Александр Ройтбурд. Одессит, киевлянин, звезда постсоветского современного искусства, куратор выставки “Кодекс Межигорья”, собрания предметов из резиденции Виктора Януковича. Запись сделана в мастерской Ройтбурда на Подоле.
– Вы сразу соглашались с Майданом, поддерживали его? Или были какое-то время майданоскептиком?
– Майдан давно назревал. Через несколько месяцев после того, как Янукович пришел к власти, какие-то его шаги, которые вызывали ужас, неприятие, разум не принимал этого всего, и все говорили: ну, пройдет несколько месяцев – и будет новый Майдан. А его все не было. Не стал новым Майданом “налоговый Майдан”, “языковой Майдан”, не стали новым Майданом протесты против выборочного правосудия...
– Майданом здесь называют все массовые протесты?
– Это началось с 2004 года, когда на киевскую площадь (майдан) Независимости вышли люди, и это стало носить название – Майдан. И тут, когда все считали дни до подписания ассоциации с Европейским союзом, происходит резкий разворот, мы понимаем, что нас “сливают”, есть такой термин. Объяснения, почему это происходит, не поддавались логике, в этом не было здравого смысла. Было видно, что Путин вызвал Януковича на ковер, запугал, подкупил, и судьба страны решилась за ее пределами. Мнение народа оказалось полностью проигнорировано. Стало понятно, что на этом можно забыть о том, что правительство выражает не только волю народа, но и какой-либо его части. Потому что за время подготовки ассоциации с ЕС большинство населения как-то позитивно это восприняло и связывало с этим ожидания.
Мы какое-то время завидовали москвичам, что у них была Болотная, а у нас все было глухо
Я сидел, пил чай, смотрел удивительную социальную сеть Facebook. И вдруг во френдленте появляется пост от моего друга Мустафы Найема, где он пишет: "Все выходим на Майдан! Все собираемся! Я уже на месте, и тут уже есть люди". Я написал, что подтянемся, допил чай, оделся, вызвал такси и поехал на Майдан. И увидел facebook-party, была куча знакомых: "Ой, и ты здесь, какая радость..." Такая вот тусовка. Тем более, мы какое-то время завидовали москвичам, что у них была Болотная, а у нас все было глухо. И тут вдруг такая куча друзей, все начиналось замечательно. На второй или третий день я вылез на трибуну, сказал, что это не должно стать вторым Майданом, это должно быть чем-то типа Оккупай... Глупость, конечно. Я недооценил противоположную сторону. А в качестве своей проевропейскости я прочел "Оду к меланхолии" Китса – к удивлению собравшихся, которые не поняли, что это.
“Нет-нет, не торопитесь к Лете сонной,
Не рвите волчьих ягод в час кручины!
Не искушайте рот свой белладонной,
Рубиновою гроздью Прозерпины...”
Я сказал: "Давайте говорить не о Януковиче, давайте говорить о любви!" Никто не знал, надолго ли это. Я встретил Юрия Луценко, на послезавтра намечалась массовая демонстрация, и он сказал: "Если выйдет хотя бы тысяч 30, значит, мы уже не разойдемся". А вышло где-то 150. Это было людское море, и мы поняли, что просто так это не кончится, что народ созрел. Я помню, встретил друзей-художников, антикваров на Майдане, мы зашли в кафе, там было переполнено, но был свободный столик, где сидела еще взрослая пара, мужчина и женщина, хорошо за 50, очень спокойные люди. Они пригласили нас присесть и все время флегматично молчали. И потом, когда они уходили, мужчина грустно на нас посмотрел и сказал: "А могли бы все сегодня и порешать..." И я понял, что в людях проснулась решимость. Потом появились какие-то художественные инициативы, Влад Троицкий, режиссер, письмо огромное раскатал. Я уже не помню, о чем точно, оно прозвучало у стеллы Независимости, была куча подписей не то за отставку Януковича, не то за ассоциацию, не то еще за что-то. Подтянулся уже бизнес, тоже куча друзей. Но это все еще был фестиваль. А потом побили студентов. Янукович поехал на охоту и дал приказ – бить.
– Он же открещивался от этого, говорил, что не давал приказов?
"Беркут", похожий на римских центурионов, гонится за безоружными людьми, те находят убежище в монастыре, монастырь бьет в набат... Прямо какие-то средневековые декорации
– Конечно, письменных приказов не было. Но как вы себе представляете жесткое избиение без санкции первого лица? В том режиме, который выстроил он, где на всех местах были поставлены люди по принципу личной лояльности, как это он не знал о том, что произошло жестокое массовое избиение? И начала вырисовываться какая-то картинка, которая потом достигла своего апогея на Грушевского. "Беркут", похожий на римских центурионов, гонится за безоружными людьми, те находят убежище в монастыре, монастырь бьет в набат... Прямо какие-то средневековые декорации. И параллельно это все происходило в виде трансляции, в реал-тайме. Я на следующий день пришел к монастырю, был пост, но монастырь открыл свои двери и устроил кухню, вполне скоромную, там и колбаса была, и сало, и сыр. И там всех кормили, какие-то девушки-искусствоведы варили огромный борщ под управлением владельца крупнейшей украинской сети книжных супермаркетов. Потом, кстати, они так вошел во вкус со своей женой, что на Майдане провели все время, пока в конце января не слегли с воспалением легких. Потом на Майдане уже была организована кухня, к которой присоединились грузины, они там жарили шашлыки, в общем, это было даже вкусно. Я второй и последний раз выступил с трибуны, читал Ивана Франко и закончил все такой идеей, что при поимке Януковича необходимо будет его раздеть, отснять татуировки и предъявить людям, чтобы в следующий раз думали, кого выбирать. Я почти уверен, что у него есть какие-то татуировки, он попал на зону по малолетке. Ну, и тут же я увидел, как какие-то люди всех желающих начали обучать приемам уличного боя. Выстроили две шеренги, учились по команде идти стенка на стенку, каким-то необходимым навыкам. Судя по всему, это были афганцы. Чтобы при следующем нападении "Беркута" не быть беспомощными. Я понял, что народ будет защищаться.
Мне показали вершину беркут-арта – это такая деревяшка, на которой, как в армии любят, была выжжена надпись "Я – сердце (в смысле люблю) – котлеты". Это верх беркутовского креатива
Потом эпицентр народных протестов с Михайловской площади опять переместился на Майдан, там было два Майдана – один на Европейской площади, один на самом Майдане, один был с политиками, один без политиков, потом они слились. Потом начались регулярные атаки, началась организация Самообороны, это все уже история. При этом действовал Открытый университет, прямо на Майдане поставили сцену, там был видеопроектор, и там начиная от того, что бизнесмены обучали простых людей, которые со всей Украины приехали на Майдан, основам бизнеса, заканчивая тем, что приехавший из Петербурга Петр Павленский рассказывал о радикальном акционизме. Там и музыканты были, и фестиваль документального кино. Это по одну сторону, а по другую сторону стоял "Беркут". В музее мне показали вершину беркут-арта – это такая деревяшка, на которой, как в армии любят, была выжжена надпись "Я – сердце (в смысле люблю) – котлеты". Это верх беркутовского креатива. Там еще были надписи типа "Вася", "Наташа" и "ДМБ-2014". Это дощечка такая была, она украшала собой кухню. Это уже баррикада на Институтской. Я помню, когда я оказался на передней линии, не во время боя, а на следующий день, по-моему, после очередной стычки, вот только построил "Правый сектор" эту баррикаду, и я вышел на передовую линию. У меня тогда даже бейсбольной биты не было, я просто вышел посмотреть. Я ощутил себя в каком-то кино. То есть где-то в 50 метрах на возвышении стоит "Беркут", как глухая стена, закрытый щитами. А сзади стоит катапульта, тут же – обгоревшая колоннада стадиона, тут же звучит чудовищная боевая музыка на железяках, это все напоминает саундтрек к фильму "300 спартанцев". Трубач, который потом трубил там сигналы наступлений. Горящие шины и прожекторы, которые создают совершенно киношное какое-то освещение. Люди с самодельными щитами, в касках, похожие на средневековых воинов. И полное ощущение, что это 5D-кино, еще и с запахами. Единственное, что как-то снимало все сумасшествие, которое могло охватить при созерцании этого, – люди, которые с айфонами и айпедами это все стримили. Но это еще и усиливало сюрреализм восприятия. Снижало кинематографичность и усиливало сюрреализм.
И полное ощущение, что это 5D-кино, еще и с запахами
Ну, еще нельзя не упомянуть "Мистецку сотню", которая была в Украинском доме. И особенно "Мистецкий Барбакан". "Барбакан" – это передовая башня перед крепостью, а "мистецкий" – это художественный. Его организовали художники, группа галереи "Бактерия", это Олекса Ман, Иван Семесюк, Андрей Ермоленко, их друзья-архитекторы, они из каких-то поддонов деревянных соорудили остроумную архитектурную конструкцию, которая была ими превращена в галерею. Она же была там каким-то укрепленным пунктом, вот ее разобрали недавно, и там висели их работы, происходили какие-то художественные события. То есть мало того, что сам Майдан был грандиозной инсталляцией...
– И продолжает ею оставаться.
– Ну, это уже не то. Это уже бомжатник, к сожалению, он пережил себя. Он был укреплен и сконцентрирован в кулак и всегда готов был отразить наступление, там была другая насыщенность совершенно. Сейчас это все как-то размыто. И вот этот "Мистецкий Барбакан" – это было отлично, по-моему.
– То есть, когда говорят пушки, музы не молчат, у них только меняется тембр и темпоритм?
– С этой стороны не молчали. С той стороны крутили блатняк и шансон для поддержания боевого духа. А с этой стороны были концерты вживую "Океана Эльзы", когда невозможно было пройти, выступали Dakh Daughters или там "Пушкин Кляйзмер бэнд", там было настоящее искусство. Ну, наряду с художественной самодеятельностью, конечно, и какие-то сумасшедшие графоманы свои стихи читали. Но в целом... Вела Руслана, лауреат Евровидения, актер Евгений Нищук, который сейчас министр культуры. То есть это было художественное событие. Другое дело, что меня несколько раздражало... Я сделал потом выставку "Мантру геть", потому что меня несколько раздражало то, что происходит с людьми, которые прекрасно понимали, зачем они пришли, что происходит. Они пришли, потому что сделали свой нравственный, политический выбор. А политические лидеры начали разговаривать, как... кстати, я и на Болотной это заметил, господин Навальный в таком стиле общался – как с массовкой из детского сада, которой нужно сначала кричалки сказать, чтобы все дружно продолжили. Вот эта заниженность интеллектуальной планки до уровня детсадовского утренника немного раздражала.
Александр Ройтбурд
– Как ваша выставка выглядела? И "Мантру геть" – что это значит?
– Это было просто название одной из работ, где я выражал пресыщенность вот этими заклинаниями, звучавшими на Майдане. Там были и другие работы, сейчас одна из них в "Арсенале", на шекспировской выставке, это "Последний день Помпеи", где я поместил в обстановку реального Майдана каких-то персонажей, отсылающих к живописной традиции XVI-XVII веков. Я как раз в январе провел неделю в Испании, увидел Прадо и вернулся. Выставка посвящена юбилею Шекспира, большая. И, как ни странно, она больше получилась о нашем времени, чем о Шекспире. Ее куратор – Александр Соловьев.
– А "Мантру геть" из каких работ состояла?
– Там было несколько живописных вещей. Там были две вещи, которые я сделал буквально на одном дыхании в те два дня, когда лилось больше всего крови, это "Резня на Хеосе" и "Поднимающий знамя". Одна из них сейчас в Вене. И "Последний день Помпеи", и ряд графических листов.
– Самый страшный момент за это время?
– Физически это, конечно, 20 и 21 февраля. Я приехал в Киев 19-го, ехал из Одессы, и уже это все начиналось. Я по интернету следил за новостями, и когда я приехал, уже было страшно. Ну, и к вечеру все рухнуло, к вечеру 21-го числа. Тогда я думал, что надо бежать. Но я, чтобы не поддаться психозу, стал работать.
– И за эти дни были написаны эти две работы, о которых вы говорили.
– Да.
– Я хотела спросить об эстетике народных мемориалов "Небесной сотни". Меня, честно говоря, поразила эта аллея на Институтской.
– Это такая наивная, народная, очень от сердца, очень религиозная эстетика. Там же много людей из западных областей, там такая почти католическая набожность, она другая немножко. Она во всем разлита, она не только храмовая. В общем, это все очень интимно, все очень наивно и трогательно, когда проволочкой привязан венок к тому месту, где какой-то конкретный человек погиб, где возле его распечатанной на принтере, полинявшей фотографии горит лампадка. И это на каждом шагу, там же очень много людей погибло, больше ста человек. Сто убитых и больше тысячи раненых – это для одного боя даже в Великую Отечественную войну были бы серьезные потери. И люди в основном безоружные, хладнокровно расстрелянные. Вообще, эти несколько дней отменили казавшиеся уже установившимися представления о морали, о гуманизме. Мы попали в совершенно другую реальность. Если на Майдане 2004 года не было ни одного разбитого носа, здесь насилие было, причем потом уже с обеих сторон оно возникло. Когда говорили, что там бьют "титушек", – ну а что они еще могли с ними сделать? Они не имели права их арестовать, как-то удерживать, депортировать. Отпусти – они завтра опять придут, нападут. Это люди с уголовной моралью, гопники, и, наверное, ничего другого они не понимают. Я, правда, говорил: может быть, не калечить их, может быть, лучше порку публичную... Меня обвинили в кровожадности. Я против насилия, но я понимаю людей, которые к нему прибегли.
– Мы сейчас видим насилие на Востоке Украины, такое, что оно переплевывает то, что происходило здесь.
– Конечно!
– Отношения со смертью и насилием – тоже вопросы культуры.
Мемориал Небесной Сотни
– Понимаете, здесь все-таки подавляющее большинство составляли мирные протестующие. Даже когда они прибегали к насилию, они были мирными по своей сути. Все эти рассказы об оборудованных камерах пыток... Ну, может быть, какие-то инциденты с тем, что кого-то избили и ограбили, были, но массового такого явления не было. А там набраны маргиналы, им сказали: бейте, убивайте, калечьте. Для меня разбитая голова Жадана – это ужасный символ того, что происходит на Востоке. Просто это крупнейший современный поэт Украины, не будем проводить параллели, но для украинской культуры он значит столько же, сколько Гандлевский или Цветков для русской. Там в роли массовых протестующих оказались те люди, которых в Киеве мы называли титушками. Но "титушка" – слишком ласковое слово. Там это – эскадроны смерти, черная сотня. Есть масса исторических синонимов, которые более корректны. Это штурмовики, набранные из уголовного элемента и люмпенов. То есть, если здесь была все-таки какая-то благородная мораль, то там – люмпенская мораль, апеллирование к самым низменным инстинктам. А тут – апелляция к высокому была, к чувству свободы. И человек любой, попадавший сюда, понимал, что он носитель идеи свободы. Это разные вещи. Даже те, кого мы называем экстремистами, кем пугают в России, "Правым сектором"...
– Кстати, что вы о "Правом секторе" скажете?
Для них Бандера – это не пример идеологии, это пример повстанца. Как Василий Иванович Чапаев для русского среднего человека – пример героизма, а не образец для идеологического подражания
– Я знаком с некоторыми людьми оттуда. Я не знаю Яроша лично, не знаю рядовых бойцов. Я читаю их сайты, некоторые публикации вызывают у меня естественное отторжение. Несоразмерный культ Бандеры, попытки оправдать какие-то формирования коллаборационистские – это, конечно, не радует. Но надо понять, что для них Бандера – это не пример идеологии, это пример повстанца. Допустим, как Василий Иванович Чапаев для русского среднего человека – это пример героизма, а не образец для идеологического подражания. И там есть люди очень образованные, интеллектуалы, вполне светские, с взглядами... не то чтобы ультралиберальными, но не чуждыми либерализма. Притом что они вооруженная сила, их путь – это представительская демократия. Они националисты, наверное, в той же степени, что и Навальный националист. Среди них есть этнически далеко не только украинцы, там и русские, и кавказцы, и, что “самое страшное”, есть и евреи, и не на последних позициях, а на ключевых. Далеко не все украиноязычные, хотя стараются говорить по-украински, но, в принципе, отторжения русского языка нет. Они приглашают интеллигенцию, интеллектуалов, интересуются их мнением, вступают в дискуссии, в чем-то соглашаются. Некоторые свободно говорят по-английски. Я не могу сказать, что это самая близкая мне идеология, но по-человечески это последовательные, некоррумпированные люди. В Украине сегодня, думаю, нет ни одной партии, с которой у меня не было бы идеологических несовпадений, и с ними, конечно, тоже есть.
– С моими украинскими знакомыми мы говорим либо о плохих сценариях, либо о том, что не можем предсказать, какими они будут. И каждый раз пытаемся понять, как можно прекратить это все.
– Прекратить это может крах путинской империи. Сценарии мы не в состоянии предугадать, мы все равно мыслим категориями не XXI века, так конца XX, а это совершенно другая система координат. Путин начал с того, что он вернулся к каким-то довоенным представлениям о пределах допустимого, о правилах игры и эволюционирует в сторону какого-то допетровского мракобесия. И как бы мы хорошо ни знали историю, мы не в состоянии найти аналогии. Никогда на протяжении своей истории ни Россия, ни Советский Союз не были конфронтационно-антиевропейским проектом. То есть одни были страны – союзники, другие – враги. Вот все были франкофилами, а Павел стал англофилом, его убили, а кто-то потом стал германофилом... А потом появились большевики, для которых капиталистический мир был врагом, но прогрессивная общественность и угнетенные народные массы в капиталистическом мире были глобальным союзником. Никогда еще со времен, я думаю, Орды не было такого, что Россия противостояла бы всему миру. Что это такое – еще никто опыт к этому не приложил. Я не думаю, что Россия в состоянии сохраниться в этих условиях.
Но это все-таки относительно долгосрочная перспектива. В краткосрочной перспективе она может попытаться отхватить не только Крым, но и другие куски Украины, попытка полного аншлюса Украины может быть. Следующей точкой может быть лукашенковская Белоруссия, которая не найдет у Европы даже такой скромной поддержки, как Украина. Это может быть восстановление большего доминирования на постсоветском пространстве, это может быть попытка распространения сферы влияния на страны Балтии, хотя они и в НАТО, на страны Центральной Европы. Это может быть идея прорыва на Балканы, ось Сербии. Не знаю, что еще. Может быть, контроль над проливами и водружение православного креста над Святой Софией, переименование Константинополя во Владимирополь?
Сначала я поймал себя на мысли, что какая-то гротескная футурология Войновича оказывается просто легким зубоскальством над реалиями. А сегодня уже глобальная абсурдистская картина мира Сорокина или Пелевина оказывается настолько реалистичной... По некоторым сообщениям, точкой, когда Путин принял решение применять силу, был просмотр какого-то киселевского сюжета, это был ясно снятый "S.N.U.F.F." пелевинский, он посмотрел и решил устроить показательную войну. Когда я начал читать "S.N.U.F.F.", я подумал, что это уже скучно, Пелевин мне надоел, с трудом дочитал до конца. Когда через несколько месяцев это стало реальностью, а со сцены Майдана выступил живой "Бернар-Анри", то есть Бернар Леви, я понял, что живу в какой-то фантасмагории. Ну, что, плохо еще может быть. Чтобы об этом не думать, я работаю.
