Ссылки для упрощенного доступа

Памяти Булата Окуджавы (1997)


Булат Окуджава на "Антиюбилее Леонида Утесова", март 1981. Фото Юрия Роста
Булат Окуджава на "Антиюбилее Леонида Утесова", март 1981. Фото Юрия Роста

Говорят друзья: Белла Ахмадулина, Иосиф Бродский, Александр Гинзбург, Зиновий Гердт, Лев Копелев и другие

Архивный проект "Радио Свобода на этой неделе 20 лет назад". Самое интересное и значительное из архива Радио Свобода двадцатилетней давности. Незавершенная история. Еще живые надежды. Могла ли Россия пойти другим путем?

Передача Ивана Толстого вышла в эфир 13 июня 1997 года, на следующий день после смерти Булата Шалвовича Окуджавы.

Иван Толстой: Наш выпуск сегодня не открывается знакомыми позывными. У нас повод для передачи печальный. Умер Булат Окуджава. И музыка в сегодняшней программе - это его музыка.

(Звучит песня "Пока земля еще вертится")

12 июня в парижском пригороде Кламаре на 74 году жизни скончался Булат Окуджава. Булат Шалвович был уже немолод. 9 мая, как раз в День Победы, он отметил свой очередной день рождения. На этот раз - 73-й. Он уже давно не выступал с песнями, не мог, говорил, что задыхается. Соглашался только читать свои стихи. Вот и последняя его гастроль проходила при полных залах, но на сцене был усталый, перенёсший тяжелые операции поэт, читавший отрывки из своих старых и новых книг, отвечавший на вопросы, но гитару в руки уже не бравший. В конце мая Булат Окуджава выступил в университете Марбурга, в Германии, и затем направился во Францию. К Парижу он питал особо нежные чувства. Здесь в 1965 году вышла его первая пластинка с песнями, здесь было много друзей. На 28 мая был назначен его вечер - выступление в зале ЮНЕСКО. Были напечатаны пригласительные билеты. Но накануне Булат Шалвович заболел, установили вирусный грипп и поместили в военный госпиталь Валь-де-Грас, откуда он был переведен в филиал этого госпиталя, расположенный в парижском пригороде Кламаре. Этот филиал носит название клиника Перси, здесь самое современное оборудование и великолепный уход. К сожалению, ослабленный сердечными и легочными заболеваниями прежних лет организм сопротивлялся новым хворям слабо, больной потерял сознание и в 8 вечера по парижскому времени (в 10 по московскому) 12 июня во сне тихо скончался. Около покойного находились вдова и сын. Сейчас, когда наша передача идет в эфир, еще многое неясно относительно обстоятельств похорон. О чем можно говорить с определенностью, это о панихиде в Париже, в главном православном храме Святого Александра Невского на рю Дарю, там, где вот уже восемьдесят лет русские изгнанники прощаются со всеми выдающимися людьми русской эмиграции. Гроба в соборе, однако, не будет, панихида будет заочной, церковную службу проведет Владыка Сергий. Затем гроб с телом покойного специальным авиарейсом доставят в Москву.

(Звучит песня "Опустите, пожалуйста, синие шторы…")

Три года назад на волнах Радио Свобода прозвучала передача к 70-летию Булата Окуджавы. Передача была подготовлена в московской студии Свободы Мариной Тимашевой и Ильей Дадашидзе. Мы использовали в нашей сегодняшней программе фрагменты записи той юбилейной передачи трехлетней давности.

Илья Дадашидзе: Хотя Булат Окуджава и отказался говорить что-либо в свой юбилей, стихотворение посвященное Иосифу Бродскому он нам, тем не менее, прочитал.

Булат Окуджава:

На странную музыку сумрак горазд,
как будто природа пристанище ищет:
то голое дерево голос подаст,
то почва вздохнет, а то вечер просвищет.
Все злей эти звуки, чем ближе к зиме
и чем откровеннее горечь и полночь.
Там дальние кто-то страдают во тьме
за дверью глухой, призывая на помощь.
Там чьей-то слезой затуманенный взор,
которого ветви уже не упрячут...
И дверь распахну я и брошусь во двор:
а это в дому моем стонут и плачут.

Марина Тимашева: Поэт, лауреат Нобелевской премии Иосиф Бродский поздравляет Булата Окуджаву из Нью-Йорка.

Иосиф Бродский: Семьдесят лет в этом столетии прожить - это действительно немало, это действительно достижение. Мне неловко говорить какие-то лестные слова - это такое событие, 70-летие, и на таком расстоянии...

Все люди моего возраста или, по крайней мере, большая часть, выросла на его песнях. Это вошло в нашу органику, по крайней мере, в мою

Я испытываю смешанные чувства, но, прежде всего, чувство признательности этому человеку. В общем, я в сильной степени, как и, полагаю, все люди моего возраста или, по крайней мере, большая часть, выросла на его песнях. Это вошло в нашу органику, по крайней мере, в мою. Это замечательно прожитые семьдесят лет или, по крайней мере, их сознательная часть. У немногих людей в этом возрасте, рожденных в нашем отечестве, есть основания гордиться. У него есть. Или у знающих его есть.Он не будет - он человек скромный.

(Звучит песня "Когда мне невмочь пересилить беду")

Иван Толстой: Тогда же на волнах Радио Свобода Белла Ахмадулина читала стихи, посвященные Булату Окуджаве. Запись трехлетней давности.

Белла Ахмадулина:

Покуда жилкой голубою
безумья орошен висок,
Булат, возьми меня с собою,
люблю твой легонький возок.
Ямщик! Я, что ли, – завсегдатай
саней? Скорей! Пора домой,
в былое. О, Булат, солдатик,
родимый, неубитый мой.
А остальное – обойдется,
приложится, как ты сказал.
Вот зал, и вальс из окон льется.
Вот бал, а нас никто не звал.
А все ж войдем. Там, у колонны...
так смугл и бледен... Сей любви
не перенесть! То – Он. Да Он ли?
Не надо знать, и не гляди.
Зачем дано? Зачем мы вхожи
в красу чужбин, в чужие дни?
Булат, везде одно и то же.
Булат, садись! Ямщик, гони!
Как снег летит! Как снегу много!
Как мною ты любим, мой брат!
Какая долгая дорога
из Петербурга в Ленинград.

(Звучит песня "Все поразъехались давным-давно")

Булат Окуджава, 1982. Фото Владимира Савостьянова /Фотохроника ТАСС/
Булат Окуджава, 1982. Фото Владимира Савостьянова /Фотохроника ТАСС/

Иван Толстой: В передаче трехлетней давности с семидесятилетием Булата Шалвовича Окуджаву поздравлял и театральный художник Борис Мессерер.

Борис Мессерер: Дорогой Булат, у меня сейчас неожиданно представилась счастливая возможность поздравить тебя с днем рождения общественным таким способом. Я хочу сказать, что только что ты слышал стихотворное обращение к тебе Беллы, которая любит тебя, и очень большое количество ее стихов посвящено тебе. Я просто сейчас хочу воспользоваться тем, что нас слышат люди и сказать о том, что ты для нас значишь. Дорогой Булат, ты должен это знать, ты должен знать, какой гуманистический идеал, я бы сказал так, ты представляешь для всех нас. Ты служишь прекрасному, но скромно, достойно, с огромной сдержанностью чувств, в замечательной благородной манере. Твои песни всегда имеют огромное эмоциональное насыщение и, вместе с тем, они всегда имеют такую человеческую замечательную интонацию, которую нельзя ни подделать, ни придумать, ее надо только выстрадать так, как делаешь это ты.

Булат Окуджава, 1987. Фото Юрия Белинского /Фотохроника ТАСС/
Булат Окуджава, 1987. Фото Юрия Белинского /Фотохроника ТАСС/

(Звучит песня "А вторая любовь, она к первой льнет")

Иван Толстой: Еще фрагмент из передачи 1994 года. Говорит писатель Чабуа Амирэджиби.

Чабуа Амирэджиби: Булат Окуджава - это заслуженно громкое имя. Жизнь его начиналась в Тбилиси и, я думаю, что эта тбилисская оригинальность, неповторимость сыграла довольно значительную роль в его жизни и в его поэзии. Его стихи и песни, на мой взгляд, до сих пор пронизаны тбилисским духом. Тбилиси - это город контрастов, город добрых людей, город-стык многих культур. Булат Окуджава, живущий в Безбожном переулке - такой набожный и красивый человек! Боже мой, Булат, я передаю тебе самые искренние мои пожелания, я передаю тебе свою любовь и сообщаю тебе, что Тбилиси тебя любит по-старому, как любил тогда, когда твоих родных арестовали и уничтожили. Будь здоров, дорогой мой! Я поздравляю тебя с юбилеем и желаю тебе многих и многих удач. Спасибо, друг мой, за все: за твою поэзию, за твою музыку и за твою жизнь вообще.

Марина Тимашева: Сколько сегодня на свете мест, где облетают розы и плачут дети?

(Звучит песня "Девочка плачет - шарик улетел")

Эта песня впервые прозвучала в 1957 году. А как тогда были восприняты песни и стихи Булата Окуджавы? Трудно представить даже, какими уничтожающими заголовками запестрели газетно-журнальные статьи. "Ловец дешевой славы", "Цена шумного успеха", "Осторожно – пошлость!" Эта невеселая история - в стихах Юрия Ряшенцева.

Когда во всех концах державы,
Магнитной лентой шелестя,
Возникли песни Окуджавы,
Страна влюбилась в них, хотя
Какая брань, какие клички
Тем песням выпали в свой срок
И некто, кажется, Лисичкин,
Их грозно пошлостью нарек.
Ау, Лисичкин! Где ты ныне?
Апологет голубизны,
Ни в коем случае до сини
Не доходящей. Для страны
Ты будто бы и не жил, грустно,
Как верил ты себе во вред,
Что письменно тому, что устно -
Начальство и авторитет.
А, впрочем, зря я вспомнил это,
И ты, конечно же, не тот,
И голос певчего поэта
В твоих стенах поет, поет.

(Звучит песня "Молитва Франсуа Вийона")

(Звучит песня "Ах, Арбат, мой Арбат")

Иван Толстой: У микрофона - Юлий Ким, запись 1994 года.

Юлий Ким:

Но мне все-таки жаль (извините, Булат, за цитату),
Что никак мы не встретимся на перекрестках Москвы.
Пять минут на такси, две копеечки по автомату, -
Но - увы... Я ужасно жалею. Не знаю, как вы.

Посидели бы, как бы попили, - а как бы попели!
Но - не вышло, не выйдет, поскольку по нашим часам
Слишком мы опоздали, приходится гнать на пределе.
Потому и не выйдет. Мне жаль. Я не знаю, как вам.

Потому и спешу, и к тому все слова и мелодия,
Что я очень спешу объясниться вам в нежной любви….

Илья Дадашидзе: Юлий Ким пел об Окуджаве в Москве а Александр Гинзбург тосковал в Париже

Александр Гинзбург: В первом же номере "Синтаксиса" появился горячо мной любимый поэт, открывший совершенно новый по тому времени жанр - жанр авторской песни, поэт Булат Окуджава, с которым я познакомился в литературном объединении "Магистраль". Я даже не стал бы об этом вспоминать, если бы сам Булат не вспоминал об этом с фантастической регулярностью.

...этим он сохраняет во мне, вот уже больше тридцати лет, такое праздничное отношение к делам нашей молодости

Посадили меня в тюрьму за этот журнальчик, никто об этом не вспоминает из тех, кто там был, а были там многие из тех, кто сегодня, действительно, первые люди в российской поэзии, а Окуджава вспоминает об этом постоянно, и вспоминает об этом как о каком-то нашем общем, может быть, даже одном из первых праздников. И этим он сохраняет во мне, вот уже больше тридцати лет, такое праздничное отношение к делам нашей молодости. Из-за него я все время ощущаю себя 25-летним, а его вижу 35-летним, как тогда. И сегодня это помогает жить. Спасибо Булату за такую помощь!

Иван Толстой: Из Парижа говорил Александр Гинзбург, запись 1994 года. Мы позвонили в Париж и теперь. У телефона Александр Гинзбург.

Александр Гинзбург: Для нас было огромной радостью, что Булат приехал в Париж. Мы знали, что он не в лучшей форме, что он очень сильно болел, но вот первая встреча, на следующий день после его приезда, была, как мне кажется, абсолютно нормальной и светлой. Мы тогда еще не знали, что ему буквально накануне отъезда сказали: "Вас погубит первый же грипп". И в таком состоянии, в состоянии очередного свидания с Парижем, где масса людей, которые его любят, он пробыл то ли пять, то ли шесть дней. И потом была вспышка этого гриппа. Я совсем недавно попробовал сосчитать, сколько он здесь пробыл, в этой больнице, мне казалось, что совсем мало, а оказалось, что больше десяти дней. И это было все время ухудшение нашего общего состояния, не только его, мы были жутко всем этим подавлены. Он был в замечательном госпитале, где, между прочим, лечат французских президентов, это военный госпиталь в Кламаре. Там было сделано все, что было возможно, но, наверное, каждому человеку суждено прожить свое время. И для меня это такой сигнал, что это время не только для него, но, в принципе, для поколения так называемых шестидесятников, что это время кончается.

Иван Толстой: У микрофона - Игорь Померанцев. Мы предлагаем вашему вниманию фрагмент передачи 1993 года.

Игорь Померанцев: Те, кто с ностальгией теперь вспоминают годы оттепели, конец 50-х - начало 60-х, наверное, любят голос Окуджавы. А сам, если можно так выразиться, предмет ностальгии, испытывает тоску по прошлому? Вот что ответил мне по телефону из Москвы Булат Окуджава.

Булат Окуджава: Вы знаете, как всякого нормального человека, это естественно, что меня это чувство постоянно тревожит. Все зависит от того, что я вспоминаю и как я вспоминаю. Конечно, я не могу без ностальгии вспоминать свое детство, со стороны сегодняшнего дня очень печальное,трудное и грустное, а с позиций того времени – прекрасное, полное вдохновения и, главное, надежд. А если более позднее прошлое… Конечно, я не могу без ностальгического ощущения вспоминать годы оттепели.

...я не могу без ностальгического ощущения вспоминать годы оттепели

Конечно, это был очень зыбкий шаг, очень незначительный, но по сравнению с тем, что было до этого, это был грандиозный переворот. Мы тогда не придавали серьезного значения этому, мы даже посмеивались, мы даже немножко негодовали…

Игорь Померанцев: Булат Шалвович, а как вы объясняете ностальгию многих людей по вождям, например, по Сталину, а теперь по Брежневу?

Булат Окуджава: Я думаю вот что. Россия, действительно, страна особая в этом смысле. Россия никогда не знала и не имела института свободы. Вождизм, царизм - это очень важные компоненты российского сознания.

Игорь Померанцев: Мне кажется, что ваши исторические романы - это все-таки лирическая проза скорее, чем эпическая. У вас нет ностальгии по эпохам, в которых вы не жили?

Булат Окуджава: Есть определенная, конечно, я сам очень часто перевоплощаюсь, когда я пишу прозу, и ощущаю себя в том времени. И я совершенно не склонен идеализировать минувшие эпохи. Но были какие-то достоинства, которые мы утратили. Понятие чести. Да не только в те времена. Недавно мы вспоминали Арбат довоенный - полную клоаку со шпаной, с жульем, с чем угодно. Но все-таки, как это странно, я сейчас думаю, ведь когда мы, мальчики, дрались, у нас никогда лежачего не били. Откуда все это было? Я думаю, что это еще с дореволюционных времен.

(Звучит песня "Арбатского романса старинное шитье")

Иван Толстой: Зиновий Гердт. Фрагмент из передачи к 70-летию Булата Шалвовича.

Зиновий Гердт: Я думаю, что лет уж двадцать как я, глядя на людей моего возраста, не думаю: воевал он или не воевал? А до этого всегда как-то думал: вот человек моих лет, вот был он там или не был? Когда я встретился с Булатом, мне как-то было на душе особо отрадно, не говоря о том, что встретился с необыкновенным человеком, огромным явлением русской жизни, а просто еще прибавилось родственности оттого, что он был там. Я очень много прочитал прозы и стихов о той войне. Первый, кто меня совершенно убедил от необыкновенной правдивости, совершенного отсутствия рисовки какой-то или усугубления всего, что было на войне, там хватало просто чистой правды, это был Булат со своей повестью "Будь здоров, школяр". Я так узнал себя, каждый городской мальчик, который был тогда там, конечно, узнал себя, было невозможно не узнать себя. Булат лишен до сих пор - и в песне, и в прозе - лишен совершенно какой бы то ни было рисовки, он даже себя чуть-чуть принижает, что мне гораздо ближе, чем если бы чуть-чуть возвышал. Так прекрасно сложилось в моей жизни, что мы довольно много бывали вместе с Булатом, но надо вам сказать, что мы стучим друг друга по спине и целуемся по какой-то московской актерской даже привычке, но никогда у меня не было минуты, чтобы я не испытывал глубочайшего затаенного пиетета перед этим даже не человеком, а именно явлением жизни. Я всегда думаю, что я живу в то же время, в которое живет Булат. И меня это возвышает. Я очень хочу, чтобы Булат жил долго. Если бы я мог сейчас ему это сказать… Я ему скажу, конечно. Булат, в общем, семьдесят это еще не возраст, мы еще попоем, мы еще почитаем стихи, мы еще постучим друг друга по спине!

Слева направо: Николай Петров, Вероника Долина, Аркадий Арканов, Андрей Вознесенский, Григорий Горин, Инокентий Смоктуновский, Валентин Гафт, Зиновий Гердт, Алексей Баталов, Булат Окуджава, Александр Иванов. Фото из архива Вероники Долиной
Слева направо: Николай Петров, Вероника Долина, Аркадий Арканов, Андрей Вознесенский, Григорий Горин, Инокентий Смоктуновский, Валентин Гафт, Зиновий Гердт, Алексей Баталов, Булат Окуджава, Александр Иванов. Фото из архива Вероники Долиной

Илья Дадашидзе: Зиновий Ефимович Гердт говорил о войне, о солдатском прошлом Булата Окуджавы. День рождения Окуджавы совпал с Днем Победы. С Победой, Булат!

(Звучит песня "Десятый наш десантный батальон")

Иван Толстой: Лев Копелев, запись 1994 года.

Лев Копелев: Булат, родной, знаю я тебя уже больше трети века, песни твои я услышал еще раньше. Это прекрасно, что есть твои песни и есть твоя проза. И ты – эпоха. Забудутся имена политиков, забудутся имена государственных деятелей, а Булат Окуджава - это наша молодость, это молодость наших самых последних надежд и мечтаний. Безыскусственная, чистая поэзия, безыскусственная, чистая человечность.

Иван Толстой: И, в завершение передачи - стихотворение Юнны Мориц.

Юнна Мориц:

На этом береге туманном,
Где память пахнет океаном,
И смерти нет, и свет в окне.
Все влюблены и все крылаты
И все поют стихи Булата.
На этом береге туманном -
И смерти нет, и свет в окне.
На этом береге туманном -
И смерти нет, и свет в окне.
На этом береге зелёном,
Где дом снесённый вспыхнул клёном,
И смерти нет, и свет в окне.
Все корни тянутся к свободе,
И все поют стихи Володи.
На этом береге зелёном
И смерти нет, и свет в окне.
На этом береге высоком,
Где бьется музыка под током,
И смерти нет, и свет в окне,
Царит порука круговая,
И все поют, не уставая
На этом береге высоком
И смерти нет, и свет в окне.
На этом береге туманном...
На этом береге зелёном...
На этом береге высоком..

(Звучит песня "Виноградную косточку в теплу землю зарою")

XS
SM
MD
LG