В Париже состоялся благотворительный концерт в память о пианисте Павле Кушнире, погибшем в заключении в России. Собранные средства переданы имеющему представительства в Париже и Марселе "Ателье артистов в изгнании", помогающему деятелям искусства, бежавшим из своих стран от войн, преследований и дискриминации.

Концерт прошел в парижском зале "Корто". Всемирно известные пианисты Григорий Соколов и Сергей Бабаян представили программу из произведений Фредерика Шопена, Роберта Шумана, Франца Шуберта, Ференца Листа и Сергея Рахманинова. Билеты на концерт были раскуплены практически мгновенно.

"Как музыканты, мы хотим выразить нашу поддержку артистам всего мира, подвергающимся преследованиям и порою вынужденным покинуть родную страну. Павел Кушнир выбрал внутреннюю эмиграцию и без единого сомнения смело выступил против войны. За это он поплатился своей жизнью. Всем сердцем мы поддерживаем концерт Григория Соколова и Сергея Бабаяна 18 ноября в Париже и присоединяемся к ним, чтобы отдать дань памяти Павлу, а также выразить нашу солидарность со всеми артистами, которые сегодня страдают от репрессий", – говорится в письме в поддержку проведения концерта, которое подписали Марта Аргерих, Даниель Баренбойм, Гидон Кремер, Анне-Софи Муттер, Семен Бычков, Пааво Ярви и многие другие известные музыканты нашего времени.

"Музыку можно использовать как во имя добра, так и во имя зла. Павел Кушнир всегда использовал ее ради добра. Давайте почтим его память и будем следовать его примеру", – говорит пианист Евгений Кисин, тоже подписавший это письмо.

"Для меня большая честь воздать должное памяти молодого артиста, отдавшего свою жизнь за правду. Павел Кушнир ясно понимал, что не может быть счастья и, по сути, настоящего искусства, когда одна страна причиняет невыразимые страдания другой, а правда об этом преступлении не слышна. Глубоко бесчеловечная природа режима, ответственного за его смерть, подчеркивается тем фактом, что он, молодой артист, живший далеко от столицы, не представлял никакой опасности для продолжения его преступного правления. Он прекрасно записал Прелюдии Рахманинова, и по этой причине я хотел сыграть ему Рахманинова. Я бы с удовольствием встретился с Павлом, несомненно, прекрасной молодой душой исключительной искренности. Мои мысли с Павлом Кушниром, его семьей и всеми жертвами врагов свободы и правды" – так свое участие в концерте и выбор произведений для него объяснил Сергей Бабаян.

Сборы от концерта, а также собранные пожертвования будут перечислены парижскому агентству "Ателье артистов в изгнании", которое за 7 лет своего существования помогло уже многим сотням деятелей искусства.

"Когда мы уезжали из России, об Ателье ничего не слышали – и вообще не было ясно, где мы закрепимся, – рассказывает композитор Дмитрий Курляндский, отказавшийся получать российскую театральную премию "Золотая маска", которую ему присудили за музыку к спектаклю "Катерина Измайлова" пермского Театра-Театра, и назвавший эту премию "гримасой системы, уничтожающей театр". – Но на второй день я уже узнал об Ателье, мы созвонились, нас пригласили на встречу. Это было самое начало волны эмиграции из России, тогда у Ателье было больше возможностей по размещению беженцев. Нам повезло, благодаря Ателье мы 8 месяцев бесплатно прожили в отеле в центре Парижа и за это время успели и с документами разобраться, и жилье найти".

На вопросы Радио Свобода ответила создатель и глава "Ателье артистов в изгнании" Жюдит Деполь.

– Как вы узнали о трагической истории Павла Кушнира?

– От русских знакомых. И прочитала во французской прессе. Не очень много, но там были все-таки статьи о судьбе Кушнира. В нашем Ателье многие артисты говорили об этом.

Конечно, все это очень страшно. Я уже давно занимаюсь историей театра в ГУЛАГе. И для меня трагедия Кушнира – повторение того, что уже было, что нам всем очень хорошо знакомо. Я всегда поражаюсь, насколько история может повторяться. И задаюсь вопросом, почему она повторяется, несмотря на все то, что мы знаем о нашем прошлом. Как получается, что люди опять умирают только за то, что свободно выражали свои мысли?! Для меня это страшно, потому что самое важное – это как раз право на свободу самовыражения.

– Вы сказали, что вы занимались театром в ГУЛАГе. Расскажите чуть подробнее об этом…

– Так получилось, что я занималась в рамках своей учебы творчеством режиссера-футуриста Игоря Терентьева, которого арестовали и послали на Беломорканал. Мы хорошо знаем о его жизни на Беломорканале, потому что его фотографировал легендарный Александр Родченко. Для меня был шоком сам факт, что в ГУЛАГе мог существовать театр. Я стала заниматься этой темой: ходила в общество "Мемориал", успела взять интервью у многих бывших заключенных. Я даже ездила в Магадан, Воркуту. Так что я специалист по истории театра в ГУЛАГе.

– Кто был инициатором проведения концерта памяти Павла Кушнира? И почему в нем участвовали именно Григорий Соколов и Сергей Бабаян?

– С этой инициативой выступили артисты нашего Ателье. И чтобы событие получилось достойным, решили позвать кого-то из самых известных музыкантов. Мы обратились к Соколову и Бабаяну, и они сразу же согласились.

– Да, Григорий Соколов и Сергей Бабаян – это, безусловно, музыканты высочайшего уровня. Сергей Бабаян еще и известнейший педагог. А программа концерта – исключительно выбор Соколова и Бабаяна? Или это как-то с вами обсуждалось тоже?

– Нет, они сами решали, что играть в память о Павле Кушнире. Это их собственный выбор, мы с ними это не обсуждали. Для нас было важно, чтобы в программе были те произведения, которые они любят и готовы исполнить.

– Думаю, любой любитель классической музыки мечтал бы оказаться на таком концерте. Жаль только, что повод такой трагический. Было же еще письмо в поддержку идеи этого концерта, подписанное просто россыпью звезд классической музыки. В письме говорится, что Павел Кушнир выбрал внутреннюю эмиграцию, внутреннее изгнание. Согласны ли вы с этим? Если да, то что вы под этим понимаете?

– Мне кажется, что Павел не хотел быть в центре внимания, а просто хотел чувствовать себя более свободным. Увы, этого у него не получилось… Я думаю, что, оказавшись в условиях диктатуры, Павел пытался найти себе место, где он мог хотя бы дышать свободно, заниматься своим любимым делом. Поскольку Россия такая большая, можно сказать, что это действительно было внутреннее изгнание. И это опять нас отсылает в прошлое. Когда люди пытались исчезнуть из поля зрения Кремля, уезжали из крупных городов, чтобы чувствовать себя хотя бы чуть-чуть свободнее.

– Парижское "Ателье артистов в изгнании" – это скорее ателье деятелей искусств в изгнании, ведь речь идет о широком спектре видов творческой деятельности. Не только о, например, музыке или театре. Как вы решились взять на себя такую серьезную задачу?

– Я создала Ателье в 2017 году как ответ на мигрантский кризис в Европе, пик которого пришелся на сентябрь 2015 года. В Париже появилось очень много сирийских мигрантов. Я тогда работала в маленьком культурном центре. Мы решили просто приютить мигрантов, тогда речь не шла именно об артистах. Постепенно мы стали помогать мигрантам и готовить фестиваль, который был посвящен Сирии. Я часто общалась с оказавшимися в изгнании деятелями искусства, которые всегда повторяли одно и то же: "Мы были профессиональными артистами до того, как мы уехали. У нас была профессия. А что нам делать теперь? Мы не понимаем, как устроено французское общество, его культурные традиции". И так далее. Я решила, что надо что-то делать, чтобы помочь артистам и художникам в изгнании. Постепенно эта идея стала развиваться, и в начале 2017 года я создала это агентство. Тогда речи вообще не шло о русских художниках и артистах, тогда это были в основном Судан, Сирия… Ателье стало развиваться, поскольку оно помогает всем, кто уезжает. По любой причине. Это может быть диктатура, это может быть любая дискриминация. Сейчас мир в таком состоянии, что везде есть войны, диктатуры, незаконное лишение свободы. Так что артисты и художники стали приезжать во Францию гораздо чаще.

– Какого рода помощь вы оказываете? Вы помогаете с жильем, визами, работой или поддерживаете какие-то культурные проекты?

– Тем, кто еще находится в своих странах, но хочет приехать, мы помогаем получить визы, объясняем, как добраться. Когда люди уже во Франции, помогаем с долгосрочными визами, видами на жительство, чтобы они во Франции находились легально. Мы помогаем с социальными процедурами: медицинская страховка и так далее. Предоставляем место для работы, потому что это суперважно. Если у тебя нет места для работы, ты перестаешь быть артистом или художником. Мы предлагаем курсы французского языка, специально для артистов разработана программа по изучению французского через искусство. Помогаем разобраться, как устроено французское общество, узнать особенности французской культуры, объясняем, какие у них есть права, на что они могут претендовать, как они должны заполнять свои декларации и так далее. Культурные мероприятия мы тоже организуем.

– А кто помогает самому "Ателье артистов в изгнании"? Кто его поддерживает?

– Поддерживает Министерство культуры Франции, которое спонсирует разные программы. Помогают и частные фонды. Мы постоянно ищем ресурсы. Концерт памяти Павла Кушнира тоже включает сбор средств в поддержку Ателье. Это деньги за билеты и сбор пожертвований, в которых мы очень нуждаемся, поскольку у нас большая команда, помогающая сотням людей. Это 350–400 человек в год.

– Как человек, который решает обратиться к вам за помощью, может доказать, что занимается искусством?

– Надо показать, что вы делали до этого: портфолио, ссылки на интернет, рассказать о том, чем вы занимались до сих пор. Проверить, действительно ли человек артист, музыкант или художник, несложно. Сразу понятно, какой у него стаж, где он учился, с кем работал. И тогда уже мы решаем, сотрудничать с ним или нет.

– Учитывая, что сейчас идет полномасштабная война в Украине, выбирая, кому помочь, вы сейчас отдаете какой-то приоритет именно украинским деятелям искусства, бежавшим от войны, от боевых действий?

– Мы никому не отдаем приоритета, потому что в мире много войн. Мы просто помогаем людям, которые оказались в опасной ситуации. Если говорить об актуальности, то сейчас чаще всего к нам обращаются люди из Газы и из Ливана, которые могут в любой момент погибнуть и которые спрашивают, как им выехать, что для этого надо сделать. Мы всегда следим за тем, что происходит в мире. Когда мы начинали, не то чтобы в мире все было хорошо, но такого количества конфликтов не было. А после пандемии сразу же возникли проблемы в Бирме, в Афганистане, началась война в Украине, было жестокое подавление движения за права женщин в Иране. И так далее, и так далее… И все больше артистов и художников обращаются к нам, потому что они не знают, как дальше жить.

– Увеличилось ли в последнее время число россиян, которые обращаются к вам за помощью?

– Это постоянный поток, который не прекращается. Нынешняя волна эмиграции из России даже больше, чем самая первая, которую мы называем Белой эмиграцией.

– Вернемся к судьбе Павла Кушнира. Мне приходилось читать о том, что знаменитые музыканты, узнавшие об этой трагедии, прослушавшие потом записи Павла, прочитавшие то, что написал, выражали сожаление, что ничего раньше не знали о нем, о его таланте. Как вы полагаете, много ли во всем мире таких неизвестных талантов? Если да, как можно помочь миру узнавать о них не только после их трагической смерти, как это случилось с Павлом Кушниром?

– Судьба Павла во многом отражает историю искусства. Многие большие таланты были открыты уже после их смерти. Есть очень много музыкантов, артистов и художников, для которых самое главное – это не быть известным, а творить, заниматься искусством. Им неважно, что они не находятся в центре внимания публики. Конечно, мы не можем знать про всех. Я ничего не могу предложить, просто так устроен мир. Есть люди, которые всегда будут на видном месте, и есть люди, которые будут продолжать скромно заниматься тем, что они любят. И иногда они талантливее тех, о ком мы хорошо знаем. Открывая для себя огромный талант уже после его смерти, иногда через сто лет, мы спрашиваем себя: как получилось, что мы до сих пор ничего о нем не слышали, прошли мимо него? Но с этим вряд ли можно что-нибудь поделать, – говорит директор "Ателье артистов в изгнании" Жюдит Деполь.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться

"Был морозный январский день. Морозный до такой степени, что наконец-то пару часов светило солнце, поэтому из-за его интенсивного свечения, преломлявшегося в свежих снежных сугробах, я совсем ничего не видела. Вслепую, по узкому обледеневшему тротуару, я направлялась в гору к архиву при Музее ГУЛАГа – в государственную институцию, которая незаметно превращает частную память во всеобщую, а значит, ничью историю. Там хранится рукопись воспоминаний Хеллы, несколько ксерокопий документов, связанных с ее изданием, и пара мне по большей части незнакомых снимков. Не знаю, что нового я там, в этот морозный январский день 2022 года, надеялась обнаружить".

Это цитата из книги "Хелла", написанной филологом Аленой Махониновой, которая в этом году в Чехии получила самую высокую литературную награду – премию Magnesia Litera. Исторические события – происходившее перед февралем 2022 года, аннексия Крыма в 2014 году и протесты на Болотной площади в 2012-м – также описаны в книге. Их наблюдает в Москве Алена Махонинова, и они сливаются в единый поток времени со сталинским процессом над супругами Фришер, а затем годами, проведенными в лагерях героиней романа.

Хелла – уменьшительное от Хелена. Хелена Фришер приехала в СССР из Чехословакии вместе с мужем, польским инженером. Они повторили судьбу многих убежденных коммунистов, поверивших советской пропаганде.

Как жена "врага народа", Хелена Фришер провела в лагерях ГУЛАГа десять лет. Она не вернулась в Чехословакию и осталась жить в Советском Союзе. Ее муж был расстрелян 16 сентября 1938 года после показательного процесса и впоследствии реабилитирован.

В 2017 году в Чехии вышел сборник воспоминаний и стихотворений Фришер. Большая часть стихотворений написана на русском языке, несколько – на немецком. Вошли в сборник и фрагменты писем, которые Хелена Фришер писала своей подруге, с которой провела в заключении несколько лет, – актрисе Тамаре Петкевич. Эти письма Алена Махонинова включила в свое повествование, они стали источником ее размышлений о Хелле. В книге приведены цитаты из сохранившихся в российских архивах следственных дел Хелены Фришер и ее мужа.

"Книга Тамары Петкевич у меня оказалась случайно. Это определенно произошло без какой-либо связи с романом Вейля, хотя его празднично-грозящая атмосфера московской повседневности не рассеялась, а наоборот, в этой атмосфере сгущалась и расширялась, и таким образом каждое лагерное воспоминание как будто было ее неотделимой частью – напоминанием, предостережением о возможных последствиях. Я купила эту книгу, очарованная мягким и настойчивым голосом автора, звучащим как будто на грани плача, голосом, который одновременно где-то глубоко внутри застенчиво смеялся и давал надежду. Я услышала его во время повтора одной из передач по радио, которое автоматически включаю каждый раз, когда оказываюсь на кухне. Голос этот приглушил струю воды, под которой я избавляла морковь от земли. Это было осенью 2014 года. В Москве. После победной олимпийской кампании в Сочи. После аннексии Крыма. В отчаянии".

Смотри также

"Когда Сталин умер, я танцевала"

Еще один параллельный мир в романе – это литература. Литература главной героини, представленная ее письмами Тамаре Петкевич, литература о самой героине – роман "Москва – граница" чешского прозаика Иржи Вейля, в котором прообразом Ри – главной героини – была Хелена Фришер. А также литература как часть жизни: прочитанные книги и размышления о них, параллели между реальностью и вымыслом.

"Москва Иржи Вейля, Москва иностранцев, которые приехали сюда работать, Москва россиян, которые с подозрительно большой радостью кружат вокруг этих иностранцев, мне, несмотря на значительную временную удаленность, казалась доверительно знакомой. Тем более я и сама была иностранкой, не первый год работающей в Москве. К тому же это были как раз те два пассажа о Москве, которые в книге помечены и первой читательницей этого мной присвоенного экземпляра. Москва там описана как громадный, чужой и равнодушный город, в котором главную героиню, маленькую и беззащитную, несчастную и беспомощную Ри, охватил жуткий страх. Это был ужас перед неизвестным: всеобщей дисгармонией, невозможными, даже чудовищными комбинацями, перед совершенно иными и непостижимыми порядками, которые со стороны кажутся хаосом, и которые, в конце концов, и есть хаос".

Перевод книги "Хелла" на русский язык готовится к печати в Петербурге. Алена Махонинова рассказала Радио Свобода о своей работе над романом.

– Когда читаешь вашу книгу, чувствуешь, что вы как будто вжились в своего персонажа. Почему судьба Хелены Фришер настолько захватила вас, что вы посвятили ей десять лет жизни?

– Я сама очень часто задавалась этим вопросом: почему меня это так засосало. Трудно сказать. Это все начиналось постепенно, и чем больше я погружалась, тем больше меня эта история привлекала. Даже не столько материалами, которые я находила и открывала за эти десять лет, а, скорее, всем тем, чего мне не хватало в этой истории. Я провела десять лет с Хеллой, но белых мест в ее истории осталось очень много. Думаю, можно было бы продолжить и посвятить Хелле следующие десять лет, но в какой-то момент я подумала, что пора останавливаться. Ответа на вопрос "почему" я действительно не знаю. Когда я разговаривала с историками из "Мемориала", они мне сказали: "Ну, что, одна из обычных историй – иностранка приехала в начале 1930-х годов в Советский Союз. Как по-другому могла закончиться эта история, как не лагерями и расстрелом мужа?" Так что судьба Фришер обычная, но для меня она была важна, потому что переплетается с моей судьбой. По крайней мере сходные моменты в жизни Хелены Фришер и своей жизни я наблюдала. Это касается повседневной жизни в Москве и невозможности оторваться от этого места, хотя оно становится все более и более опасным.

– Вы основываете книгу на подробном изучении архивов, но вам кажется, что остаются белые места, почему?

– У меня очень много материалов в основном о ее жизни после ареста. Это и протоколы допросов, и воспоминания самой Хеллы. А основной пласт материалов, который, собственно, и стал одним из главных импульсов для написания книги, – это письма, которые Хелла писала Тамаре Петкевич. По крайней мере, те письма, которые у меня есть, начала 1950-х до конца жизни Хелены Фришер, то есть до 1984 года. Это крайне эмоционально нагруженный материал, который было невозможно, как мне казалось, передать по-другому, чем переработать литературным образом. Но что касается жизни до ареста, основные свидетельства – не совсем надежные. Это роман чешского прозаика Иржи Вейля "Москва – граница", в котором Хелла стала прототипом главного персонажа – Ри. Этот материал я могу использовать как автор литературного произведения, но он не годится для какого-либо исследования. И вот в этой части для меня все равно остается очень много белых мест, на которые я уже, наверное, никогда не найду никаких ответов, потому что нет людей, которые могли бы поделиться воспоминаниями, и документов тоже нет.

– Когда вы впервые услышали имя Хелены Фришер, с чего начался ваш путь к книге "Хелла"?

– Так как я нахожусь на Радио Свобода, мне кажется уместным упомянуть один из таких импульсов – это была передача Дмитрия Волчека, в которой было интервью с Тамарой Петкевич. Я слушала ее в промежутке между какими-то делами и вдруг услышала этот голос, очень яркий, даже радостный, светлый, и этот голос, казалось, не соотносился с тем, о чем шла речь. Ведь речь шла о лагерях, и тут такой необычный оптимизм как бы не в словах самих, а в голосе. И меня это просто поразило. Дослушав передачу до конца, я сразу купила воспоминания Тамары Петкевич.

Мой муж забрал их и прочел первым. И он мне сказал, что там встретил описание чешки, которая приехала в начале 1930-х годов в Советский Союз со своим мужем, и что ему кажется, что это могла быть женщина, ставшая прообразом героини романа Иржи Вейля "Москва – граница". Когда я прочитала эти воспоминания, то узнала, что у самой Хелены Фришер есть свои воспоминания. Вот так было положено начало. Я тогда написала послесловие к чешскому изданию воспоминаний Хелены Фишер, которые вышли в переводе Радки Рубилиной. Тогда я и начала работать с письмами Хеллы и тут же поняла, что ни в какое послесловие это не вместить, что с этим надо работать по-другому. Это очень личный материал, который трудно поместить в научную статью. Тогда я и подумала, что эти письма могут лечь в основу художественной книги.

– И вы начали поиски информации о Хелле Фришер в архивах?

– Да. Также я начала думать, как выстроить свое повествование. В это время я как раз переводила книгу Марии Степановой "Памяти памяти", и я пишу об этом и в "Хелле", что эта книга также стала для меня одним из импульсов написать роман, потому что Степанова пишет о поиске своих родных, семейных корней. В том же духе мне хотелось рассказать и о Хелене Фришер.

– Вы еще в тексте вспоминаете и слова Платонова о том, что письма и любовные записки являются литературой. Так переписка Хелены Фришер и Тамары Петкевич стала частью вашей книги.

– Это рассказ Платонова "Однажды любившие". Он там задумывается над тем, может ли личная переписка быть интересна тому, кому она не адресована. Этот рассказ писатель выстраивает на основе личной переписки с женой, немножко перерабатывая письма, но только слегка. Я тоже задавалась вопросом, что мне делать с этими для меня очень ценными письмами Хелены Фришер, насколько они могут быть интересны человеку, который не настолько погружен в тему? Если их просто так взять и опубликовать или опубликовать в переводе на чешский, то все-таки понадобится очень много комментариев, и это может, на мой взгляд, как бы убить все то прекрасное, что в этих письмах есть. Так я выбрала те письма, которые считаю самыми содержательными, и включила их в свое повествование.

– В этих письмах довольно мало или почти не упоминается заключение в ГУЛАГе, он остается как будто в стороне, а сами письма посвящены жизни после лагеря.

– Так и есть. Там единственное упоминание о лагере – это дата 19 ноября 1937 года, когда Хелена Фришер и ее муж были арестованы. И Хелена от этой даты ведет отсчет своей жизни. На протяжении всех 40 лет, пока она пишет, когда приходит ноябрь, она повторяет слова "сейчас это такая-то годовщина конца моей жизни". Еще в переписке Тамары Петкевич и Хеллы Фришер очень часто упоминаются общие лагерные друзья, но надо понимать, что они общались и помимо этих писем, может быть, созванивались, поэтому много чего прозвучало за пределами того, что сохранилось на бумаге.

– У меня, когда я читала книгу, возникал вопрос о жанре, потому что вы приводите очень много архивных материалов, это материалы следственных дел, и письма, которые тоже являются документом. Когда вы писали книгу, вы задавали себе вопрос о том, что это – документальная проза или художественное произведение?

– Это, безусловно, художественное произведение, основанное на очень большом количестве документального материала. Я даже для себя это определила как автофикшн. Потому что, помимо того, что книга рассказывает о судьбе Хелены Фришер, она параллельно – мое авторское исследование этой судьбы. И чем дальше, тем все больше и больше в книге появляется рассказчика – меня. При этом нельзя сказать, что читатель не поймет из этой книги, кто такая Хелена Фришер, но он увидит прежде всего то, кем она является для меня как автора, как рассказчика этой истории.

– Вы говорили, что судьба Хелены Фришер и ваша судьба переплелись, вы находите какие-то общие моменты. Вы описываете и протесты "белоленточников" и пишете, вслед за другими авторами, о "Москве двойного смысла: красота и вездесущий страх". В чем вы видите параллели в судьбах – вашей и вашей героини?

– C тех пор, как я начала ездить в Россию, а это начало 2000-х годов, меня многие спрашивали, что я забыла в этой стране. Многие считали, что Россия – это страна, в которой жить некомфортно. Сейчас, естественно, для многих Россия стала страной, в которой жить вообще невозможно. И тем не менее я жила в России в каком-то смысле даже комфортно в своей среде. И это, собственно, то, что меня связывает с судьбой Хелены Фришер. Она после лагерей оставалась в России. Меня спрашивают сейчас о том, почему Хелла не уехала из Советского Союза, когда ее освободили? И я всегда отвечаю, что ее, наверное, там удерживали ее друзья, а в Чехословакии у нее уже ничего не было. И как раз мой мир в России состоял прежде всего из людей. Это то, что меня всегда удерживало и удерживает. Вот одна из таких параллелей. К счастью, до такой параллели, чтобы я повторила судьбу Хелены Фришер, не дошло.

– В книге вы сравниваете ее опыт с опытом Шаламова.

– Когда мы говорим о лагерной литературе, обойти Шаламова невозможно. У него лагерь – это всегда что-то исключительно негативное, когда человек не может ничего позитивного из этого опыта извлечь, хотя сам Шаламов извлек из этого опыта свои тексты, которые, безусловно, являются очень ценными. Для Хеллы тоже лагерь не был чем-то позитивным, но он подарил ей друзей. В тексте скорее есть противопоставление не столько лагерного опыта Фришер, сколько лагерного опыта Шаламова и того, как свой лагерный опыт описывает Тамара Петкевич. Это сравнение Шаламова с Петкевич. И это не мое сравнение. О ней говорил Григорий Померанц, который назвал воспоминания Петкевич своеобразной "улыбкой из ада".

– Вы говорите в книге, что не ищете имена палачей, а хотите, скорее, назвать имена жертв. Но тем не менее вы имена палачей называете, потому что приводите материалы судебных дел. Насколько важно для вас было назвать все имена, которые вы упоминаете в книге? Потому что, в связи с судьбой Хелены Фришер, вы упоминаете и других чехословацких граждан, которые оказались в такой же ситуации, как и она. И параллельно вы называете имена тех людей, которые их преследовали.

– Имена палачей, как вы их называете, действительно, появляются в книге, только если я упоминаю тот или иной архивный документ. Когда я писала книгу, я не ставила перед собой задачу раскрыть их личности. Моя цель – описать судьбу жертв. Но для меня Хелла никогда не была жертвой. Она очень сильный человек. То, что она выстояла, мне кажется, избавляет меня от восприятия, что речь идет о жертве. Для меня это, скорее, героический поступок.

– И вы к этому героическому поступку относите и то, что она не уехала из Советского Союза, осталась там жить после того ужасного опыта, который она получила?

– Я не оцениваю это как поступок. Это, если посмотреть с другой стороны, отсутствие поступка. Не знаю, было ли у нее намерение уехать из Советского Союза. Я точно знаю, на основании документов, что она искала своих родных, хотела узнать, что с ними случилось после войны. А вот искала ли она возможности уехать… Она ведь даже не пыталась во времена, когда это было можно, купить путевку. Она не уезжала потому, что прекрасно понимала, что домой не вернуться. Это тема, которая важна особенно сейчас. Невозможно вернуться в это "домой", которое было когда-то. Об этом и последняя проза Марии Степановой: о том, что тот дом, который мы покинули, уже не существует. Хелла прекрасно понимала, что в этот дом не вернуться. Хотя она очень скучала по Чехословакии, это была своего рода ностальгия по чему-то несуществующему.

– Вы довольно много пишете о тех языках, которыми владела Хелена Фришер, о ее переводах. Был ли для нее тогда язык в какой-то степени ее домом?

– Да. Но тут вопрос, какой язык был для нее домом. Потому что ее родным языком был немецкий, при этом она очень тепло относилась к чешскому языку и говорила о себе как о чешке, хотя она была чешско-немецкой еврейкой. Так что язык в некотором смысле безусловно был для нее домом.

– А стал ли для нее домом потом Советский Союз?

– Никаких таких ее высказываний по этому поводу нет. Про Советский Союз, мне кажется, она вообще не говорит. Если она про что-то говорит, то это друзья, люди вокруг нее, люди безотносительно государства. Так что для нее домом стал тот круг друзей, который после освобождения окружал ее.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться