскажите, пожалуйста, подробнее о проекте "Граница между миром и войной", посвященном жителям Украины. Когда и как у вас возникла подобная идея?

– Проект, которым я сейчас занимаюсь, появился после того, как предыдущий не удалось до конца реализовать. Он заключался в том, что я собирался проехать по следам немецкого натуралиста и географа Александра фон Гумбольдта в России. Начало войны, конечно, повергло меня в шок, я чувствовал себя опустошенным. Многие недели и даже месяцы я думал о том, что же я теперь могу сделать. Думал поехать в Мексику и там дальше работать над проектом по следам Гумбольдта в продолжение своего более раннего проекта. Но потом понял, что все-таки не могу сейчас просто так сорваться и поехать на другой континент и что надо подумать, чем я могу заняться в текущем контексте с тем, что сейчас происходит в Европе. Так появилась идея проекта об украинцах. Существуют страны, у них есть границы, но когда происходит война, возникают большие миграционные потоки и очень многие страны меняются из-за того, что к ним приезжают беженцы. Вот и возникла мысль, что если я не могу поехать в Россию – тогда я поеду в другие страны и буду снимать то, что Россия спровоцировала своими действиями, последствия этих действий.

– В каких странах вы решили снимать и почему именно там?

– Свой проект я начал в Молдове в октябре прошлого года. После этого продолжил его в Грузии и Армении. Я решил сконцентрироваться на тех странах, которые в прошлом были советскими республиками и которые испытали на себе большой приток людей из Украины и России.

– Что за люди стали героями этого проекта?

– Я не подхожу к проекту социологически или статистически. То есть если вы переехали из Украины или из России после начала войны, то вы уже можете стать героем этого проекта. Кто эти люди, откуда, чем занимаются – для меня это не является фактором для отбора. Для меня действительно важно лишь то, как жизнь людей поменялась из-за войны, из-за того, что им пришлось принять решение об отъезде, покинуть свой дом, переехать на новое место, пережить что-то в пути.

– Кто из встреченных вами украинских беженцев произвел на вас наибольшее впечатление?

– Как и в любом обществе, среди украинских беженцев, с которыми я познакомился, существуют социальные различия. Конечно, у людей с более высоким материальным достатком больше возможностей, например, снять квартиру и не жить исключительно на пособие. Трагедия войны становится наиболее очевидной в хостелах для беженцев, где иногда в одной комнате размещается 16 двухъярусных кроватей, а возможность уединения ограничивается только собственной кроватью. Конечно, у каждого, кому пришлось бежать, своя судьба, каждому пришлось покинуть родину. Я не хочу оценивать, у кого судьба сложнее. Душа каждого человека по-своему ранена.

– Не возникало ли у вас желания снимать людей в прифронтовой зоне или на оккупированных территориях?

– У меня никогда не возникало мысли о съемке на передовой. Я не военный фотограф. Прямой взгляд на ужасное не является частью моего творческого метода. Мои снимки призваны показать человеческое в человеке.

– Как вы находили героев для своего проекта?

– Естественно, всю эту работу я не могу делать сам, я работаю в партнерстве с помощниками. Лучше всего – это когда ты выходишь на так называемых мультипликаторов. Это люди, которые могут представить тебя другим, рассказать, что ты их сфотографировал, и советуют тебя дальше. Как правило, такими мультипликаторами выступают центры размещения украинских беженцев, общежития. Бывает, что семья, которую ты снимаешь, рассказывает о тебе своему кругу знакомых. Получается эффект снежного кома. Информация передается все дальше и дальше, больше людей тебя узнают и соглашаются поучаствовать.

– Отличаются ли между собой украинские беженцы в разных странах?

– Я бы не сказал, что между странами есть четкие различия. Важно, в какой ситуации находился человек или семья [до отъезда], какая у них была материальная основа, кем они работали, говорят ли они на других языках, бывали ли в других странах. Если у человека были какие-то сбережения, какой-то уровень достатка, опыт жизни или путешествий в другие страны, знание языков, то эти люди, как правило, ехали дальше – в Европу или более отдаленные страны. Те же, кто, например, жил в деревне и не имел опыта международных путешествий, – эти люди, спасаясь, отправлялись в ближайшую страну, например в Молдову. Но вот что я точно замечаю, общаясь со всеми украинцами: почти все хотят уехать обратно, даже молодые люди. Они говорят: "Мы хотим вернуться домой, у нас есть Украина, мы хотели бы вернуться туда".

– Как лично вас изменил этот проект? Поменялся ли ваш взгляд на войну или в целом на ваше мировоззрение благодаря общению с беженцами?

– Я бы сказал, что я стал воспринимать войну более конкретно и менее абстрактно – благодаря историям о том, что пережили люди, через что они прошли, о чем они нам рассказывают в интервью и что мы видим на фотографиях. Это все реальное отражение войны в их жизни. Я стал лучше понимать весь ужас и всю тяжесть войны. Мне кажется, благодаря тому, что я узнал и понял, во мне стало меньше легкости, появилась какая-то ноша войны внутри.

– Что должно стать итогом вашего проекта?

– Результатом проекта будет несколько выставок. Разные фотографии будут выставлены в разных контекстах и на разных выставках. Возможно, появится передвижная выставка, которая будет показана в разных местах. Кроме того, сейчас я думаю еще и о книге.

– Сколько всего фотографий и историй вы хотите собрать?

– Каждая выставка зависит от площади выставочного зала, от того, сколько фотографий там можно разместить. А книгу можно сделать только с большим количеством снимков. Но каких-то конкретных цифр я сейчас не могу назвать.

– Каков основной посыл вашего проекта, который вы хотите донести миру?

– Я бы не стал говорить о каком-то послании. Я был бы удовлетворен, если бы портреты и репортажи о беженцах смогли привлечь внимание других людей к тому, что такое война и беженцы – что касается как Украины, так и всего мира. Я бы хотел, чтобы эти лица и эти голоса были более громкими, чем слова пропаганды. Моя работа в первую очередь апеллирует к человеческому сознанию и не несет политического посыла.

– Есть ли у вас как у человека, хорошего изучившего Россию, ответ на вопрос о том, почему Россия начала эту войну?

– С 2017–2018 годов я наблюдал за тем, как формируется новое лицо страны. Эксплуатация темы Великой Отечественной войны, пропаганда воинствующего патриотизма, злоупотребление властью со стороны политических элит – все это ужасало. Ответ на вопрос, почему Россия начала эту войну, следует искать в Кремле. Я бы скорее задал вопрос о том, почему такая большая часть населения поддерживает эту войну. Безусловно, этому способствовала пропаганда последних лет, а также государственное насилие в отношении всех, кто выступает против. Я думаю, что русский народ на протяжении поколений подвергался обману со стороны своих правителей, будь то Сталин, [другие] коммунистические функционеры или Путин. И всегда правда сурово наказывалась. Жить по лжи было удобно и безопасно, по правде – крайне опасно. Людьми, которые живут на основе лжи, легко манипулировать.

– Что, по вашему мнению, могут и должны сделать простые люди в Украине, России, Европе, чтобы война скорее закончилась? По силам ли им как-то повлиять на этот процесс?

– Я встретил [за время поездок] много людей, которые занимаются совершенно разными вещами. Некоторые из них работают в благотворительных организациях, предоставляют убежище беженцам, плетут маскировочные сети для украинских военных, делают пожертвования или поют украинский гимн на площади Европы в Батуми каждый вечер в 18 часов. Все эти люди не могут непосредственно прекратить войну, но эти действия помогают им, они объединяются ради того, чтобы повысить всеобщую осведомленность об этой войне.

– Вы чувствовали каким-то образом, что дело идет к войне, ведь вы снимали много лет в России?

– Важным этапом стал 2018 год, выборы президента России. Их срок сдвинули пораньше, чтобы дата совпала с годовщиной аннексии Крыма. Я в этот день был на концерте, который проводился на площади Революции [в Москве], и там висел лозунг "Россия – Крым – Севастополь". Честно говоря, в тот момент я впервые испытал страх, потому что увидел большое количество молодых мужчин, которых привозили автобусами, они все размахивали флагами. Для меня как для немца непросто видеть такую демонстрацию национальной символики, агрессивную поддержку власти и национализм. Меня все это очень пугает. Показалось, что все эти люди могут сразу отправиться на войну, что они способны на какие-то страшные вещи. Я вернулся к друзьям, у которых жил, и рассказал им о том, что у меня появился этот страх. Но, конечно, я не думал, что начнется реальная война, хотя и знал о том, что происходит в Донбассе.

Если все общественно-политические события в России всегда развивались по кривой – то подъем, то спад, – то после 2014 года и особенно после 2018 года все шло резко вниз. Для меня это было очень большое разочарование, и для России это были очень плохие тенденции. Если мы говорим о людях, которые живут в России, то кто такие русские? Это не только те, кто березы любит. Быть гражданином своей страны – это понимать, как строить в ней демократию, принимать большее участие в её жизни, узнавать больше о гражданских процессах и участвовать в них. К сожалению, процесс обучения демократии в России не происходил. Поэтому, когда я слышал в последние годы выступления [философа Александра] Дугина, который говорил, что отдельная жизнь человека не важна по сравнению с великими идеями, мне казалось, что это просто катастрофа сознания. И это, к сожалению, сейчас происходит в России.

– Вы довольно известный фотограф не только у себя на родине. У вас на сайте опубликованы несколько серий снимков, сделанных в Советском Союзе и в России. Откуда такой интерес ко всему постсоветскому?

– Я родился в ГДР, и в том месте, где я вырос, было очень большое присутствие советских войск. Если ты жил в ГДР, у тебя было не так много возможностей путешествовать по миру, и поэтому Советский Союз – это была, конечно, одна из тех возможностей, куда можно было поехать и что-то новое для себя увидеть. Летом 1988 года была возможность для студентов из ГДР поработать на строительстве газопровода в городе Чайковский недалеко от Перми. И на каникулах я работал там как строитель 6–8 недель.

С 1991 по 1994 год я снимал вывод советских войск из Восточной Германии. В 1992 году я даже проехал какую-то часть пути с советскими войсками. Из Германии до Клайпеды мы плыли паромом, на котором стояли танки, и дальше уже от Клайпеды до Петербурга ехали на машине тоже вместе с войсками. Я документировал это, возвращение в Россию. В сентябре 1992 года, когда во время вывода войск я оказался в Петербурге, то был, конечно, шокирован состоянием российского общества. Я не узнал это общество, все было по-другому. В 1988 году я был в Москве, когда ездил на строительство газопровода, потом в 1989-м по программе студенческого обмена, и тогда люди еще улыбались, это была нормальная жизнь. В 1992-м это было уже совсем другое общество. Очень много разрухи, мертвые люди на улицах, очень много алкоголизма. И я прямо по лицам мог видеть, как люди поменялись, что они больше не улыбаются, что у них какое-то очень большое напряжение. Это был некий слом общества, и я понял, что хочу запечатлеть этот слом, это чувство бессилия и апатию, которые возникли в обществе, и посмотреть, как это дальше будет развиваться.

– Как, на ваш взгляд, изменилось постсоветское пространство за три десятилетия?

– Было несколько стадий вот этого общественного разлома, о котором я упомянул. Он сразу ввергнул несколько поколений людей в крайнюю бедность. [В начале 1990-х] я жил у одной пожилой женщины в Петербурге, и она мне рассказала, что у нее были сбережения, на которые в советское время можно было купить автомобиль, а сейчас на эти деньги едва можно было приобрести палку колбасы. Разбогатели очень немногие. В то время также было много криминальных разборок по поводу власти и по поводу раздела собственности, которая раньше принадлежала государству. Потом многое поменялось, в 2000-е годы был экономический рост, но в это время я не очень много снимал в этом регионе мира. Следующая стадия – это 2014 год, аннексия Крыма, и, мне кажется, с этого момента начали происходить очень важные изменения в обществе. Во-первых – это все более сильные политические ограничения, ограничение личных демократических свобод. Во-вторых – повышенное внимание к теме Великой Отечественной войны, выстраивание идентичности вокруг нее и привлечение внимания к ней как к самому важному историческому событию. И в-третьих – рост пропаганды и ее влияния на людей.