Татьяна Ретивова – поэт, переводчик, славист, дочь русских эмигрантов, ветеранов "Голоса Америки"; правнучка писателя Евгения Чирикова. Автор книги стихов "Похвала из-за границы", вышедшей осенью 2013 года в Петербурге. С середины 90-х работала в американской фирме-подрядчике по разоружению Украины по программе Нанна – Лугара (конверсия входила в общую программу разоружения). В Киеве живет 18 лет. Интервью записано в арт-салоне Татьяны Ретивовой "Бриколаж" недалеко от Майдана.

– Татьяна, я бы хотела вернуться к нашему разговору, который происходил в начале мая. Тогда у Киева был довольно большой страх, что будет российское вторжение, что Путин дойдет до Киева. И тогда вы сказали, что, возможно, в этом есть глубокий личный смысл: дочь эмигрантов возвращается в Киев, чтобы встретиться здесь с Россией лицом к лицу. Я хотела начать с этого: как дочь ветеранов "Голоса Америки" оказалась в Киеве, на постсоветском пространстве, более того, родителей сюда привезла?

– Когда я первый раз попала в Советский Союз, это было в 1978 году, я стажировалась в ЛГУ, в Ленинграде тогда, у нас была короткая поездка весной в Киев. Киев меня сильно поразил, я его вспоминала все эти годы. Когда возникла возможность приехать работать сюда в 1994 году, я ею воспользовалась. Уже тогда открыто можно было ездить, а родители мои только в 1989 году или в 1990 году попали – мама обратно в Россию, а отец вообще в Россию, потому что он родился в Праге в эмигрантской семье. Его отец и семья, все Ретивовы, они воевали в гражданской войне, были в Крыму, участвовали в разных походах. Так получилось, что Ретивовы уехали даже до того, как был социальный исход после революции, они уехали в Константинополь. Потом Ретивовы попали разными путями в Прагу, и мой отец там родился.

– Ваши предки восходят к казачеству?

– Ретивовы – да. Митрофан Ретивов, мой прадед, был врачом в Харькове, заведовал больницей, но все его сыновья и он сам воевали на стороне белых в казачьих войсках.

– Итак, Татьяна Ретивова вернулась в Россию?

– Так получилось, что для меня это Украина, хотя у меня нет предков из украинцев, но у моего прадеда другого, Чирикова, была дача в Крыму, и они дружили с художником Билибиным, Билибин писал портреты моей бабушки. Она была артисткой театра, в разгар гражданской войны из Питера они с дочкой перебрались в Крым. Потом уехала. Поэтому у меня такое ощущение, что я продолжаю прерванную линию жизни моей бабушки. Они все бросили и уехали навсегда. А мама моя из Ленинграда, была во время блокады в Ленинграде, потом их эвакуировали. Потом она отступала с немцами, попала в Германию и потом на Запад, в Америку.

– Как они с отцом познакомились?

– На Толстовской ферме. Семья моей мамы, Киршнеры – были одними из первых поселенцев Толстовской фермы, и там она сначала познакомилась с сестрой моего отца, мой отец позже приехал. Толстовская ферма принимала беженцев, они жили там, занимались хозяйством. Они должны были работать на самой ферме или в столовой подавать, готовить и так далее.

– Ваш отец не так давно умер, к сожалению, а мама жива. Вы можете вспомнить, как они восприняли переезд в Киев, как они все это комментировали, что им бросилось в глаза?

– Они часто ездили в Россию, в гости к родственникам, в Москву, в Питер, ко мне в Киев. Они вообще хотели перебраться, даже тогда, в начале девяностых. Тогда был такой всплеск положительный, оптимистический, была надежда, была совершенно другая атмосфера, им интересно было находиться здесь, они смотрели много передач тогда по телевизору, по "Культуре", исторических, архивы были раскрыты, много информации поступало. В связи с этим они вообще хотели переехать. Тут просто технический момент, случайный, получилось так, что благодаря Ющенко с 2004 года здесь можно было находиться без визы для американцев, а с Россией было проблематично. Отец хотел получить российский паспорт, но не успел. Мы решили, что проще будет и легче, чтобы они у меня жили.

– Вы ходили на Майдан?

– Да, ходила. Если честно, я не ходила ночью или вечером, я ходила только днем. Я не была там, когда было страшно.

– Вы сказали слово "страшно". А вообще было страшно?

– Мы ходили по Майдану днем и тогда чувствовали себя спокойно, никогда не было такого ощущения, что какие-то там фашисты и так далее. Страшно было, когда мы смотрели по "Эспресс-ТВ", мы смотрели иногда почти всю ночь, когда происходили обстрелы, когда началось это все на Грушевского, то, конечно, было страшно. Такое ощущение, что просто судьба страны, города держалась на волоске.

– У меня есть один любимый пункт в обсуждении Майдана, это американский заговор против России и Украины, что Америка это все организовала, проплатила Майдан. Вы как человек, хорошо Америку знающий, как американка, как человек, работавший на программе конверсии, что об этом думаете?

– Я проработала почти 12 лет на Украине в области разоружения. Мы имели дело с Министерством обороны, с пограничниками, с таможней, с экспортом торговли, со всеми структурами, которые могли каким-то образом иметь отношение к оружию. Наш проект занимался логистикой. Мы поддерживали четырех подрядчиков, которые занимались конкретно разоружением, то есть разбирали шахты, резали бомбардировщики и так далее. Мы принимали всю технику, которая была потом передана временным субподрядчикам американским. В конце программы Министерства обороны мы везли сюда военные машины, много всякой техники. Мы растаможивали, передавали, поддерживали ее техническое состояние на местах. Принимали гостей, генералов, руководителей программы из Штатов, из России, устраивали совместные мероприятия по разоружению. То есть много было организаторской работы по логистике. У нас были каждую неделю встречи с посольствами, с представителями Министерства обороны. После 10 лет такой работы ты чувствуешь, как организовать такое. У меня возникало ощущение на Майдане, по мере того, как я понимала, что происходит, в том числе по интернету и в новостях, я все время чувствовала недостаток американской логистики, ее просто не было. Мне, напротив, хотелось это все под свой контроль взять и организовать (смеется). Потому что я чувствовала невероятный недостаток в том плане, в котором я привыкла реализовывать какие-то проекты. То есть не было такого проекта. Просто физически ощущаю, что не было. Я наблюдала за блогерами по интернету, видела, что творится, как люди собирают средства, не было никакого центрального проекта, то есть это просто разные отдельные всплески адекватных граждан, которые до сих пор выполняют свой гражданский долг. Не чувствовалось присутствия западных денег или влияния.

– А что бы вы как логист хотели бы Майдану пожелать? Что там было не так, что бы вы переделали?

– Во-первых, я бы создала невероятную базу данных и включила бы туда все, все возможные сборы средств, которые происходят на разных уровнях, я бы организовала хотя бы на гражданском уровне, может быть, даже без политического согласования команды из разных журналистов, которые могли бы совместно проводить лайф-стрим на месте в горячих точках, согласовывать, что они видят. Потому что получается так, что Россия передает одно, Украина передает другое, какие-то кадры всплывают, появляются одни и те же кадры с разной совершенно информацией. Тут нужна логистика, почему никто не занимается этим?

– До сих пор это актуально, это актуально на Востоке Украины.

– Да, конечно.

– Традиционно задаю этот вопрос всем, кого интервьюирую в Киеве. В России жупел украинского национализма – фашисты, "Правый сектор". Как вы это чувствуете, как это выглядит все в реальности?

– Я пытаюсь вспомнить, как я раньше смотрела на Украину и как разные эмиграции воспринимали Украину в Америке. Почему-то у многих после Второй мировой войны осталось ужасное, непонятное впечатление об Украине, о бандеровцах и так далее. То есть это первое, что приходит в голову почему-то эмигрантам. Так как я долго здесь живу, почти 20 лет, у меня эти стереотипы давно исчезли. Я не вижу никакой разницы между Киевом сейчас и, скажем, 10 лет тому назад, все то же самое. Приехали активисты. Ну и что?

– То есть никакого страшного "Правого сектора" не было?

– Он есть, наверное, и слава Богу, мне так кажется, что появилась такая сила. Говорят, что они проходили какие-то подготовки военные по истории или еще как-то. Не знаю. Это больше похоже на скаутский лагерь; просто нормальная подготовка. Я хочу сказать, что мы, когда занимались разоружением, мы всегда цитировали международные договоры, по которым здесь находимся, включая Лиссабонский, и так далее. Самый большой шок для меня – то, что так этим пренебрегли, этими международными договорами. Получается, что фактически вся дипломатия коту под хвост, ее больше нет.

– Хочу вернуться к этой мысли – дочь и внучка эмигрантов возвращается на историческую родину. Как вам Русский мир, или Украинский мир, как вы себя чувствуете в этой своей судьбе?

– Дело в том, что он был всегда со мной. У нас была большая семья в эмиграции, в основном по отцовской линии, моя прабабушка жила с нами в Нью-Йорке. Мы жили так же, как я сейчас живу. Единственное, что изменилось, это фон. Тот фон был американский, хотя я благодарна Америке, я ее считаю своей материальной родиной, скажем так, но я по крови не американка, я себя чувствую дочкой эмигрантов. Мы всегда жили Россией, тем, что здесь происходит. Поэтому, когда началась перестройка, был огромный подъем для нас всех, мы начали ездить сюда, постепенно вернулись. Но сейчас я воспринимаю то, что происходит, как одну из самых больших трагедий в моей жизни. Я воспринимаю какие-то существенные, важные моменты, они дублируются. Для меня убийство царя и убийство президента Кеннеди – это два параллельных явления. То, что произошло со страной после этих убийств, этот вакуум, который возникает, энтропия. У меня было на моих глазах убийство Кеннеди. Я пыталась оттенить то, что сейчас происходит, сравнить с разными моментами – 9.11, Чернобыль и так далее. У нас, когда в мае был фестиваль поэзии "Киевские лавры", обсуждался вопрос, насколько повлиял Майдан на творчество, будут ли люди писать иначе. Я так считаю, что то, что сейчас здесь происходит, больше повлияло на меня, чем 9.11, хотя это произошло в моем родном городе, Нью-Йорке, где я родилась. То есть оно перевернуло весь мир для меня. И, наверное, сравнимо с Чернобылем, хотя я в Киеве тогда не была, но просто помню это как трагедию, как взрыв какой-то, исторический, что ли.

– У вас появились тексты, написанные во время Майдана, или пока это все в душе?

– Да, но сейчас я не могу их прочесть.

– Тогда прочтите последние стихи из вашей книги, которые написаны в 2013 году, они парадоксальным образом связаны с нашим разговором, с темой судьбы, с Крымом. У вас есть стихотворение, напрямую связанное с Крымом, где вы заговорили вдруг по-татарски. С какого начнем?

– Наверное, со стихотворения "Путем каботажного плавания":

И неведомо мне куда

Я тащусь, без компаса,

Морскими путями,

Каботажным плаванием,

Вдаль Эллады ль, Колхиды ль,

Не отрываясь от берега.

Гуськом за греками,

Затаив дыхание,

Прикусив губу я.

Издалека все равно зависает

Твой взор рядом с огнестрельным оружием

Варягов. Волнующий запах отчаяния

Проступает в этом необъятном краю,

Через пеплом покрытый чернозем.

Но увы, не оторваться мне

От берега, ибо меня уже занесло

Под скалами на каменистый

Берег Херсонеса, возле храма.

Ежедневно я роняю бисер

По забытой береговой тропе

Вдоль черноморских утесов

В сторону дач на Батилимане,

Где похоронена моя тетя Светлана

В четырехлетнем возрасте, в 1918 г.,

И написан был Билибиным портрет

Моей овдовевшей бабушки.

Какое еще другое право

Существует у меня для вида на

Жительство в этой стране призраков?

Поэтому, из-за необходимости,

По пятам Ифигении тавридской,

Я совершаю жертвоприношение.

Обволакивающим взором

Я изучала изгибы тела

Атласа по берегам, по его бокам

По краям и тропам полуострова.

И обшарила я весь его профиль

В поиске рун, руин, ручки,

Золотого руна. Пока не нашла.

Под бугром Атласова плеча

Присутствие отсутствия. Рифмы.

Однажды она замыкала мои словеса – всуе.

Черным по белому написала я иной

Строкой, "вером" освобожденным.

И вышла я из берегов как река,

Белым шумом, эхом моря,

Можжевеловой песнью,

Сопровождающими мое и так

Бесконечно каботажное плавание.

– Теперь прошу вас прочесть крымское стихотворение, последнее в книге, “Хвала образу жизни”

На него дурь нашла, на

Мой образ жизни.

В этой попытке замедлить

Шаг времени, не чуя под

Собою… Говоришь страны,

Земли, цитируешь.

Ломка и так отчужденной

Скобы на всяких гранях

Да перифериях застрявшая.

Яшь егет за столом с чарой,

Sakhor по-санкскритски хрустит,

Шикарный такой. Кто не скажет

Тен бик мажаралы узды, тот

Артык мазасызлау будет. Все,

Мол, дело в аваздашлыке.

На столе круглый икмак

В кунжуте, без дрожжей.

Ekmek, баранка с приветом

Международным! Под флагом

ООН охватив Евразию за

Талию безоглядно и без

Оговорчиво. Анисовой водкой

Разбавляя aquam vitae, mon

Plaisir, c таким avoirdupois,

Что дальше некуда. Нет но

Что это за сказ безумный?

Кто охватил же? Да дух

Времени со своим расчетом.

Не успела замедлить его ход.

Это сарынь на кичку моего

Нынешнего образа жизни.

Живи и помни. Врангель в Крыму.

Наши за шеломами. Будьмо.

Март 2013, Киев