Культурный дневник

Стул в искусстве не новичок. Мир знает стулья от Винсента Ван Гога, Марселя Дюшана, Джозефа Кошута, Йозефа Бойса, а Сломанный стул Даниэля Берсе на женевской площади Наций символизирует протест против применения противопехотных мин и кассетных бомб.

Как создать произведение искусства? Почему диктаторы не любят современное искусство? Как связаны искусство и насилие? Художник и теоретик искусства Анатолий Осмоловский говорил об этом на форуме свободной культуры "СловоНово" в Черногории.

Перформанс назывался "Партитура для стула". На сцене стоял обычный стул из мебельного магазина, в углу – принтер. Рядом лежали кусок фанеры, молоток, гвозди, топор, ножовка, клеящий карандаш, другие материалы и инструменты.

"Долго искусство создавалось, чтобы очаровывать или удивлять человека, – начал Анатолий Осмоловский. – А с прошлого века оно еще и расколдовывает реальность. Про это и обнажение приема как рядовое становится уникальным. Парадокс в том, что современный артефакт похож и непохож на искусство. Уверенность отправляет новое на периферию сознания. А "похожее на искусство" – в хранилище, забытье. Но, если мы сомневаемся или возражаем, что перед нами искусство, всё иначе".

Смотри также

Екатерина Деготь: "Скелеты в шкафах игнорировать невозможно"

Возражая художнику, общество непроизвольно участвует в создании культурной ценности. Высокий накал противостояния добавляет арт-объекту стоимости. Во французском искусствоведении для описания подобных взаимоотношений есть термин lutte, "распря". "Распря" по поводу искусства – хорошая, она во имя того, чтобы создавать вместе что-то ценное. И она более важна, чем распря, например, по поводу государственных границ.

Почему разные диктаторы одинаково преследуют современное искусство? В XX веке разве что Франко смотрел сквозь пальцы на художественную жизнь страны. Соратником Муссолини был итальянский писатель и теоретик футуризма Маринетти. Тесные отношения с Третьим рейхом повлияли на предпочтения дуче – итальянских футуристов вынудили закрыть рты или трансформироваться в так называемый неоклассицизм, напомнил Осмоловский.

В советской и российской истории то же самое, достаточно вспомнить разгром в 1962-м выставки авангардистов в Манеже при Хрущеве, Бульдозерную выставку в 1974-м при Брежневе или недавние гонения на Pussy Riot. "Диктатор стремится подчинить наше время. Он перетягивает внимание людей на себя, потому и притесняет современное искусство, – объяснял художник. – В борьбе за управление вниманием искусство – один из важнейших для тирана инструментов, потому что внимание людей является для искусства инструментом создания культурной ценности".

Тем временем на сцене к спинке стула прибили фанерный прямоугольник – получилось демонстрационное поле.

"Стул в современном искусстве – архетипичный, даже иконический объект, – рассказывал Осмоловский. – С начала ХХ века с ним делают работы разные художники. Произведение искусства, наверное, легче всего создать, помещая что-то в контекст искусства, хотя это не гарантия, что получится. Инсталляцию "Один и три стула" Джозеф Кошут сделал в 1965 году. Объект концептуального искусства состоит из стула, его фотографии и определения слова "стул" из словаря. Это этапная работа, как и эпохальный "Черный квадрат" Малевича, положивший начало истории абстрактного искусства, которая продолжается и ныне".

Работа Кошута "Один и три стула" обозначила новый этап – рефлексии, как устроено наше понимание. Он представил три вида постижения реальности: описание, её репродуцирование и тактильное с ней взаимодействие. Берете стул, садитесь – тактильное постижение реальности. Где эстетика? Тут нет эстетики! Более того, эстетика в концептуализме программно отвергается. И происходит дематериализация искусства – создание искусства, у которого нет своего материального носителя. Проще говоря, искусство у Джозефа Кошута – это идея поставить стул, сфотографировать его, повесить рядом снимок и распечатку из Оксфордского или другого словаря.

И получается, что каждый может сам сделать произведение Джозефа Кошута. Потому что у Кошута произведение искусства – нематериальная идея. При этом надо бы иметь в виду, что институции, скажем авторское право, формируют произведение искусства фактом своего существования, протоколом. И большинство изображений "стульев Кошута" защищены авторским правом. Другой подобный пример: в 1990-е московские акционисты шутили, что если художника не забрали в милицию после перформанса, то искусство не состоялось (сегодня это не работает).

Ассистент сфотографировал стул, распечатал на принтере снимок и объяснение из Википедии (аналога "Оксфордского словаря", который показывает нынешнее состояние умов), что такое "стул", и приклеил на прибитую к спинке стула фанеру.

"Искусство находится в тесной связи с окружением, – продолжал Осмоловский. – Оно о том, как современные люди думают, чувствуют, о чем мечтают, поэтому и называется современным. Современность является не просто констатацией времени, мол, художник работает сейчас, значит, делает современное. Огромное количество художников делают пейзажи, портреты и так далее. Чтобы быть современным, художник должен быть тесно связан с актуальными событиями нашей жизни, которые для нас важны. Конечно, стопроцентного рецепта нет, каждый художник предлагает свой подход и мысли. И когда человек начинает говорить: разве это искусство? Именно этот вопрос и формирует произведение искусства".

В 1970-е многие художники делали искусство из материалов, с которыми никто ранее не работал. И Йозеф Бойс намазал на стул огромный кусок жира. Он любил еще работать с мёдом и войлоком. Такими нестабильными веществами надо специально заниматься, иначе артефакт будет утрачен. Выбор осознанный. Например, почему войлок? Это валяная шерсть, без структуры, хаос, что важно для Бойса. Потому что основной пафос его искусства – показать что-то, что существует за пределами человеческого сознания, то, что скрыто от глаз. Как медики прививали себе болезнь, чтобы изучить и научиться лечить ее, Бойс "прививал" себе внутренние течения германского духа, который в том числе привел ко Второй мировой войне.

Затем усадили на стул режиссера-документалиста, президента международного фестиваля документальных фильмов "Артдокфест" Виталия Манского. Из-за чего стул приобрел дополнительную ценность, потому что на нем в 13:44 посидела знаменитость. Сфотографировали, распечатали, приклеили.

"Культурная ценность создается посредством различных операций выделения из привычного ряда. Сейчас ведьма наколдует материальную сохранность стулу на 400 лет, работа сохранится как артефакт. Мы приглашали священников, чтобы освятили, но, к сожалению, служители культа отклонили просьбу, – посетовал художник. – В России сейчас освящают не только корабли, дома и ракеты, но и художественные выставки. Висят музейные картины, и священник окропляет их святой водой, крутит кадилом, на выставке это выглядит странно. Отказ традиционных конфессий от ритуала освящения выделяет наше произведение из окружающей действительности – появляется некий объект, который отказались освящать традиционные конфессии. Письма-отказы тоже имеет смысл распечатать и приклеить на стул".

Ведьма поколдовала и прилепила к стулу волшебную печать, по залу поплыл аромат ладана. Сфотографировали, распечатали, приклеили.

"Пока у нас были концептуальные действия – это теория искусства, будут и художественные, – подбодрил публику Осмоловский. – Важно понять, что произведение искусства – это коллективный труд, который делает много людей. Большинство действий скрыты от чужих глаз, а мы их сейчас обнажаем. И теперь нам пригодится прикосновение красоты. Фотомодель примет пару поз, посидит на стуле и поделится с ним своей прелестью: прикосновение прекрасного к стулу, касание человека красивого к предмету передает часть красоты предмету, не отнимая красоту у человека".

Фотомодель "приняла позы". Сфотографировали, распечатали, приклеили.

"Произведение искусства должно быть нефункциональным. На стуле можно сидеть, и это его слабость, – продолжал художник. Может, лучше других это выразил Марсель Дюшан своим "Велосипедным колесом", когда скрестил часть велосипеда с табуретом: колесо не катится, на табурет не сесть. "Искусство начинается, когда швейная машинка встречается с зонтиком на операционном столе", – заявил в "Манифесте сюрреализма" в 1924 году Андре Бретон. Это значит, что наиболее отдаленные сущности, соединяясь, рождают метафору".

Пока Осмоловский говорил, стулу отпилили ножку, обтесали её и прибили к сиденью – на бывшем стуле сидеть стало невозможно. Сфотографировали, распечатали, приклеили.

"Теперь знаменитая работа Христо Явашева. Он "упаковывал" различные объекты от пишущей машинки и автомобиля до морского побережья. И в 1995 году обернул в серебристую ткань Рейхстаг, что стало символом свободы, конца холодной войны и продолжением диалога об искусстве как высшем символе свободы. И мы тоже упакуем стул в черный мешок для трупов, потому что есть понятие "смерть искусства". Так и война убивает людей, укладывает их в черные мешки. И мы не можем оставаться в депрессии, мы сопротивляемся и покажем это войне".

Бывший стул в мешке поставили на сцене вертикально. Анатолий Осмоловский подошел к этому и продырявил чёрный полиэтиленовый мешок изнутри прибитой к сидению оструганной белой ножкой. И получился ХУЙ войне!

После аплодисментов высказался профессор истории искусств Петар Чукович (Petar Ćuković), комиссар Цетинской биеннале (1991, 1994), а также куратор национального павильона Черногории на Венецианской биеннале (2001, 2005, 2011).

"Мне не хватило репродукции известной картины Ван Гога "Стул Винсента", чтобы посмотреть разницу между написанным маслом стулом и стулом, с которым художники манипулируют. Что самое главное? Перед нами художник, который готов говорить о своей работе. И это отсылает нас к наследию одного из лучших художников XX века Казимиру Малевичу. Его оппоненты мистифицировали искусство, заявляя: "Я все сказал в своей работе". На что Малевич отвечал: "Художник должен знать, что происходит в его работе и почему происходит то, что произошло". Перед нами достойный наследник своего великого предшественника. Я восхищался словами художника. Всегда следует помнить, что художник – в центре, а наши мысли об искусстве вторичны. Но вторичное тоже очень важно. В русском авангарде XX века есть понятие "сдвиг", это то, что мы наблюдали здесь в пятнадцати точках. И я рад, что был свидетелем, это самое главное: я был тут!"

Пришла пора сформировать цену. Сколько же стоит бывший сломанный стул в бывшем дырявом мешке для трупов? Ответил галерист и автор идеи форума "СловоНово" Марат Гельман.

"С VIII века художники стали подписывать свои работы, так имя автора стало определяющим для цены произведения искусства. Анатолий Осмоловский давно в русском искусстве существует в важных ипостасях. Основатель движения "Московский акционизм", он вместе с Дмитрием Пименовым, Олегом Мавроматти и другими ломал треть века назад систему и иерархию. Когда в России начал формироваться арт-рынок, он выступил как мощный скульптор. Его работы есть в культовых Тейт Модерн, Центре Помпиду, Третьяковке и других основных коллекциях мира. Анатолий занимался акционизмом, акционизм растет как искусство на медиа. Есть примеры, когда предмет искусства перерастает имя художника, например, "Поцелуй Брежнева и Хонеккера" Врубеля – все знают работу, но не автора. "Э.Т.И.-текст" в 1991 году стал откликом на "Закон о нравственности" и широко известен как "ХУЙ на Красной площади", но мало кто знает, что это идея Осмоловского. Предыдущие работы равного размера и материальности продавались в среднем за 40 тысяч евро. Сейчас русское искусство как бы выключено из оборота, международный рынок узок, а российский коллекционер – неуверенный в себе покупатель – смотрит привычно на Нью-Йорк. Я бы продавал за 15 тысяч. Осмоловский делает уникальные работы в жанре "обнажение приема", думаю, будет продолжение. Покупка очевидно очень выгодна, потому что работа за 5–7 лет вернется к обычным для Осмоловского 40 тысячам, а там посмотрим".

Анатолий Осмоловский ответил на вопросы Радио Свобода

– Откуда и почему вы приехали на "СловоНово"?

– Я приехал сюда из Москвы. У России сейчас сложные отношения с миром. Часть культурной интеллигенции покинула страну, и непонятно, сколько это может продолжаться. Для того чтобы делать современное искусство, мне как художнику необходимо чувствовать и понимать и общество, в котором я живу, и что происходит в эмиграции. Поэтому я здесь.

– Когда вы осознали, что вы художник?

– Сначала я серьезно занимался литературой. Первые публикации вышли, когда мне не было и восемнадцати лет. В середине 1980-х мы создавали в Москве поэтические группы, читали свои стихи на Арбате и в прочих культовых местах. Затем в 1990-м вместе с Дмитрием Пименовым и другими устроили фестиваль французского кино "Взрыв новой волны" и в его рамках провели несколько театральных перформансов. Тот год стал для меня переходом в изобразительное искусство, это был осознанный выбор, и даже можно сказать, я тогда мысленно попрощался с литературой.

– Как найти в человеке "настоящее" и надо ли искать?

– Смотря что понимать под "настоящим".

– А что понимаете вы?

– Я понимаю "настоящее" как звериное, а это надо скрывать. Звериное, конечно, есть в каждом человеке – все мы звери. Сидим здесь на террасе на лавочке, и объединены тем, что сделались из бывших обезьян, что бы под этим ни подразумевалось, мы объединены нашей звериностью. А от неё надо уходить. Если мы к этому так называемому "настоящему" будем приближаться, то ничего хорошего между нами возникнуть не может.

– Насилие и искусство взаимосвязаны?

– Искусство и насилие – вещи противоположные. Элемент насилия в современном искусстве, искусстве авангарда или модернизма все же присутствует, но это насилие если и существует, то оно скорее над воззрениями, моралью, и не связано с насилием в брутальной, непосредственной физической форме. Соответственно, искусство никогда не связано с физическим насилием. Чтобы понять, является тот или иной жест фактом искусства, мы должны иметь по отношению к нему дистанцию, быть отстранены от него, тогда мы сможем высказать эстетическое суждение. Как только дистанция сокращается или исчезает, то эстетическое суждение невозможно. Когда я говорю, что искусство требует дистанции, то это не аксиома, а теорема, которую надо доказывать. И в процессе доказательства теорема может подвергаться фальсификации или попыткам опровержения. Что и делали, например, такие художники, как Крис Бёрден или Марина Абрамович, да и у меня был перформанс, связанный с насилием, в раннем периоде творчества.

– Какие взаимоотношения между войной и искусством?

– Они противостоят друг другу. Так же и спорт – в Древнем мире на время Олимпийских игр останавливали войны. Война по своей сути уничтожает все виды активности, кроме себя. На войне люди убивают людей, что проявляет нашу физическую звериность. Потому что главным аспектом зверя является не жестокость, а желание выжить.

– А искусство?

– А искусство – это мир иллюзий, волшебных покрывал, разнообразных одежд и масок, которые не только замещают звериное, но и могут исцелять Человека в человеке.

– Что значит для вас быть свободным?

– Думаю, самое главное определение свободы – это отсутствие страха.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться

Три перформанса Дарьи Калашниковой, украинской художницы, политической активистки, перемещенного лица. Дарья смогла уехать в Ригу вскоре после начала российского вторжения в Украину. Первый проект, о котором мы говорим, называется "Сердцебиение", он проходит в рижском Музее медицины.

Embed share

Соль украинской свободы

by Радио Свобода

Embed share

Текст скопирван

The URL has been copied to your clipboard

---

No media source currently available

0:00 0:34:25 0:00

Скачать медиафайл

• 128 kbps | MP3
• 64 kbps | MP3

Pop-out player

– На здании Музея истории медицины начиная с марта 22-го года висел большой постер – Путин на красном фоне, нижняя часть его лица изображена в виде черепа. Кришс Салманис, латышский художник, сделал это для журнала Ir, директор музея согласился повесить этот постер на здание. Почему именно на это? Потому что напротив расположено посольство Российской Федерации. Меня пригласили в музей, это было в канун годовщины начала полномасштабной войны. Я зашла, через окно увидела российский флаг. Я, как украинка, почувствовала себя максимально беспокойно, у меня начался холодный пот, дрожь. Чтобы успокоиться, я закрыла глаза и стала прислушиваться к своему дыханию, а потом отлавливать частоту сердцебиения, это меня постепенно успокоило.

Потом я поняла, что благодаря этому сердцебиению, прислушавшись к нему, я почувствовала себя безопасно, как будто я желанный ребенок в утробе мамы. Я слышу постоянный звук любящего сердца, и это сердце меня оберегает и защищает. Именно эту эмоцию – абсолютной безопасности, желанности, принятия тебя как ребенка – я хотела передать участникам перформанса.

– Вы их предупреждаете – какие слова вы им говорите?

– Вы можете закрыть глаза, чтобы не было внешних раздражителей, погрузиться в состояние безопасности и послушать себя, найти опору, любящее сердце внутри себя.

– Люди могут сидеть в довольно свободных позах на матах, на мягких подушках. Глаза завязываются мягкой темной тканью. И наконец, начинается звук. Начало – это сердцебиение. Кажется, оно чаще, чем 70 ударов в минуту?

– Нет, не чаще. Я замеряла по собственному пульсу. Я взяла песню латышской исполнительницы, где она поет по-английски: "Я дышу с тобой, я не оставляю тебя". Я искала способы коллаборации с латышскими музыкантами, но в силу того, что я не знаю латышского, мне были доступны только англоязычные исполнители. Коллаборация с латышским исполнителем – это способ донести суть через понятную музыку.

– Есть часть, когда вступают барабаны. Что это?

– Это эмоция: есть внешние обстоятельства, которые переживает мать во время беременности. Внешний мир опасен, полон вызовов, она их переживает, ребенок чувствует этот стресс. Благодаря барабанам – эмоционально нагнетающий музыкальный эпизод – участники это чувствуют и потом говорят: "Я нашел место, в котором могу говорить о своем стрессе во время войны. Я не участник, а наблюдатель, но я переживаю абсолютную эмоциональную вовлечённость, и для меня это колоссальный стресс. Но какой это стресс для моих детей, которые не могут выразить свои эмоции? Через барабанный бит я чувствую напряжение, и дети его чувствуют, но не могут высказать". И задача родителя – обсудить это, создать такое эмоциональное пространство, которое поможет ребенку вырасти, не будучи травмированным опытом того, что в его детстве шла война.

– Звуковая часть перформанса закончена, а вы не говорите, что должны делать участники. Проходит несколько минут, прежде чем люди начинают шевелиться, подавать знаки, что они здесь и сейчас. Вы просите рассказать об их переживаниях. Все они связаны с психотелесностью, с опытами того, что называется телесной терапией. У вас на этом сеансе была доктор, и то, что она говорила и испытывала, – это и наблюдения ученого, и человеческие наблюдения.

– Это Александра. Я была в вышиванке в Украинском центре Common Ground, она там волонтер.

Она подошла и сказала: "Очень красивое платье!" Я объяснила, что это национальный костюм. Она стала интересоваться орнаментом, восхищаться. А я говорю: "Его можно прочесть. У нас вообще все вышиванки можно прочесть". На моей изображено дерево жизни – символ плодородия, ромбы – символ молодости. У каждого знака есть свое прочтение. Я отправила ей скрипт, как правильно читать вышиванку. Александра из России, с Дальнего Востока. Она не знала, что украинскую вышиванку можно прочесть. То есть я, по сути, являюсь ее проводником в украинскую культуру, с её стороны это настоящий интерес. Не просто "украинцы молодцы", она глубоко интересуется и готова меня слышать. Она переехала сюда с началом полномасштабной войны.

– Была журналистка из Киева, которая сказала, что вспоминает истории бомбежек: как ее тело запоминало эту опасность, как реагировало.

– Это была первая украинка на перформансе. Мне важен её опыт, до этого момента я ориентировалась на себя. Она рассказала, как отзывается эта вибрация, как у нее ком стоит в груди, она не может вдохнуть. До перформанса ей казалось, что это состояние – постоянное напряжение – стало нормой. А во время перформанса ей удалось поймать освобождение, и она вдруг поняла: "Ах вот где моя норма! Просто за эти 17 месяцев войны я забыла, где мое спокойное состояние".

И мне очень понятно, о чем она говорит, потому что я встретила начало войны в Киеве – 24 февраля, в 5 утра. Я проснулась от взрыва в аэропорту Жуляны, возле которого жила. Поэтому я понимаю, что это за эмоция – ком, стресс. Но сейчас я могу разговаривать с людьми об их переживаниях войны.

Для меня война – это не 17 месяцев. Она началась 20 февраля 2014 года – с момента, когда в Крыму появились люди без опознавательных знаков. Я родилась в Луганске и жила там до 2014 года, а после не была ни разу. Я уехала потому, что в 2013 году я там организовывала "Евромайдан", я – лицо этого протеста, и я есть в медиа. Мы с мамой с момента оккупации ни разу не возвращались домой.

– Вы уехали в Киев?

– Да. Я уехала в мае 2014-го, когда стало понятно, что выборов президента там не будет, потому что в избирательные комиссии стали врываться люди без опознавательных знаков.

– Опыт перемещенного лица – сначала из Луганска в Киев, а теперь уже второй опыт – это стресс, вызов?

– Это всегда стресс. Ты никогда не привыкнешь к этому. У меня почти десять лет этого опыта, но каждый раз, когда я встречаю какие-то предрассудки по отношению к переселенцам или беженцам, меня это ранит так же, как в первый раз. Потом делаешь глубокий вдох и пытаешься объяснить себе, что напротив тебя человек, который не агрессивно к тебе относится, а просто боится. И эта боязнь выражается в предрассудках. В Риге я сталкивалась с тем, что не все готовы сдавать квартиры украинцам-беженцам. В 2014-м такое было в Киеве. В основе лежит боязнь того, что мы неплатежеспособны.

Живя в Киеве, я стала откладывать себе финансовую "консерву", которой воспользовалась в мае 2022 года, переехав в Ригу. Я не пользовалась санаториями, куда расселяли беженцев, сняла квартиру на Airbnb, старалась жить самостоятельно, создавать новую контактную базу, обратилась в Центр современного искусства Латвии с идеей перформанса, максимально загружала себя работой, чтобы не впасть в состояние страдания и жаления себя. Это контрпродуктивно.

Наверное, главная иллюстрация – обычный карандаш. На его пишущем острие – графит, из которого он сделан. В центре – уголь, а у основания – алмаз. Разница в кристаллической решетке: у графита она непрочная, а у алмаза – твердая, жесткая и трудноразрушимая, стойкая и высокоэффективная. Я, находясь на этой прямой карандаша, могу двигаться либо в сторону, где обмякну, раскисну, поддамся отчаянию, либо в сторону алмаза, где я, согласно своим идеалам, иду вперед.

У меня есть достижения: в 2013 году я вышла на "Евромайдан", а в 2022-м Украина стала кандидатом на членство в Евросоюзе. Не каждому человеку так повезло в жизни. Я выбираю, куда движется моя страна, это зависит и от моего выбора. В украинском языке есть акроним Дія – это у нас такое приложение госуслуг: означает "Держава і я" ("Государство и я"). Но слово "дія" еще переводится как "действие": я действую, и от моих действий зависит, как будет развиваться моя страна. Я еще и очевидец результата своей собственной деятельности.

С 1919 по 20-й год я выиграла грант и бесплатно училась в Дании. Называется "Народная школа" – это университет, только без университетского диплома. Я там изучала directing and scriptwriting. Я режиссер и сценарист перформанса.

С 2014 по 2019 год я работала в украинском парламенте, была помощником депутата Мустафы Найема. В 2014-м, после переезда из Луганска в Киев, я баллотировалась в Верховную раду. Я была 107-я в списке, а прошло 97 человек, не хватило 10 мест. Но я не отчаиваюсь: у меня была замечательная практика, опыт работы с очень эффективным депутатом.

– До Дании у вас было гуманитарное образование?

– У нас в Киеве есть такой "Культурный проект", там преподают преподаватели из Национальной художественной академии, архитекторы, музейные директора, кураторы. Я оканчивала там шестимесячный курс "История классического искусства и архитектуры". В конце мы сдавали экзамен, ходили по экскурсиям, чтобы оценить архитектуру. А в Киеве есть на что посмотреть. Первое образование у меня – международная экономика, международные отношения (Луганский университет). Сейчас в независимой Украине он называется Восточноукраинский национальный университет имени Даля, а в советское время назывался Машиностроительный институт. Собственно, поэтому я разбираюсь в математике и во всяких сопроматах.

Embed share

Как долго это может продолжаться

Embed share

Текст скопирван

---

width px height px

---

The URL has been copied to your clipboard

No media source currently available

0:00 0:03:07 0:00

Следующий перформанс Дарьи Калашниковой называется "Как долго это может продолжаться?". Символически представлен каждый день украинских городов под бомбежками. Звук этих бомбежек. Красный и синий мерцающий свет. Имена городов, написанные красным, простреленные пулями, лежат на полу, как документы А-3. И монотонные движения девушки, превращающей свое тело в часы и минуты бомбардировок, в терпение и сопротивление граждан Украины.

– Это незабываемое зрелище, когда молодая женщина превращает свое тело в машину, работающую как часы. Ваши руки и ноги движутся как стрелки или как ножницы. Каждое движение акробатически, гимнастически сложно выстроено, оно посвящается одному дню войны начиная с 24 февраля. Это работа международного класса. Этот язык понятен людям любой национальности. Как вы это создали?

– Первой идеей был поиск языка. Я ориентировалась на иностранную аудиторию, украинцам не надо об этом рассказывать, они каждый день все это чувствуют собственным телом. Я искала язык, который будет универсально понятным каждому человеку. На слове "человек" я застопорилась, потому что универсально понятный язык – это язык тела. Поэтому я использую собственное тело в качестве аппаратуры. Я развеиваю, наверное, главный миф – о том, что украинцам с течением времени становится легче: мы приобрели опыт, мы уже знаем как... Но для нас это ежедневный долг.

Ключевое здесь, что мы – люди, и мы смертны. Когда зрители смотрят ролики в соцсетях или следят за аккаунтами украинских военных, они не всегда понимают, что напротив них не актер, у которого будет второй дубль, а реальный человек, жизнь и смерть которого может разделять доля секунды.

– Восприятие реальности сильно отличается у человека, который находится в безопасности, и у человека, который каждый день, каждую секунду рискует потерять свою жизнь. Любой человек, который живет на территории Украины. Вам удалось передать это ощущение. Зритель активно сопереживает маленькой девушке, которая превращается в машину преодоления смерти и времени. Ваши движения напоминают стрелки часов: каждый день, каждый день...

– Когда я обсуждала с сотрудниками музея, что буду делать (это полтора часа, а я могу и два, и три, просто не хочу, чтобы война длилась так долго), они стали переживать о людях. Куратор проекта говорит: "Ты же понимаешь, за полтора часа люди устанут, захотят выйти, посмотреть соцсети". Я говорю: "Да. Именно поэтому я хочу, чтобы им стало неловко, чтобы они ощутили сверхценность данного момента, и после перформанса, возможно, насладились роскошью жизни: они могут позвонить любимому человеку, и с ним есть связь, могут физически обнять родного человека.

Это роскошь, которая недоступна сегодня многим украинцам. И они поймут ценность этого момента. Возможно, сверхидея – это чтобы они перестали прокрастинировать и вдохновились примером Украины, как я вдохновляюсь тем, что она борется изо дня в день. Я не могу себе позволить раскиснуть, потому что моя страна себе этого не позволяет.

– На перформансе никто не читал соцсети. Люди не могли оторваться, ни один человек не ушел, все фотографировали. Я помню потрясающие, долгие аплодисменты.

– Когда я выступала в Латвии – овации, люди аплодируют, скандируют "Слава Украине!", делают донаты. А когда в 2022-м на День независимости Украины я выступала в Литве, в культурной столице Европы – Каунасе, после окончания перформанса в зале была гробовая тишина.

Я сначала замешкалась, не поняла, что происходит. Они молчат. Потом я присмотрелась к рукам людей в первом ряду, а они дрожат. Литовцы очень лично это воспринимают, они – как еще одна Украина.

В Риге я ходила на экскурсию в Музей оккупации, тур был на английском. В какой-то момент гид узнала, что я украинка, и сказала: "Я ни разу не была в Украине, до начала войны не понимала, какая вы большая и мощная страна. Вы для меня стали открытием этой войны, того, что вы сражаетесь, того, насколько вы мощные".

– Вам важно усилие вашего тела, важен тайминг – то, что это длится полтора часа, и то, что вы работаете с бесконечным усилием?

– Да. И мы, украинцы, не можем отвлечься ни на минуту, не можем остановиться. Одна из зрительниц – Рита Рудуша, бывший директор Baltic Center for Media Excellence, – говорила, что где-то на втором месяце отсчета дней войны поняла задумку. Она сказала: "Я была ошарашена, что ты будешь делать это до конца".

– Сейчас вы бы все это снова проделали более 500 раз?

– Да. И буду больше. Но не хочу. Я буду делать согласно дню, в который проходит перформанс. Я завишу от количества дней войны. И мне не хочется, чтобы был еще один день, для меня это не просто дни, а люди, я их знаю.

– Про саундтрек. Помимо метронома, который отсчитывает секунды, там есть звуки тревоги, взрывы. Как вы подбирали звуковой ряд?

– Он создавался в киевской студии "Гур-гури". Мы брали звуки с реальных сводок наших спецслужб. Я стараюсь использовать как можно больше украинских подрядчиков: в Латвии я плачу налоги, но мне нужно вращать экономику моей страны. И если есть возможность ретушировать фотографии, создавать постеры, аудиофайлы для перформанса, я это делаю в Украине, чтобы помогать своим. Студия донатит на нужды украинской армии. Два звукорежиссера. Один парень, Дима, родом из Донецка, как и я, переселенец. Вторая – Маричка, у нее родной брат служит прямо "на нуле". Для нас это личная история.

Дима присылает видео, показывает, что мы можем добавить этот звук. И я знаю, что этот звук – Харьковская область, а это мы взяли из Херсона. Я знаю, из чего сделан трек, и во время выступления в Национальном художественном музее это стало для меня персональным откровением. В мае 2022 года я потеряла друга. Я знаю эту дату. И когда я ее, проворачиваясь, прошла, я не плакала, просто вспоминала про себя Сашу. А дойдя до Дня независимости – 24 августа 22-го года, – я разревелась. Ближе к концу августа успокоилась. Но День независимости – это настолько сложный день, что, выступая, я не могу сдержать слез.

Я это здесь проходила, когда был концерт "Океана Эльзы". Я пришла со своими знакомыми из Латвии и рассказывала, что когда на "Олимпийском" в Киеве проходит концерт "Океана Эльзы", официально не звучит никакой сигнал, но в конце все поют гимн Украины, выходя со стадиона, шагая по улицам Киева. Я говорила, что в Риге, наверное, так не будет. Заканчивается концерт, включается свет – и начинается гимн Украины, все поют. И они говорят: "У вас гимн – как народная песня. Для вас это так важно: независимость, флаг, герб, гимн". Они увидели, как весь стадион поет. А для меня это нечто само собой разумеющееся.

– В ваш киевский период вы успевали заниматься перформансом, помимо политической деятельности?

– Первый перформанс я показала в Дании. Сейчас у меня есть более профессиональные работы. Но это было сложно, страшно. Когда я его показала здесь Лайне Кристберге, директору Центра перформанса, она сказала: "Я теперь вижу твой рукописный почерк в перформансе".

Он назывался "Внутренняя граница" и был посвящен картине Марка Шагала "Дом с зеленым глазом". На зеленом фоне дом, на крыше глаз, женщина доит корову. Меня попросили рассказать, о чем думает эта женщина. И я написала, что она родилась не в деревне, это был ее сознательный выбор – переехать в деревню, в противовес джунглям мегаполиса, где вечная спешка. А она наслаждается жизнью: ходит босиком по траве, ощущает вкус свежего молока, знает, что такое теплый хлеб. Она противопоставляет себя внешнему миру.

Меня попросили воплотить это в перформансе. Я взяла мяч, покрасила в белый цвет. Он выглядел как луна. Я была одета в черное и на черном фоне. В кадре было видно только мое лицо и луна в руках. Мое лицо было планетой Земля, а мяч – Луной. Это мой постоянный спутник.

Сознательное одиночество – мой выбор. Меня и окружающий мир разделяет кольцо моего спутника, этой Луны, которая вращается вокруг меня. Я могу кого-то пустить внутрь, а кого-то нет, и он выглядит как метеорит.

– С 24 февраля вы были в Киеве?

– На четвертый день войны, в последний день, когда еще был мост через реку Ирпень, я переехала по этому мосту, вместе со своим соседом выехала в Луцк, к его родственникам. Мне дали комнату в квартире, я там жила до конца апреля. Собственно, из-за опыта в Луцке я и переехала в Ригу. Я увидела по городу сити-лайты, на которых по-английски был написан призыв к НАТО: "Закрой небо над Украиной".

Я позвонила маме, которая в тот момент была в Краматорске, а в апреле переехала в Днепр, и говорю: "Для кого они сделали эти сити-лайты? Прессы нет – к кому этот призыв?" А мама – предприниматель с 35-летним опытом. И она говорит: "Даша, у них есть рекламные плоскости. Кто-то запостит в социальных сетях, до кого-то дойдет этот призыв. Будучи дочерью предпринимателя, активистом, который организовывал "Евромайдан", что ты жалуешься? У тебя есть английский язык, резюме, денежная "консерва", опыт жизни за границей. Так езжай и говори, как ты можешь". Через два дня я уже заказала билеты, Airbnb – вперед.

– Вы в Риге продолжаете свои активности?

– Я здесь собрала уже на два дрона. А в этом году на День независимости, 24 августа, в Риге состоялся культурный проект Ukraine. Residence of Freedom, и в его рамках я сделала перформанс "Соль свободы". В ценности соли и ценности свободы для украинцев есть несколько эмоциональных уровней. Галактика, в которой находятся и планета Земля, и вся Солнечная система, в украинском языке называется "Чумацкий шлях". Это не Млечный путь. Чумак – это человек, который торгует солью. Каждый украинский ребенок знает легенду: торговцы везут на ярмарку соль, она немного рассыпается по пути, и таким образом звезды мерцают на небе.

С началом полномасштабной войны соль приобрела другую ценность. Она в наших слезах, в слезах людей, которые живут в оккупации и отчаянно ждут, когда украинские войска придут и освободят их. Она в поте украинских военных, в слезах людей, которые оплакивают близких, погибших в обстрелах мирного населения или на фронте. Во всем этом – и в поте, и в слезах – есть соль.

У каждой нации есть история борьбы за свою независимость и свободу, поэтому каждой нации понятна эта соль. Но украинцы сделали эту ценность свободы кристально видимой для окружающих. Поэтому я построила герб Украины и полностью покрыла его солью. Я разговаривала с технологами предприятия "Артемсоль", которое находится в Донецкой области, в Бахмутском районе, в городе Соледар. Там на глубине 300 метров добывают соль. И на этой же территории на глубине 50 метров карьерным способом добывают гипс. Я понимаю, как объяснить использование и соли, и гипса в строительстве герба. И обращаюсь к жителям Латвии, чтобы они поделились своими историями о ценности соли, которая кристаллизовалась в борьбе за свободу. Кто-то был в советских лагерях, кто-то просто отстаивал свободу, борясь с ежедневными проблемами. Но все мы знаем, что такое слезы и пот, знаем пресловутый соляной вкус свободы, которую нам удалось получить.

Подкаст "Вавилон Москва" можно слушать на любой удобной платформе здесь. Подписывайтесь на подкасты Радио Свобода на сайте и в студии наших подкастов в Тelegram.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться