Александр Горянин: Хорошо ли, плохо ли, но за границу я впервые попал в 49 лет, уже на закате советской власти, и не в тощую туристическую группу, 12 дней автобусом по пяти городам трёх европейских стран, а сразу на 2,5 месяца, правда, лишь в одну страну, в Англию. До перестройки я и попыток таких не стал бы делать.
Мой старый друг Борис рассказывал в лицах, как в 80-м году, перед поездкой в Венгрию и Румынию (по цене трёх, кажется, месячных зарплат две недели, Будапешт, Бухарест, немного Карпат и Дуная) проходил "собеседование в райкоме". Экзаменовал зевавший с закрытым ртом мужчина, этакий пожилой комсомолец, и две на вид пенсионерки в белых наглаженных синтетических блузках. Борис отвечал как-то неудачно, и одна из тёток задала последний вопрос, знает ли он, кто такой Агостиньо Нето? "Конечно, – обрадовался Борис. – Это такой поэт". И начал с выражением: "Товарищу Нетте, пароходу и человеку. В наших жилах кровь, а не водица, мало ли что можно в книжках намолоть…" Запнулся и добавил: "Мы идём сквозь револьверный лай". Дальше он не помнил, но комиссия уже милостиво кивала, Борис был допущен в поездку. Позже он узнал, что, во-первых, Агостиньо Нето – не приятель Маяковского, а такой ангольский революционер, большой друг СССР, хотя заодно и поэт, а во-вторых, что как раз вчера по телевизору объявили: имя Агостиньо Нето, только что умершего, присвоено грузовозу Черноморского пароходства. Борис, конечно, вполне мог придумать всю эту сцену, он был мощный трепач, но я слышал и другие подобные истории. Меня от всего этого тошнило уже заранее.
Где-то во второй половине 89-го года, точнее не помню (Советскому Союзу оставалось ещё более двух лет жизни), я включил телевизор на кухне и вслед за дневными новостями, перед погодой, попал на репортаж о том, что вновь созданный советско-американский фонд "Культурная инициатива" заканчивает приём заявок на проекты в культурной сфере. В качестве крайнего срока был назван завтрашний день. На экране появилась приятная дама по имени Антонина Буис и объяснила, что фонд готов финансировать частные инициативы в сфере гуманитарных знаний, доступных затем всем желающим. Именно частные, не от организаций.
Будучи бесспорно и сугубо частным лицом, я записал московский адрес фонда (он появился на экране) и сел за пишущую машинку.
Писать заявки – непростое занятие: слишком краткую не поймут, слишком длинную не прочтут. Я уже как-то рассказывал, что давно лелеял идею "Биографического словаря деятелей отечественной истории и культуры", излагал её на страницах "Нового мира" и других страницах, но заявка – особый жанр. Она должна пронять человека, которому эта тема никогда не приходила в голову, просто никогда. Его первый вопрос будет: а зачем это? Речь у меня не шла о составлении словаря как такового, это исполинская задача на будущее, сперва нужен "Словник", список лиц, подлежащих включению в будущий словарь, их десятки тысяч. Над внутрироссийским словником уже шла работа (это тема отдельного рассказа), но негде было взять деятелей Второй России – не забудем, на дворе стоял 89-й год, эпоха по сути ещё доинтернетная, задолго до выложенных в сети терабайтных баз данных (тогда подобное не приходило в голову, кажется, даже фантастам). Я брался подготовить ядро эмигрантского словника на несколько тысяч имён, в ту пору это заняло бы 3 или 4 месяца работы. В идеале, в Библиотеке Конгресса в Вашингтоне. Мой план включал перелёты в два конца, проживание, оплату микрофильмов и ксерокопий, другие расходы. Изложить всё надо было предельно тщательно, но лёгким языком.
На сочинение полутора страниц у меня ушло семь часов
На сочинение полутора страниц у меня ушло семь часов, назавтра я ни свет ни заря был в том почтовом отделении, чей индекс был указан в адресе представительства фонда. Отправил заказным, долго ждал отклика, потом выкинул из головы, жизнь тогда была безумно насыщенной.
Прошло немало месяцев прежде, чем голос ангела сообщил по телефону (я был в Риге, описание голоса принадлежит Ирине), что заявка принята, теперь она "проект №12" и меня ждут в Большом Козловском переулке для обсуждения сметы и прочего. В представительстве фонда мне рассказали, что правление (а в него входили Дмитрий Лихачёв, Валентин Распутин, Даниил Гранин, Борис Раушенбах, Чингиз Айтматов, Тенгиз Буачидзе, Григорий Бакланов и другие звёздные имена) одобрило мою заявку без поправок и замечаний. Позже, прочтя воспоминания Вячеслава Игрунова, я понял, что это был редкий случай. Много хороших в своей основе идей, пишет он, даже не дошли до обсуждения: авторы не смогли изложить свои мысли так, чтобы их заявки можно было рассматривать.
Организационной помощи фонд оказать не мог. Приглашение, загранпаспорт, бронирование, визы (включая выездную, тогда требовались и такие), билеты – всё надо было устраивать самому. У меня не было таких знакомых американцев, чтобы можно было просить о приглашении, а без этого визу не получишь. Выручили голландцы из "Open Doors", христианской благотворительной организации. Её создал в 1955 году знаменитый "Брат Эндрю" (сейчас ему за 90), прозванный "Божьим пронырой" (он и его люди тайно ввозили книги Священного писания туда, где они были под запретом). "Open Doors" только что начала открыто работать в СССР и по её делам в Москву прибыл Пол Енсен, мой добрый знакомый. Устроить приглашение в США он не мог, а вот в Англию пожалуйста. Я прикинул: Библиотека Британского музея мало уступает Библиотеке Конгресса, и согласился. Уже через неделю прибыло приглашение в гости от профессора Джона Форсайта из городка Калн, графство Уилтшир. Визу мне в британском посольстве дали полугодичную.
Лондон – это не Англия, Уилтшир – другое дело, увидишь настоящую Англию, ты же географ
"Поскольку времени тебе отпущено хоть отбавляй, – сказал Пол, – Джон приглашает тебя погостить несколько дней у него, он тебя и в Хитроу встретит. Джон наш активист, к тому же говорит по-русски, хочет попрактиковаться. Лондон – это не Англия, Уилтшир – другое дело, увидишь настоящую Англию, ты же географ".
В Лондон я прилетел 30 октября 90-го года. В аэропорту меня действительно встречал Джон Форсайт, да не один, а с женой Мэри. За неделю они посвятили мне (в основном, конечно, Джон, но и Мэри тоже) неправдоподобно много времени, показав, кажется весь Уилтшир. Благодаря душевной щедрости и доброй воле этой пары, я понял Англию лучше, чем мне смогли разъяснить все прочтённые ранее английские авторы. Увы, у меня не было затем случая и возможности отдарить их чем-то сопоставимым.
Джон, мой ровесник, окончил университет французского города Ренн и там же защитил диссертацию, он дал мне прочесть её английскую версию. Это было исследование жизни Артюра Гобино, отца арийской расовой теории. Прочтя, я понял, что Гобино был забавный дилетант и графоман с огромным самомнением.
Несмотря на учёную степень, Джон не соблазнился научной карьерой. Его вторым языком в университете был русский, говорил он по-русски, мягко говоря, не блестяще, но стремительно, я не помню, чтобы ещё у кого-то встречал такую манеру. В колледже, где Джон был учителем, на мою удачу как раз были недельные каникулы. "Каникулы имени Гая Фокса", – сказала, смеясь, Мэри. Она тоже преподавала в том же колледже. Оба всю неделю были свободны.
Городок Калн был ничем не знаменит, разве что своим малосольным беконом, но для меня интересен именно своей незнаменитостью и малыми размерами. Его нетрудно было осмотреть весь без остатка и составить впечатление о тихой, небогатой и уютной английской провинции. Она мне понравилась. Когда-то через Калн проходила железная дорога, остался даже реликт вокзала. Какая жалость, что 30 лет назад мы ещё не снимали с помощью карманных телефонов! У меня нет фотографий Кална и интересных мест, увиденных в ту поездку. Были, но куда-то подевались какие-то неважные, чёрно-белые, снятые на фотоаппарат "Чайка", засунутый дома в сумку в последний момент перед отъездом. Особенно мне жаль фото Форсайтов с их тремя детьми, Аланом, Исобел и Ричардом перед их домом по улице Shelburne Rоаd 15. Ричард был ещё малыш, но именовать его надлежало именно и только Ричард.
С упомянутым фотоаппаратом у меня связано маленькое воспоминание. В один из дней Джон показывал мне поместье Уилтон-хаус с прелестным парком, в украшение которого немало сил вложила в начале XIX века Мария Воронцова, жена владельца дворца графа Пембрука. Ощущение, что я в царскосельском парке усилилось, когда мы оказались у живописного Палладиева моста, он повторен в Царском селе. Я сказал Джону: "Давай попросим, чтобы кто-нибудь снял нас на его фоне". "О нет, – печально вздохнул Джон. – У нас не принято просить об этом незнакомых людей. Глупая английская зажатость (over-selfconsciousness)". Джон вообще часто ругал (но любовно ругал!) "английские глупости" и "идиотизмы" вроде кладбищ любимых собачек. "Я уверен, ты ошибаешься, – нагло сказал я. – Попрошу первого, кто выйдет из-за поворота, и он нам не откажет". "Ну, разве что это будет какой-нибудь студент..." – покачал головой Джон.
Джон вообще часто ругал (но любовно ругал!) "английские глупости" и "идиотизмы" вроде кладбищ любимых собачек
Первым из-за поворота появился старый джентльмен, и какой! Покерное лицо, неподвижная верхняя губа, снобизм, мой дом – моя крепость, трубка, кепи времен Эдуарда VII, клетчатые штаны "никербокер" чуть ниже колен, газета "Таймс" под мышкой. Такой человек непременно состоит в каком-нибудь Обществе Охраны Аистов Уэссекса. "Он скажет “sorry” и пройдет мимо", – предупредил Джон. Я направился к старому снобу и изложил нашу просьбу. Его восторгу не было предела. Он внимательно изучил кнопки прибора для фотографирования, дотоле ему незнакомого, дважды передвинул нас, чтобы мы не загораживали колонны, уронил от счастья газету, сделал два снимка и готов был делать еще. После чего сказал, что живет неподалеку, вот визитная карточка, и будет рад, если мы заедем к нему на чашку чая. Допускаю, что и сам Джон чуть расширил в этот миг свои познания о собственном отечестве: ведь иностранец порой способен указать на что-то, ускользающее от замыленного взгляда автохтона.
Каждый день мы совершали новое путешествие. Джон и Мэри с видимым удовольствием угощали меня местными достопримечательностями. Мы побывали у главной диковины всей Великобритании – исполинского каменного календаря солнцепоклонников Стоунхендж, сооруженного неизвестно кем из неместного камня. Некоторые уверены, что это дело рук инопланетян, людям такое не по плечу якобы даже сегодня. Мы посетили римские термы в городе Бат (это соседнее графство Сомерсет). Уже в первом веке нашей эры римляне завели там что-то вроде бальнеологического курорта. Мы с Джоном прошли берегом старинного канала Эйвон, 47 шлюзов которого были обновлены незадолго до этого. Мы навещали "самую красивую деревню Великобритании" по имени Лакок, в ней часто снимают фильмы, в том числе голливудские.
Вдвоём с Джоном мы поднялись на холм Черхилл, на зелёном склоне которого выделяется огромный силуэт белой лошади. Выщипанная трава обнажает белую меловую почву. Лошадь появилась здесь ещё в римские времена, затем её много веков никто не поддерживал и она вновь заросла травой, но контуры угадывались даже много веков спустя. В начале XVIII века её возродили и теперь этот силуэт хорошо знаком любителям виски White Horse.
Мне пришелся по душе здешний холмистый пейзаж, он, если так можно выразиться, полон подробностей: остроконечная церковь, кладбище, разделённые оградами из дикого камня поля, рощица одна, рощица другая, дороги, вьющаяся речка, огороженные пастбища с овцами, сад (может быть, даже вишнёвый), городок вдали. Леса в полном смысле слова в Уилтшире я не видел. Во время следующих своих визитов в Англию я бывал в более плоских частях страны, например, в Норфолке, там пейзаж не такой вместительный, но мил по-своему.
Пешее передвижение по обочинам дорог в стране не только запрещено, но и смертельно опасно
Пешее передвижение по обочинам дорог в стране не только запрещено, но и смертельно опасно, потому что они, исключая магистральные, просто не имеют обочин. Но пеший путешественник может исходить всю Великобританию по узаконенным и оборудованным тропам. Раньше он делал это с картой в руке. Всюду продавались точные топографические карты для данной местности, и до появления интернет-навигаторов большинство англичан отлично разбирались в них. Сейчас это уходит, съёживается и картографическая отрасль.
Но не съёживается ни число путников, ни число троп. По ним (правда, только пешком) вы можете пересекать чьи угодно поместья, пастбища, леса, парки – не надо только сбиваться с тропы. Она может упереться в ограду, обозначающую частную землю, но там обязательно будут деревянные лесенки с двух сторон, позволяющие её перешагнуть, смело перешагивайте. Если вас на частной земле укусит собака, её хозяину это может обойтись дорого.
Помню тропу через большое хозяйственное поместье. Хозяева не против прохода людей, но против прохода крупных животных – в том или ином направлении. Путь преграждают "ворота для поцелуев". Это когда калитка не распахивается, а приоткрывается на шарнире на метр внутрь, на метр наружу (там и там до упора в барьер) и лишь в прямом положении оставляя метровый проход. Лошадь не пройдёт, ибо не может изогнуться виде буквы С. Но если навстречу вам хочет пройти какая-нибудь прелестница, вы на миг почти прижмётесь к ней.
Пешеходные тропы с таким же статусом узаконены не только в сельской местности, но и в городах, о чём знает здесь, как ни странно, даже не каждый горожанин.
В городке Калн, по моим наблюдениям, была сильна общинная жизнь. В ночь Гая Фокса на лужайке неподалеку от заднего крыльца Форсайтов собралось человек сто соседей, вместе жгли костры, хохотали, запускали фейерверки, все были крайне дружественны. Меня тронуло, что община опекала одинокого старика за 90. Он держался прямо и ходил без палки, но в остальном был почти беспомощен. Каждый день он обедал у кого-то из соседей. При мне он как раз приходил к Форсайтам и узнав, что я иностранец, заговорил со мной по-французски. В годы своей юности он усвоил, что к иностранцам следует обращаться на французском. Моих ответов он всё равно не слышал, но отвечал, как если бы слышал. Он был участником первой мировой войны на бельгийском фронте. Мэри пояснила: "Мы, соседи, составляем расписание, с обязательным подтверждением накануне, и согласуем меню".
Мы с Джоном вели историко-политические прения
Мы с Джоном вели историко-политические прения и сошлись на следующем: Россия и Англия исторически, с конца Средневековья, подпирали Европу с двух сторон, осаживая кандидатов на свехдержавность в пространстве между собой, порой согласованно. В главных европейских войнах – наполеоновских, Первой и Второй мировой Россия и Англия были союзницами. Несчастное воспоминание – Крымская война. Французский посол в Вене Буркнэ (Bourqueney), прочтя заключённый по её итогам "Парижский трактат", сказал: "Из этого документа невозможно понять кто победитель, а кто побежденный", и это воистину так. В безумной атаке под Балаклавой полегло столько отпрысков именитых британских фамилий (балладу Теннисона "Атака легкой бригады" знал в Англии каждый школьник), что в этом, сказал Джон, увидели символический смысл. Россия и Англия создали две величайшие империи в мире, но мы об этом никому говорить не будем, про колониализм лучше забыть. Англичане обожают Толстого и Чехова, русские – Шекспира и Диккенса. Кстати, когда я переместился из Кална в Лондон, первая театральная афиша, которую я там увидел, звала на "Месяц в деревне" Тургенева в каком-то известном театре (кажется, Друри-Лейн).
Впрочем, пока не буду о Лондоне. Хочу посвятить этому городу отдельную главу, а то и две. После своей первой поездки я бывал в нём на протяжении четверти века множество раз и накопил немало любопытных наблюдений. Так что пока пропущу полтора лондонских месяца и снова направлюсь в провинциальную Англию, но в другое графство, West Sussex. Туда я попал опять-таки с подачи Open Doors.
Примерно 20 декабря 1990 года мой друг Пол Енсен позвонил мне в Москву, с удивлением услышал от Ирины, что я всё ещё в Лондоне, отрабатываю свой грант, узнал, в какой я гостинице. Мы повидались, и он спросил: "Хочешь ещё расширить свои представления об Англии? Наши активисты приглашают людей из СССР встретить Рождество в их домашнем кругу. Есть незакрытая заявка от очень интересной семьи. Муж и жена успешные архитекторы, уже на пенсии, просторный дом. Просвещённые люди, я тебя к лавочникам не посватаю. Но надо решить прямо сейчас". К тому времени я успел сильно обрасти лондонскими делами, но любопытство взяло верх. В конце концов, всего три или четыре, как получится, дня, притом таких, когда закрыто абсолютно всё.
Просвещённые люди, я тебя к лавочникам не посватаю
23 декабря автобус доставил меня в городок Петуорт, он заметно меньше Кална, но живописнее. Наверное, человеку со средствами хорошо удалиться сюда на склоне лет. Супруги, Реймонд и Розмари Харрис, очень разные люди. Он моложав, высок, ещё достаточно строен, полон доброжелательства и юмора. Его жена – человек долга. Если долг предписывает преломить хлебы то ли с гонимым, то ли с уже более не гонимым братом во Христе, это будет исполнено до запятой, но не требуйте перевыполнения плана.
Их дом смотрел тремя этажами на улицу North Street и четырьмя в сад. Он не имел номера, но имел имя, Somerset Lodge. Хозяйка сочла своим христианским долгом познакомить гостя с садом. Сразу стало ясно, что это её главная страсть. Чего только там не росло! В основном декоративные растения, много вечнозелёных, но таких, что выдерживают лёгкие морозцы. Кажется, ничего огородного. Розмари называла растение за растением, не рассчитывая на какой-то отклик, когда я вдруг перебил её: "Прошу меня простить, но правильнее называть этот цветок не "книфофия" – хотя это и логично с точки зрения английского языка, а "книпхофия", так как он был назван в честь немецкого ботаника Иоганна Книпхофа".
С этого самого мига у меня на Британских островах не было лучшего друга, чем госпожа Харрис. Уже через час в отведённой мне в верхнем этаже комнате появился прекрасный букет, и в следующие два дня тоже, а за столом у меня был лучший кусок. Я хоть и люблю растения, но совсем не знаток ботаники, однако по случайному совпадению, переводя годом раньше роман Агаты Кристи The Hollow, наткнулся на слово "tritoma", долго не мог его найти ни в одном словаре, пока не обратился к исполинскому Уэбстеру на 600 тысяч слов, и в нём на 2717-й станице (я не шучу!), притом внизу, в сноске, прочёл, что это синоним книпхофии; её, в свою очередь, я отыскал на 1370-й странице и там узнал про немца, нашедшего в Африке этот цветок.
Почти напротив дома был вход в парк, в конце декабря уже почти облетевший, но всё равно роскошный. Хозяин дома пригласил меня прогуляться к большому пруду в парке, покормить уток, почтенное английское развлечение. Во время прогулки я узнал, что суровый на вид дворец неподалёку, "Петуорт-хаус", изначально был летней резиденцией некоего герцога, а в конце XVIII века его владельцем стал поразительный персонаж по имени Джордж Уиндем граф Эгремонт. Богатый человек, он к 1837 году создал здесь большую коллекцию живописи и скульптуры. Некоторые работы создавались прямо на месте. Сюда приезжали известные художники Джон Констебл, Уильям Тёрнер, писали свои картины, дарили графу. Не меньше, чем искусство, граф обожал женский пол, у него был целый гарем, в основном из местных девушек, числом, утверждают, не менее 15. "Но видимо больше, – добавил Реймонд – судя по числу детей. Их насчитали около полусотни". После войны наследники этого жизнелюба подарили половину замка, всю коллекцию и олений парк замечательной полугосударственной организации National Trust, занимающейся сбережением сельской Англии, замков, усадеб, старинных построек и просто живописных кусков частной земли. Подарили в обмен на погашение их долгов, но половина дворца и часть парка осталась у семьи.
Человек добрый, он держит свою часть парка открытой для всех и запирает ворота только один день в году
Тогда, в 1990 году, владельцем этой недвижимости был барон Эгремонт-Леконфилд (это имя я запомнил за его звучность). Человек добрый, он держит свою часть парка открытой для всех и запирает ворота только один день в году – просто, чтобы напомнить всем, что это частная собственность. Очень по-английски. Мог бы, наверное, установить плату за вход, но не сделал этого. "Только одно окно освещено, экономит, – сказал Реймонд, показывая на дворец. – Видимо, сочиняет роман, он писатель". Как тут было не вспомнить Ивлина Во?
На Рождество к Харрисам приехали их дети и внуки. Всего за столом, считая со мной, собиралось одиннадцать человек, из них семеро взрослых. Все были поразительно дружелюбны. Я всё хотел разглядеть знаменитую английскую спесь, но сколько ни вглядывался, её не было. Меня много расспрашивали о России, притом вопросы совсем не были глупыми, какие обычно наши журналисты приписывают иностранцам. Все возлагали большие надежды на конец "холодной войны". Накануне рождественского вечера все вместе, кроме детей, увлечённо смотрели, что меня совсем уж поразило, по телевидению серьёзный французский фильм, психологическую драму. Пришлось участвовать и мне.
В сочельник после ужина все расположились у камина – на шкуре, персидском ковре, на диване – и началась, по кругу и в три приёма, раздача подарков. Я получил чудный кожаный бумажник, шёлковое кашне и довольно дорогую ручку, кому-то, уже в Москве, передаренную. За рождественским столом я подвергся тяжкому испытанию в виде рождественского пудинга и какого-то, забыл название, английского алкогольного напитка. Чтобы их оценить, видимо, надо родиться англичанином. Мне хватило глотка того и другого. Выдержал чудом.
А ничего не выйдет! – радостно сообщил Реймонд, разводя руками. – Боксинг дэй! Ни один автобус не ходит!
Наутро я засобирался в Лондон. "А ничего не выйдет! – радостно сообщил Реймонд, разводя руками. – Боксинг дэй! Ни один автобус не ходит!" Я был поражён и тронут: он искренне не хотел меня отпускать.
Изучив карту, я увидел, что от Петуорта всего километров 40 до Гэтвика, второго главного лондонского аэропорта, и спросил у Реймонда, как заказать туда такси. А уж от аэропортов автобусы в город ходят всенепременно. "Притяжение Лондона неодолимо? – улыбнулся Реймонд. – Ладно уж, довезу до Гэтвика, у таксистов сегодня двойной тариф".
Я простился с чудным семейством. Жена Реймонда смотрела на меня практически влюблённым взглядом, хотя и произнесла загадочную фразу: "You are unusually well informed" ("Вы необычно хорошо осведомлены").
