Поэт и драматург Евгения Чуприна собирала деньги для украинской армии на своем дне рождения, попросив гостей обойтись без подарков. Подруга куртуазных маньеристов и постдекадентка несколько лет назад перестала писать стихи по-русски и перешла на украинский. Она не любит русский мир, любит творчество Олеся Ульяненко, поддержала Майдан и уверена в победе Украины на востоке. Интервью записано в киевском районе под названием Мышеловка.

— Можно ли сказать, что Майдан вас изменил, показал себя саму по-новому как человека, как женщину, как литератора, как друга, как жену?

— Для меня Майдан начался гораздо раньше — в 2010 году, когда был убит писатель Ульяненко. Он, по сути говоря, боролся за европейские ценности, за свободу слова.

— Как это произошло?

— Его нашли мертвым в его квартире, что произошло — не совсем понятно, но следствие должным образом проведено не было. И квартиру, которую он таким образом освободил, отдали следователю, который закрыл его дело, не проведя расследования надлежащим образом. В принципе понятно, что он умер под действием тех сил, которые боролись так же и с украинским народом на Майдане.

— Это дело до сих пор не раскрыто? Известно что-нибудь?

— Не раскрыто, уничтожены улики. Пытался расследовать это дело адвокат Олег Веремеенко, достаточно известный адвокат-правозащитник, он занимался делом Ульяненко против Нацкомморали. Он и на Майдане был активным. Сейчас он занимается, насколько я знаю, заложниками, пытается освобождать тех, кого террористы взяли в плен. Он посылал адвокатские запросы, но улики все уничтожены, система себя защищает, скажем так. И тогда я осознала себя настолько украинкой, что, даже будучи русской поэтессой, перешла на украинский язык в 40 лет, стала писать по-украински.

Я всегда симпатизировала больше украинской культуре, чем русской, потому что я романтический автор по своей сути. В русской поэзии я не нашла себя. Я сотрудничала с «Куртуазными маньеристами», но в результате этих событий разорвала с ними отношения. Майдан Вадим Степанцов (лидер КМ. — РС) принял, он даже пел на Майдане, но потом, когда начались имперские вещи, он концептуально изменился: поскольку у него амплуа опереточное, он должен был в этом амплуа действовать. Это уже невозможно было для сотрудничества. Получилось, что я разорвала вынужденно свои творческие связи в России. Очень удачно, что я пишу по-украински.

— О Майдане много говорилось не только как о политическом проекте и проекте человеческой солидарности, но и артистическом. Первое, что приходит на ум постороннему наблюдателю, который приезжает и видит Майдан (сейчас он почти разобран, но в его цвету это впечатляло), — что это огромная инсталляция под открытым небом. Как вы эту артистическую составляющую чувствовали?

— Я находилась в средоточии благодати, грубо говоря. Было такое интересное сооружение на Майдане — Мистецкий барбакан. Ряд художников, которые и до этого довольно себя ярко себя проявили — Иван Семесюк, Олекса Манн и Ярмоленко, у них получился павильон под открытым небом. Там был костер, там собирались все писатели, художники, режиссеры, которые ходили на Майдане, например, Андрухович, устраивались чтения, устраивала их я в том числе. Я сотрудничала с проектом «Бактерия», который тоже делали эти художники, они мне были идеально близки эстетически, я им предложила делать какие-то поэтические акции. Мы еще делали День толерантности в «Бактерии», где читали поэты разные. Нас познакомил такой поэт Полежака, автор замечательного стихотворения «Господин Киселев в Киеве», со страшно неприличным рефреном. Этот Полежака постоянно выступал каждый день то в «Правом секторе», то в КМДА, я с ним тоже выступала.

— Что такое КМДА?

— Несколько зданий были заняты протестующими. «Правый сектор» находился в Доме профсоюзов, который потом сгорел, а КМДА — это горадминистрация. Там находились более-менее люди, скажем, безобидные, которые просто там ночевали, проходили всякие культурные мероприятия в зале. Такое было чуть ли не каждый день. В последнее время там Полежака выступал, он уже устал, тогда выступали мы втроем — Полежака, я и Леся Рой. Это бард, которая по-украински поет, играет на гитаре, у нее такой сатирический оттенок.

— Вы можете вспомнить что-то из стихов, которые тогда читали?

— Могу, конечно, по-украински. У меня есть написанное как раз на могиле Ульяненко, оно получилось как будто бы пророчество, я его читала даже с большой сцены Майдана. Там нет ненормативной лексики.

На цвинтарі кує зозуля, і

гробарі веселі з собаками

починають ще більше всміхатися.

Думають: скільки вона

підрахує років

добрим людям?

Усі повмирають.

Буде, на що

купляти дітям іграшки,

буде, на що

вдягати коханок.

Собаки теж собі метикують:

а скільки кісток,

а ковбас,

це ж сказитися можна!

Та зозуля кує і кує.

День минає і

ніч настає,

а зозуля кує,

а зозуля кує.

Куй, зозуле, куй!

Куй гробарям, куй!

Куй до скінчення днів людства,

віщуючи всім нам безсмертя.

Куй, доки повстануть померлі,

підуть на Майдан і розставлять намети.

Куй, зозуле, куй!

Вони не отримають наших кісток,

вони не отримають наших ковбас,

їх діти залишаться без іграшок,

їх коханки залишаться неодягненими.

Куй, зозуле, куй!

Куй, гробарям, куй!

— Когда это стихотворение написано?

— В 2011 году в мае, на могиле на Байковом кладбище. На могиле услышала, как кукует кукушка. Перевод понятен: куй, кукушка, куй, могильщикам кукуй.

— У вас какое-то специальное внимание к украинской культуре смерти, к теме кладбища, в архаическом народном ключе. Я правильно это поняла?

— В принципе да. Наверное, Жадан еще, изучение творчества Жадана. Мне кажется, что тут есть культурная ветка. Олесь Ульяненко, о нем написана книга как о Танатосе украинской литературы. Во всяком случае, мне кажется, пошла такая романтическая ветка Танатоса, потому что Ульяненко воевал в Афганистане, он о смерти писал очень много, потом умер. Эта его смерть заставила меня в конце концов… Все-таки русской поэтессе довольно трудно в 40 лет все бросить и перейти на украинский.

— Давайте про Ульяненко еще немного. Вы сказали, что считаете его человеком, который погиб, борясь за правое дело. В чем это дело состояло?

— Ульяненко старался американизировать украинскую прозу. Он старался воплотить такой тип, как американские «проклятые писатели», его называли украинским Буковски. Cравнивали с Буковски, на Радио Свобода его сравнили с Миллером, потом с Достоевским и даже с маркизом де Садом. Впрочем, Достоевского тоже сравнивали с маркизом де Садом. Это такая жесткая городская проза. Он довольно ярко, очень красиво писал по-украински. Как стилист он привнес много нового в украинскую городскую прозу, он первый из серьезных писателей, кто начал писать с ненормативной лексикой, со сленгом, но при этом он настолько это возвышенно делал, было впечатление как от полотен Босха. Потому что он был религиозен при этом. В этом плане он довольно-таки серьезный преемник Шевченко. По сути, если Шевченко перевести в современную прозу, то получился бы Ульяненко. То есть «смотри, Боже, что происходит», далее колоритный список злодеяний, притом что все-таки Ульяненко оптимистичнее был, чем Шевченко. Он гордился тем, что все его ужасные романы заканчивались хеппи-эндом. Представим себе такую ситуацию: ты известный писатель, считающийся украинским классиком при жизни, который за дебютный роман получает Шевченковскую премию. Дебютный роман жесткий, с нуаром, с ненормативной лексикой и с очень стремными персонажами. Известный, авторитетный писатель, и вдруг Национальная экспертная комиссия по вопросам морали его объявляет порнографом, книги изымаются из магазинов. Его подставили под это дело. Я, честно говоря, думаю, что у него проблемы начались тогда, когда он написал роман «Знак Саваофа», который описывал деятельность московской церкви. После этого он сам понимал, что он смертник.

— В каком году это происходило?

— Роман вышел книгой в 2006 году. После этого уже вся его жизнь была чередой неприятностей. Мы с ним стали общаться близко в 2007 году, я стала заниматься его делами просто потому, что я его восприняла как своего учителя литературного. Я воспринимаю литературу как духовную практику, мне нужен был учитель, я учителя нашла. У него были постоянно неприятности, мы можем догадаться, с какого рода службами у него были неприятности, и очень жесткие. Но он противостоял, противостоял достойно — это был крепкий орешек украинской литературы. Бывший десантник, он воевал, он был полупрофессиональный боксер и одно время зарабатывал подпольными боями. То есть это был человек — не Пьеро. У него были постоянные неприятности, ему было все труднее издаваться, он летал от издательства к издательству, и в конце концов, был неприятный эпизод, когда, кажется, в 2008 году опубликовался кусок из его романа в журнале «ШО», арестовали в типографии тираж. А журнал всегда хорошо к Ульяненко относился, его когда-то даже на обложку поставил. Потом серьезно была издана книга в крупном попсовом издательстве украинском, «Клуб семейного досуга». Там в основном издавалась тематическая литература, он вышел как эротический роман, хотя это мистический детектив, его с какой-то непонятной целью квалифицировали таким образом. У нас есть такая Национальная экспертная комиссия по вопросам морали, и как оказалось, издательство должно было все свои книги отправлять на экспертизу этой комиссии, в том числе Ульяненко, хотя это было делать вовсе не обязательно, потому что художественная ценность его произведений была уже узаконена Шевченковской премией. Тем не менее экспертная комиссия признала его роман порнографией. У нас за порнографию, никто эти законы не отменял, от 3 до 7 лет лишения свободы. Можете себе представить. И не только за изготовление, но и за распространение, это и для магазинов, и для всех. Ульяненко подал в суд. Люди собрали быстро на суд деньги, но мало, так, чтобы он только втравился. Раздать деньги назад невозможно, адвокаты браться за это не хотели. Нашелся наконец адвокат Веремеенко, который был под стать Ульяненко. Суд длился 9 месяцев, в конце концов мы достигли удовлетворения исковых требований, роман был издан в другом издательстве.

— Обвинения были сняты?

— Да. Это был юридический компромисс, но по сути обвинения были сняты, роман вышел и вернулся на полки, но в другом издательстве, потому что издательство не защищало автора — это мало сказать. Они послали адвоката, который его топил. Потом они, очевидно, были удивлены, что с ними больше не захотели работать. Я подчеркиваю, что там довольно сильная разница между главным редактором и коммерческим директором, это разные люди. Там отличная редактор, но коммерческий директор себя вел таким образом. Ульяненко поступали все время звонки с угрозами, угрожали, что когда ты выиграешь суд, а ты выиграешь его, то через полгода, когда тебя все забудут, тебя найдут мертвым в твоей квартире, и никто ничего не поймет. Так и произошло: он выиграл суд, а через полгода его нашли мертвым в квартире.

— Почему для вас эта история связана с Майданом, почему она для вас оказалась предшествующей Майдану?

— Потому что на самом деле я считаю, что геноцид украинского народа и украинской элиты происходил все это время. Убивали не только Ульяненко. По сути говоря, убивали всю украинскую и еврейскую, кстати говоря, интеллигенцию. Каждый год убивали несколько писателей украинских и еврейских, особенно таких, которые выступали за сотрудничество народов, радикалов, наоборот, не трогали, а вот таких, которые как Ульяненко… Он называл себя антифашистом, он считал, что русские и украинские писатели, не должно быть между ними различий. В принципе, таких фигур миролюбивых у нас было несколько, почти всех убили.

— Известно, кто убил, эти преступления раскрыты?

— Нет, наоборот. Где-то в 2002-м, убили крупного русского поэта Украины Леонида Вышеславского. Это был старый дедушка, но очень крепкий, жил бы да жил. Я видела, как он на свой юбилей стоял на сцене и в течение двух часов шпарил свои стихи по памяти. Крепкий мужчина. Он ехал с какого-то ужина званого, его завезли на окраину города, там избили и бросили умирать. Фактически это было убийство, потому что когда человека избивают, то плевать, сколько ему лет, его избили и убили, раздели. Милиция отказалась расследовать, говорят, что человеку 90 лет, какая разница, от чего умер дедушка. В 2009 году убили зверски, с пытками, русского поэта, еврея Евгения Каплана. Это были фигуры, которые выступали за объединяющее начало между русскими, украинскими и еврейскими культурами. Ульяненко очень беспокоился, он знал хорошо Каплана, хорошо к нему относился, он подозревал, что его тоже могут убить. За Каплана посадили женщину, которая за ним ухаживала. Он дружил с парой, женщина и мужчина с ребенком, они ему помогали. Мужчина — сидевший, но не за убийство. На них это все повесили. Я уверена, что это были не они.

— Как вы думаете, какие силы стоят за этими убийствами? Какие-то протофашистские организации, просто хулиганы? Или, вы думаете, за этим могут стоять спецслужбы?

— Я не представляю себе, чтобы это были не спецслужбы. Это ФСБ, которое планомерно производило геноцид украинцев. Я привела несколько таких случаев, причем я называла украинцами людей, которые действительно поднимали украинскую культуру. Вышеславский переводческой деятельностью занимался. Каплан был диссидентом, писал о Бабьем Яре, дружил со Стусом. Искореняют элиту. Сложно уцелеть у нас. У нас подорвано книгоиздательство, подорвано книгораспространение, полки просто забиты продукцией российских крупных книжных концернов. Я думаю, что в России та же проблема: магазины забиты русскими крупными книжными концернами, и нормальные издательства от этого страдают.

— Вы говорите — ФСБ. Вы имеете в виду российские спецслужбы на территории Украины?

— Именно российские. Это КГБ, назовем так, которое в России называется ФСБ, у нас здесь никак не называется. Фактически КГБ продолжает свою деятельность, и им никто не сказал, что Ленин умер.

— Женя, если говорить о Майдане как духовной практике, а вы сказали, что Ульяненко был вашим учителем именно в практике…

— Он и остается. Учитель может учить и после смерти.

— Был ли Майдан такого рода практикой, какие-то регулярные ваши человеческие движения происходили, помимо чтения стихов?

— У меня было ощущение, что люди просто подтянулись: когда ты поешь в один голос, а потом к тебе начинают подтягивать хор. Я, честно говоря, на Майдане ничем себя не проявила, я сидела на этом Барбакане, практически проболела все самое главное, не делала бутербродов и думаю, они не очень нужны были. Сидела на Барбакане, а Барбакан находился около метро «Крещатик» — это довольно далеко было от боевых действий (это неправда, шутка Чуприной. — РС).

— Вы превратились в сторонницу радикальной украинской идеи за последние годы?

— Да. Я отдаю себе отчет, что моя фамилия Чуприна — это древняя, славная казацкая фамилия. Предки были знатными запорожцами, там были сотники, были полковники. В общем-то, мне это нравится. Как человеку, когда он знает, что произошел от славных предков, и когда к тому же знает, что у него такой типично запорожский характер. Если по русским меркам, я просто самая настоящая ведьма. По-своему, как говорят по-украински, «клятый характер», то есть я думаю, что когда русские люди со мной общаются, то они думают: вот стерва! У меня нормальный украинский характер, у меня украинские мозги. Я думаю, именно поэтому я и не смогла вписаться в русскую литературу.

— А чем отличаются украинские женские мозги от русских женских и неженских мозгов литераторских?

— У нас матриархальная культура. У нас даже требования к женщине другие. В течение многих веков от женщины требовалось, чтобы она вела самостоятельно хозяйство, потому что уходили на Сечь мужчины. Потом их забирали в солдатчину, причем украинцев всегда очень охотно забирали из домов. Мечта об искоренении украинского духа, я считаю, была действительно несколько столетий. Причем мои предки такие, что они пытались с Россией договориться, даже мой предок, полковник Чуприна, активно участвовал в этом деле в Переяславской Раде. И даже переселился в Россию. Дело в том, что украинцы очень анархичные, и я в принципе анархистка, последовательная анархистка, которая понимает, что она анархистка. Женщина украинская очень независимая, вдобавок у женщины украинской еще одна функция была в течение многих веков, говорилось об этом: она носитель языка. Мальчиков отдавали учиться, их учили латыни, учили польскому языку, учили русскому, но женщина говорила по-украински, именно украинскому обучала мать, больше никто. Поэтому нет ничего удивительного, что женщины много потом писали по-украински. У нас гениев украинских пополам примерно, мужчины и женщины в литературе стоят вровень, нет никакого разделения. Мне бросилось в глаза вот что, когда я была еще русской поэтессой. Приезжают российские какие-то знатоки поэзии, они обращают внимание только на мужские фамилии, а у нас такого разделения нет вообще, у нас никому в голову не приходит, что мужики могут написать лучше, чем женщины, потому что у нас сейчас женский элемент просто захлестнул литературу. Накладывается привнесенное какое-то джентльменство — на боевитость украинской женщины. Так же у нас, допустим, рисуют русского черта. Это черт могучий, который может запугать женщину. А у нас здоровенная баба и хилый черт, которого она «строит». Украинская баба хуже черта, такая культура.

— Майдан вас чем-нибудь разочаровал? Он прошел, и каждый человек думает, что это было, что это означает сейчас. Непонятно, чем закончится история с востоком Украины. Не сожалеете ли вы о Майдане?

— Во-первых, майданы у нас происходят регулярно. Был еще языковой Майдан довольно крупный, я тоже на нем сидела. Я вообще не понимаю, о чем жалеть. Для нас Майдан — это форма самоорганизации. Сейчас Майдан стал как какой-то государственный орган, который, я считаю, очень уместен. Я не представляю, как не быть Майдану. Побили студентов в декабре, били зверски. Мои друзья там были и чудом унесли ноги, а поскольку это были поэты и художники, их увел Олекса Манн. Он вообще такой человек, в Алжире у него детство прошло, у него чутье, как у лисы. Они ушли, и началось это зверское избиение, когда люди убегали и прятались в церкви. И что, после этого, извиняюсь, утереться и жить дальше? Украинцы никогда бы не потерпели, чтобы избили студентов. Надо было брать вилы, у кого что есть, идти и сносить Раду, штурмовать. Межигорье — это святая для казаков земля. Как можно так осквернить эту землю, чтобы там, как прыщ, вылез Янукович? Я против Януковича всегда была, у меня в голове не укладывалось, как это может быть, чтобы зэк возглавлял мою страну. Правда, Ульяненко, а он же был пророк, и он о Януковиче говорил, что этот человек, у него миссия великая объединить страну ценой своей жизни, хотя он этого и не хочет. Еще у Ульяненко было пророчество, что через 20 лет в Европе будет молодежь радикальная носить цвета Партии регионов, как сейчас они носят майки с Че Геварой. А что касается востока страны, мне кажется, никаких сомнений нет, там просто добивают этих сепаратистов, правильно делают. Мне кажется, что существует эгрегор какого-то народа, наш очень сильно и злонамеренно испачкали. Это казацкие земли старинные, украинские. Особенно Запорожье, какие сомнения, что Запорожье — это исконно украинская земля? Там Сечь стояла. Там Дикое поле, и они что-то говорят по поводу того, что это может быть Россия? Крым, там было много не украинского населения, там эти штучки проходили. Украинцы к этим штучкам не чувствительны. Я как поэтесса много ездила и выступала там во многих районах, знаю, что там всегда было много украинцев. То, что сейчас происходит, показывает Россия — это исторические реконструкции. Нагоняют людей, набирают алкоголиков, платят, конкретные наркоманы со шприцами изображают народ. А там шахтеры поддерживают независимую Украину. Футбольные ультрас, вся молодежь, поддерживают независимую Украину. Там нет ни одного слоя населения, который бы конкретно сказал: да, мы за сепаратизм. Такого нет.

— Ваша душа колдуньи, украинской ведьмы и патриотки подсказывает вам, чем на востоке дело кончится? А вдруг Россия все-таки сильнее окажется?

— Такого быть не может. Здравый смысл показывает, что она не может оказаться сильнее. Изначально, скажем, по теории военного дела речь идет о вторжении одного государства на территорию другого. Для вторжения нужно, чтобы армия, которая вторгается, была в пять раз больше армии, которая защищается. Если взять население России и население Украины, то украинцев все-таки чуть больше, чем одна пятая России. За русских мы считаем всех. А там же есть угнетенные народы, которые только спят и видят, чтобы им освободиться от ига этого Мордора. Это наши друзья. У меня есть удмуртская кровь, я слежу за удмуртами и вижу, что удмурты на пределе, готовы восстать. К тому же у меня многие друзья воюют на востоке, и хотя это очень тяжело, но получается так, что сепаратистов там добивают. Я смотрю карты, как это все происходит.