Архивный проект "Радио Свобода на этой неделе 20 лет назад". Самое интересное и значительное из архива Радио Свобода двадцатилетней давности. Незавершенная история. Еще живые надежды. Могла ли Россия пойти другим путем?
Интервью с историком мирового искусства, эмигрировавшим в Великобританию в 1972, впервые вышло в эфир 23 октября 1997.
Иван Толстой: Гостем "Поверх барьеров" стал искусствовед Игорь Голомшток, специалист по западному искусству, автор первой советской книги о Пабло Пикассо, написанной совместно с Андреем Синявским в 1960 году. С этого сотрудничества и начались мытарства Голомштока - его вызывали на допросы, гнали с работы, он вынужден был выпускать труды о Босхе и Сезанне не просто под псевдонимами, но под именами реально существовавших коллег-музейщиков. В пражской студии Свободы мы беседуем с опальным искусствоведом, вернувшим себе в эмиграции профессиональное имя.
Старшее поколение помнит его нашумевшую книгу о Пабло Пикассо, написанную в 1960 году вместе с писателем Андреем Синявским, диссиденты вспоминают Голомштока, ставившего свою подпись под письмами в защиту гонимых, неофициальные художники чтят его статьи о поколении нон-конформистов. Труднее всего составить представление об Игоре Голомштоке тем, кто взялся бы писать его официальную советскую биографию, потому что с середины 60-х имя искусствоведа Голомштока тщательно вымарывалось из отечественной печати. На помощь приходили не просто псевдонимы, но реальные имена коллег, ставивших свои фамилии на обложках его искусствоведческих трудов. Сколько могло это продолжаться? В 1972 он эмигрировал в Англию. "Среди искусствоведов в штатском" - так обозначили мы тему нашей беседы с Игорем Наумовичем. Игорь Наумович, как же все начиналось?
Игорь Голомшток: Я много лет работал в Музее изобразительных искусств и занимался я там современным искусством. С конца 50-х годов появилась такая возможность, когда современное искусство в его очень, как тогда говорили, прогрессивном варианте стало доступно для публики, то есть возможно было об этом писать. Я начинал с Мексики и с Латинской Америки. Мы написали с моим соавтором Ингой Каретниковой книжку про искусство Латинской Америки, потом про современное западное искусство. Конечно, в прогрессивном варианте, но мы пытались там проводить какие-то новые имена типа Бавлаха, типа Пикассо. Это был довольно большой период. Уже с середины 60-х годов, когда был процесс Синявского и Даниэля, и я уже оказался в некотором новом качестве. Хотя еще до этого мы с Синявским написали маленькую книжку о Пикассо, которая тоже в каком-то смысле изменила и мою судьбу. Потому что тогда это было совершенно невозможно. Она подверглась резкой критике. С одной стороны, я даже стал членом Союза художников, меня избрали, с другой стороны, карьера была отрезана, потому что меня уже, скажем, такие солидные институты не брали, потому что Академия художеств резко против выступила.
"...мы с Синявским написали маленькую книжку о Пикассо, которая ... в каком-то смысле изменила и мою судьбу"
Иван Толстой: Игорь Наумович, а почему вы выбрали в соавторы именно Андрея Синявского?
Игорь Голомшток: Это 1959 год, Пикассо получил Ленинскую премию мира. Ко мне пришла редактор издательства "Знание" и предложила написать маленькую брошюрку о Пикассо, потому что все лауреаты Премии мира в издательстве "Знание", которое находилось при ЦК партии, должны были отразиться в брошюре. Я думал, что это дело невозможное, потому что писать о Пикассо в 1959 году совершенно мне казалось невозможным. А потом как-то в разговоре с Синявским мы решили написать, зная, что она не пойдёт, написать свободно и как без цензуры. И так мы ее и написали. Причем, так как издательство это было оторвано от всех художественных центров, это было ЦК партии, поэтому там цензура была не эстетическая, а политическая. С политической точки зрения это коммунист, лауреат этой премии и все было ОК. Мы написали, она была набрана, сто тысяч экземпляров, но когда об этом узнали в Академии художеств, там начался дикий скандал. Академия художеств дружными рядами выступила против того, чтобы эта книжка печаталась, весь тираж был изъят, было приказано пустить его под нож. В это дело вмешался Эренбург, который был очень заинтересован в этой книге и писал предисловие к нашей книге. И там начались очень смешные вещи, потому что первый раз, когда должны были весь тираж зарезать, Эренбург умудрился в "Юманите" опубликовать огромный анонс, что в СССР выходит первая книга о Пикассо, тираж 100 тысяч экземпляров. Как-то ее уничтожение отложили. Потом был второй этап, когда опять под нож ее должны были пустить, и опять Эренбург умудрился устроить некий перформанс. Приехала очень крупная партийная делегация из Франции, был прием у Косыгина и председатель этой делегации поздравил Косыгина, что в Советском Союзе выходит книга о Пикассо тиражом в 100 тысяч экземпляров. Ее опять отложили, потом напечатали. Но когда ее напечатали, это было расценено как идеологическая диверсия, как проповедь формализма, как анти-соцреализм и так далее.
Иван Толстой: Игорь Наумович, а когда вы брали в соавторы Андрея Донатовича, вы уже знали о его "преступной деятельности"?
Игорь Голомшток: Знал.
Иван Толстой: Он не боялся рассказывать близким друзьям?
Игорь Голомшток: Он, конечно, не рассказывал широко, но был очень узкий круг, он просто читал нам свои вещи.
Иван Толстой: А о том, что Андрей Донатович переправляет свои рукописи на Запад, тоже было известно?
Игорь Голомшток: Это было, конечно, известно, об этом я знал с 1956 года. Когда мы познакомились в 1955, он уже начал переправлять. В 1956 я уже был в курсе дела.
Иван Толстой: Расскажите, пожалуйста, о своем участии в процессе, какую роль вам готовили и какую роль, в результате, вы сами сыграли?
Игорь Голомшток: Во-первых, очевидно, они меня принимали за соавтора. Синявский, Даниель, Ремизов был, и еще четвёртый по их раскладкам должен был быть. И они меня в это дело пытались встрять. Но главное, они от меня хотели, чтобы я признался в том, что я знал о деятельности Синявского, что Синявский читал мне свои произведения, следовательно, Синявский занимался, плюс ко всему, еще распространением антисоветской литературы. И вот когда меня вызывали на допросы в Лефортово, уже после того, как их посадили, основной вопрос был - где я взял эти книги. А я еще до этого написал письмо протеста, доказывая, что незаконный процесс, что вещи не антисоветские Синявского и Даниеля, поэтому я признал, что я все это прочитал. Откуда я это знал? Я признал, что мне дали друзья, не Синявский, а кто мне это дал - я сказал, что не буду на этот вопрос отвечать, потому что не хочу сажать на скамью подсудимых своих друзей. И за это меня привлекли. Когда я выступал на самом процессе свидетелем, мне тоже этот вопрос задали, я сказал, что отказываюсь на него отвечать и меня привлекли к уголовной ответственности за отказ от дачи показаний. И был процесс, уже мой личный, в мае месяце 1966, и мне дали полгода принудительных работ по месту службы. Я работал в Институте технической эстетики, а это статья для хулиганов, уголовников, алкоголиков, кто не работал, и их там в дворники отправляли или посылали на картошку на полгода. А так как я был научным сотрудником Института технической эстетики, я должен был эти полгода там отработать. А у нас как раз в то время проходило большое сокращение штатов и все волновались - сократят их или не сократят, а я единственный ходил совершенно спокойно, меня не имели право уволить с работы, потому что я по постановлению суда там работал. Правда, через полгода меня оттуда уволили.
Иван Толстой: Игорь Наумович, а что было потом, между 1955 и 1966 годом, между вашей принудительной работой по месту службы и 1972 годом, когда вы эмигрировали?
Игорь Голомшток: Вот после того, как меня выгнали из Института технической эстетики, я оказался, как многие в моем положении, без работы. Но так как в Москве тогда была ситуация очень приятная в том смысле, что все-таки был круг своих людей, то мне давали работать как бы неофициально. Я написал за это время две книги - о Босхе и о Сезанне - но под чужими именами. Мне давали подрабатывать, я писал внутренние рецензии в издательствах.
Иван Толстой: Эти книги были изданы?
Игорь Голомшток: Эти книги были изданы, но под другими именами.
Иван Толстой: Вы можете эти имена назвать теперь?
Игорь Голомшток: Да, теперь-то это можно назвать. Это книга о Босхе, это Валерий Прокофьев, который был профессором университета, мы были друзья. Он заключил договор на свое имя, я все это написал, а он это издал под псевдонимом Г.Фомин. Вторая книга - о Сезанне, огромнейший альбом. Это Прокофьев и Барская, сотрудница Эрмитажа, они уже умерли. Барская заключила договор на свое имя, я писал эту статью, но издано это уже было после моего отъезда, после моей эмиграции в 1972 году. И статьи какие-то я писал тоже под чужими именами.
"Барская заключила договор на свое имя, я писал эту статью, но издано это уже было после моего отъезда"
Иван Толстой: Игорь Наумович, среди мотивов вашего отъезда в начале 70-х годов, какие были самые главные? Невозможность работать по вашей специальности, какие-то уже существовавшие к тому времени рукописи, которые хотелось издать, интерес к советскому современному искусству 1960-70 годов, или уже эта линия интереса к тоталитарному искусству просматривалась? Какие были все-таки главенствующие мотивы?
Игорь Голомшток: Я думаю, что главенствующий мотив был тот, что я всегда хотел уехать и из-за понятных общих причин, а в том числе и просто посмотреть, я все-таки искусствовед, занимался западным искусством, никогда не видел ничего, кроме выставок, которые были в Москве. Меня не выпускали никуда - ни в Польшу, ни в Чехословакию. А в последнее время я просто там не мог существовать, потому что меня не печатали. Я преподавал в Университете несколько лет, тоже современное искусство вел, меня оттуда тоже выгнали. То есть я не мог печататься под своим именем. Потом, за два года до отъезда, меня взяли опять в музей, где я работал, но это уже была политика по отношению к диссидентам, чтобы они где-то тихо работали, чтобы за ними был присмотр, а не сидели бы дома и не печатали на машинке неизвестно что. Но ни преподавать, ни писать я не мог. И я ухал на Запад не по профессиональным соображениям, чтобы что-то такое написать и издать, а просто чтобы жить нормально и заниматься тем, чем нормальные люди занимаются.
Иван Толстой: И вы с самого начала поселились в Англии?
Игорь Голомшток: С самого начала, да. Так получилось случайно, потому что подавал я, как и все, на Израиль, но потом ввели этот налог на образование и на нас с женой начислили 30 тысяч рублей, чего я в жизни, за 23 года работы, не заработал. Выплатить эту сумму было невозможно, а мой приятель еще в 1956 году удрал и оказался в Англии. Когда он узнал о том, что такая ситуация, он просто мне собрал там деньги, три тысячи фунтов, переслал мне, по тогдашнему курсу все было переведено, я выплатил эти 30 тысяч рублей и оказался в Англии случайно. Хотя я был очень рад, потому что я Англию заочно очень любил.
Иван Толстой: Не интересовались ли советские власти происхождением этих денег?
Игорь Голомшток: Нет, они не интересовались, потому что это была обычная практика. Они получали 60 процентов, если не больше, они брали это себе, получали фунты, выдавали сертификаты, бумажки. 60 процентов брали себе, 40 процентов выдавали, так что это была коммерция. Так же как вот эта плата за образование. Это просто был выкуп из рабства. Тогда я ОВИР переименовал в Отдел Выкупа Из Рабства. Когда скандал в Америке начался, они это не отменили, этот закон до сих пор не отменен, они его просто перестали применять. Они получали деньги из-за границы и брали себе львиную долю, выдавая за них бумажки, которые можно было на рубли поменять.
Иван Толстой: Меня просто технически заинтересовал этот момент. Вы получали в руки живьем три тысячи фунтов, валюту? Или это переводилось на какой-то счет?
Игорь Голомшток: Нет, я должен был идти в банк и мне вместо фунтов давали какие-то бумажки, по которым можно было тогда покупать в "Березке", поэтому они очень котировались в 1972 году.
Иван Толстой: Интересно, что оказавшись на Западе, вы опять на одних и тех же страницах соединились с Андреем Донатовичем Синявским - вы написали послесловие к его первой западной книге "Голос из хора", да?
Игорь Голомшток: Да, потому что я "Голос из хора" привез на Запад. Я перевел рукопись и устроил публикацию, потому что Синявский хотел, чтобы это было опубликовано в очень маленьком частном издательстве, чтобы это не шло по линии антисоветской сенсации. Потому что он в Москве сидел, положение у него было неизвестно какое, неизвестно было выпустят его или нет. Да и уезжать-то он не собирался. Когда я уезжал, это все висело в воздухе, они не решили еще уезжать-не уезжать. Но потом у него тоже было безвыходное положение, ему надо было ехать.
Иван Толстой: Игорь Наумович, и как же на Западе за эти годы оказались утолены ваши профессиональные потребности?
Игорь Голомшток: Это трудный вопрос, потому что, конечно, я уже не мог работать на том профессиональном уровне, как я работал там. Потому что я, специалист по западному искусству, приехал на Запад, по сути самого искусства я и не видел, тут только посмотрел, войти в искусствоведческую английскую среду, да еще и с моим плохим английским, разговорным, я, конечно, не смог. Но я занимался, я преподавал в университетах, я там читал лекции по русской культуре, писал что-то. В частности, "Тоталитарное искусство" написал. Потому что я еще в России думал, что тут огромная литература по этому поводу, по тоталитарному искусству, здесь это уже все разработано и описано, а оказалось, что ничего нет, ни одной книжки не было по этому поводу.
"...я еще в России думал, что тут огромная литература по... тоталитарному искусству, а оказалось, что ничего нет, ни одной книжки не было по этому поводу"
Иван Толстой: Парадокс такой, драма профессионального человека, который занимается в России западным искусством, попадая на Запад не может им заниматься, потому что на самом деле его познания были инвалидны, пока он находился в нашем отечестве.
Игорь Голомшток: Совершенно точно. А тут пришлось заниматься русским искусством.
Иван Толстой: И оказалось, что та самая эстетика, которая отрицалась вами, пока вы жили в Москве, оказалось, что это и есть то главное, что вы знаете гораздо лучше западных людей.
Игорь Голомшток: Да, потому что действительно, я еще раз повторяю, я думал, что это все уже исследовано и описано, а оказалось - абсолютно нет. В литературе немецкой вообще это отрицалось, отрицалось наличие тоталитарного искусства, отрицались аналогии с социализмом, говорилось о том, что это совершенно противоположные вещи. Поэтому у меня был некий пафос доказательства обратного. В Англии вообще этим не занимались, я говорю, что это была терра инкогнита, это не разработано было.
Иван Толстой: Игорь Наумович, русский человек всегда уверен, что им везде интересуются, и уж на Западе в особенности интересуются, его изучают, и он будет вечным предметом для изучения, а, тем самым, будет там баловнем, которого так или иначе прикармливают. Казалось бы, перестроечные годы русскому изобразительному искусству так потрафили, так вознесли его, столько с ним носились, что, казалось бы, эта розовая мечта осуществилась. А что же происходит сегодня, интересуются ли на Западе русским искусством?
Игорь Голомшток: Когда началась перестройка, интерес такой произошёл. Думали, что за годы застоя, скажем, и в литературе, и в изобразительном искусстве что-то накопилось такое, что не вышло еще не поверхность, как это было, скажем, в начале 60-х или в конце 50-х годов с литературой, когда оказалось очень много писателей, которые писали совершенно не то, что они печатали в официальных источниках. Этого не произошло. То, что стало известно, мало чего прибавило к тому, что было. Интерес появился чисто коммерческий. В Лондоне в конце 80-х - в начале 90-х несколько галерей открылось по продаже русского искусства, но это было чисто коммерческое начинание, потому что эти картинки стоили, они были вполне профессиональны, но они стоили дешево, гораздо дешевле, чем работы такого же уровня западных художников. Все это длилось года два-три, потом этот интерес пропал и сейчас он существует только на уровне коммерческом. Вот соцреализм сейчас продают, самые низкопробные, третьесортные работы, но реалистические, написанные профессионально, с академическим уклоном, и их покупает кто-то.
Иван Толстой: То есть загадочная русская душа никого больше не волнует?
Игорь Голомшток: Загадочная русская душа, по-моему, мало кого волнует сейчас, то есть в ней загадочности оказалось немного.
Иван Толстой: А ваш узкий профессиональный интерес сейчас лежит в какой области?
Игорь Голомшток: Всегда мой профессиональный интерес в западном искусстве находился, и сейчас я западным искусством интересуюсь, но профессионально это выхода не находит. Все-таки искусствоведческая среда в Англии очень узкая, книг выходит дикое количество, и, конечно, мне трудно было бы пробиться, если бы я к этому стремился. Но я к этому не стремлюсь.
Иван Толстой: А как же личный опыт? Будет ли он воплощен в каких-то воспоминаниях, записках?
Игорь Голомшток: Думаю, что нет, это очень сложная вещь. Для этого надо обладать большим литературным талантом, которым я не обладаю. А писать мемуары на среднем уровне - это даже вредно.
