Архивный проект "Радио Свобода на этой неделе 20 лет назад". Самое интересное и значительное из архива Радио Свобода двадцатилетней давности. Незавершенная история. Еще живые надежды. Могла ли Россия пойти другим путем?

Правозащитник и историк самиздата в СССР о том, как после психбольницы и допросов в Лефортово он почувствовал себя в Италии. Марио Корти, журналист и писатель, вспоминает. Впервые в эфире 31 июля 1997.

Иван Толстой: Автором и героем сегодняшней передачи будет писатель Юрий Владимирович Мальцев, а темой выпуска - русская любовь к Италии. Вот уже двадцать лет Юрий Мальцев живет в итальянской деревушке неподалеку от Бергамо. Он - автор книг о Бунине и Льве Толстом, профессор Миланского католического университета и меломан. Но в истории русской литературы Юрий Мальцев прежде всего - автор первой книги о советском самиздате. В сегодняшнем выпуске "Поверх барьеров" вы услышите эссе Юрия Мальцева о Венеции и беседу с писателем, записанную во время его поездки в Прагу.

37-летний московский переводчик итальянской литературы сделал свой общественный выбор и переменил судьбу в 1969 году, войдя в состав "Инициативной группы защиты прав человека в СССР". Пятнадцать активных подписантов отправили письмо с жалобой на нарушение гражданских прав в Советским Союзе. Это письмо отличалось от прежних адресатом – в ООН. Авторы письма так объясняли это:

"Мы обращаемся в ООН потому, что на наши протесты и жалобы, направляемые в течение ряда лет в высшие государственные и судебные инстанции в Советском Союзе, мы не получили никакого ответа. Надежда на то, что наш голос может быть услышан, что власти прекратят беззаконие, на которое мы постоянно указывали, надежда эта истощилась".

Письмо это было подписано таким известными правозащитниками как Татьяна Великанова, Наталья Горбаневская, Сергей Ковалев, Анатолий Якобсон и другими. В том числе и Юрием Мальцевым. Лишившись работы и заработав срок в сумасшедшем доме, Юрий Мальцев несколько лет посвятил собиранию самиздатских произведений и материалов. Поэтому оказавшись в 1974 году в эмиграции, он привел свои записи в порядок и выпустил первую историю самиздата, книгу "Вольная русская литература". В своем предисловии 1976 года он писал:

"Достоинство литературы зависит, разумеется, не от того, подпольная она или официальная, и мысль написать историю современной подпольной литературы могла бы показаться надуманной и неоправданной, если бы не было к тому веских причин эстетического и идейного порядка".

И дальше:

"Подпольная литература вынуждена совершать героические усилия, буквально героические, ибо как авторы, так и распространители платят годами лагерей, жизнью для того, чтобы выжить. И часто не выживают. Сколько рукописей похоронено в печах Лубянки и в тайных архивах КГБ, и не имеет еще ни своих истолкователей, ни своих историков. Самиздат имеет свою предысторию. Подпольная литература в России существовала издавна. Первым самиздатовским произведением по праву может быть названо "Путешествие из Петербурга в Москву" Радищева (1790 года), с той, однако, лишь разницей, что Радищев имел в своем распоряжении типографию, тогда как сегодняшним самиздатовским авторам доступна лишь пишущая машинка с ее пятью-семью копиями. В первой половине прошлого века распространялись в списках некоторые неопубликованные стихи Пушкина, Лермонтова, комедия Грибоедова "Горе от ума", ходило по рукам письмо Белинского к Гоголю и т. д. Но все это были явления маргинальные, никоим образом не менявшие общей картины, ибо литература оппозиционная была в общем-то равноправна литературе ортодоксальной: Некрасов, Белинский и Салтыков-Щедрин имели свои журналы и типографии наравне с Фаддеем Булгариным и Николаем Гречем.

После Октябрьской революции 1917 года подпольная литература продолжает свое спорадическое существование — первым значительным явлением послереволюционной подпольной литературы нужно считать, несомненно, сборник "Из глубины" (1918 года). Затем следуют стихи Н.Гумилева, Е.Замятин публикует свой роман "Мы" за границей, многие выдающиеся русские писатели в 20-х годах печатают свои книги в Берлине. Андрей Платонов, Михаил Булгаков, Анна Ахматова, Осип Мандельштам, Михаил Зощенко долгие годы вынуждены писать "в стол". Широко ходят в списках неопубликованные стихи С.Есенина. Но самиздат как таковой, как масштабное явление, возникает лишь после смерти Сталина, или, еще точнее, после XX съезда КПСС, осудившего "культ личности". "Доктор Живаго" Бориса Пастернака (1957 год) открывает собой новую страницу в истории русской литературы. Он, как первый упавший камень, увлекает за собой целую лавину подпольной литературы.

Процесс нарастает стремительно: если в 1964 году самиздатовская литература насчитывает лишь десяток-другой названий, то десять лет спустя, в 1974 году, из самиздатовской литературы можно составить большую библиотеку".

Так пишет в предисловии к своей книге "Вольная русская литература" Юрий Мальцев. Книга издана в 1976 году, когда писатель находился уже в эмиграции.

"Сначала, в конце 50 — начале 60-х годов, появились подпольные машинописные журналы в Москве, Ленинграде и других городах. В них — стихи, небольшие рассказы и большие повести, публицистика, философские эссе, пьесы, рецензии на самиздатовские произведения. Некоторые из этих журналов после выхода нескольких номеров (а иногда и лишь одного-единственного) и после ареста их редакторов сразу же прекращали свое существование, другим удавалось существовать дольше, несмотря на охоту полиции за авторами и редакторами. Вот некоторые из наиболее известных самиздатовских журналов: "Синтаксис", "Бумеранг", "Феникс", "Колокол", "Сфинксы", "Русское слово", "Сеятель", "Демократ", "Хроника текущих событий", "Общественные проблемы", "Политический дневник", "Вече", "Обозрение", "Литературная хроника", "Калейдоскоп", "Свободная мысль", "Коктейль", "Сирена", "Времена года", "Фонарь", "Мастерская", "Шея", "Молодость". Некоторые из этих журналов, или выдержки из них, изданы были затем на Западе. Хотя самиздат затем перешел к иным формам (романы, большие эссе, сборники и т. д.), традиция создания машинописных журналов продолжает жить".

В заключение Юрий Мальцев пишет:

"Эта книга неизбежно окажется неполной. Она не может быть исчерпывающей в силу самого характера своего предмета — тайного, нелегального, преследуемого, прячущегося. Я постарался собрать все сведения, какие только мог, прочитать все, что только удавалось (и часто чтение это в России было небезопасным — за такую любознательность можно было поплатиться несколькими годами концлагеря). Очень может быть, что где-то сокрытые в тайне лежат сейчас замечательные произведения, которые когда-нибудь будут считаться шедеврами нашего времени, как лежали сокрытые десятилетиями романы Михаила Булгакова и Андрея Платонова, которыми сейчас все восхищаются.

Самиздат — это не организация, как думают некоторые на Западе, это стихийный спонтанный процесс. Есть множество маленьких тайных групп, кружков в разных городах, никак не связанных меж собой и часто ничего не знающих друг о друге и имеющих свой собственный маленький самиздат. И есть много писателей-одиночек, не связанных ни с какими кружками и группами, ни с какими тайными каналами распространения самиздата, а пишущих "в стол". Но всё вместе это — подлинная духовная жизнь сегодняшней России, подспудно бурлящая под тонкой омертвевшей коркой официальной культуры. Разорвать этот поверхностный мертвый нарост и явить миру подлинное лицо России стремятся сегодня те, кому дорога истина, и если нашей книге хоть в малейшей мере удалось способствовать этим попыткам, то работа не была напрасной".

С момента написания этих строк прошло двадцать лет. Юрий Мальцев по-прежнему живет в Италии. Ему, переведшему еще в России книги Альберто Моравиа, Эдуарда де Филиппо и многих других итальянских авторов, равно близки две культуры. Недавно Юрий Владимирович прислал нам свое эссе о Венеции. Послушайте его в чтении Марии Кляйн и в сопровождении музыки Отторино Респиги.

Диктор: "Итальянцы готовятся к 2000 году. Самые грандиозные приготовления проводятся в Риме, где на святой год, двухтысячный юбилей, ожидается стечение многих миллионов паломников со всего света. И, чтобы не было такого адского столпотворения, подобного тому, которое наблюдал Данте на Святой год в Риме и которое он живописал в своей "Божественной комедии", проектируется строительство новых дорог, стоянок для автомобилей и гостиниц. Готовится к 2000 году и самый уникальный и фантастический город на земле - Венеция. Один новый проект взволновал умы и вызвал большие споры. Архитектор Лучано Вистози предложил к 2000 году создать новое венецианское чудо – стеклянный мост, который своей оригинальностью чуть ли не затмит знаменитый мост Риальто с его прелестными арками и лавочками. Изготовить этот удивительный мост из стекла должны на прославленном стекольном заводе Мурано, выполнявшем за свою долгую жизнь немало странных и трудных заказов. Проект Вистози вызвал много возражений. Можно ли будет по такому мосту ходить? Как его ремонтировать? Не испортит ли он своей экстравагантной новизной венецианский пейзаж? Вистози гарантирует, что мост будет прочным и практичным, и построить его он предлагает в укромном уголке Венеции, на канале, ведущем к зубчатым стенам Арсенала, памятнику венецианской архитектуры 12 века, где оснащались суда могучего и непобедимого в свое время венецианского флота. Кто был в Венеции, конечно, помнит этот уголок, очень живописный, но расположенный действительно в стороне от главных архитектурных ансамблей города и, следовательно, модернизация его никак не отразиться на общем облике Венеции. Муниципалитет Венеции, однако, долго колебался и не решался выделить средства на этот проект. И пока итальянцы сомневались, нашелся один американский миллионер, который без колебаний решил финансировать проект. Так что первый в мире стеклянный мост будет построен в Венеции. Как будет выглядеть этот мост сейчас трудно предугадать, но кто видел как выглядит, например, самый простой бокал или графин венецианского стекла, может поверить, что это будет действительно чудом. Вообще же 2000 год может стать роковым для Венеции. Речь идет о самом существовании города, о том, сможет ли Венеция перешагнуть в третье тысячелетие. Уже много лет разрабатываются проекты спасения Венеции. К реализации их теперь, наконец, приступают. Ближайшие годы будут решающими. Либо удастся остановить катастрофу вовремя, либо ущерб окажется необратимым. Венеция уходит под воду, как сказочный град Китеж. Морские приливы, особенно когда они сопровождаются сильным ветром, все чаще превращаются в настоящее бедствие - уровень воды в лагуне и в каналах повышается и многие районы города заливает вода. Этот феномен уже получил название "Aqua Alte" – "Высокие воды". Площадь Святого Марка превращается в озеро, тут теперь всегда наготове хранятся специально изготовленные деревянные мостики, и когда вода заливает площадь, эти мостики выстраивают в длинный ряд, чтобы по ним можно было перейти площадь и попасть в собор Святого Марка. Вода подтачивает фундаменты домов, и если не принять срочных мер, то Венеция погибнет. По сравнению с началом века уровень воды в Венеции поднялся на 23 сантиметра. Каковы причины этого? Во-первых, каналы Венеции раньше не были так глубоки и приток воды из моря не был столь обильным. Особенно сильно был углублен канал Маргера, ведущий в порт. По нему проходят большие суда и танкеры. Эти последние перевозят 12 миллионов тонн нефти в год. Во-вторых, множество новых артезианских колодцев выбирают грунтовые воды и это вызвало опускание пластов. Кроме того, в последние десятилетия, в результате строительства вокруг лагуны, многие мелкие старые каналы оказались закрытыми или загороженными. В муниципалитете города многие годы велись споры о том, что нужно делать и где брать на это средства. Обсуждались разные решения проблемы. Предпочтение оказали одному из проектов, получившему название "Моисей". "Моисей" по-итальянски - "Мозе", что означает сокращенно "Экспериментальная Электромеханическая Модель". Но тут также игра слов - аббревиатура совпала с именем Моисей, а Моисей, по преданию, считается спасителем от вод.

Имя Моисей, по-еврейски – Моше, по одной из версий его интерпретации происходит от еврейского глагола "моша", что значит "выловить из воды", "спасти из воды". Сконструирована модель "Моисей" - прообраз будущего очень сложного устройства. Это нечто вроде гигантских металлических жалюзи, составные части которых - длинные ящики - в обычное время наполнены водой и лежат на дне. В случае же надобности, по тревоге, вода из них выталкивается и они всплывают, перекрывая все три главных входа в лагуну из открытого моря. Это подвижное устройство позволяет не перекрывать совсем постоянной дамбой выход в море, как предполагали другие проекты, и разрешает оставить порт действующим, а лагуну - открытой. Если лагуну перекрыть совсем, порт Маргера умрет, а главное - сама Венеция превратиться в какой-то искусственный заповедник, отгороженный от мира, а это именно то, чего стараются избежать. Одно из главных очарований Венеции состоит как раз в том, что это не город-музей, а живой и пульсирующий организм, продолжающий жить той самой полнокровной жизнью, которой город жил испокон веков. Венеция - пример того, какой красивой и удивительной может быть жизнь людей в городе, слитом с природой, погруженным в морскую стихию. Достаточно прийти рано утром на старый рыбный рынок в самом центре Венеции на канале Гранде, когда рыбаки привозят свой утренний улов, а домохозяйки стекаются делать покупки, чтобы почувствовать это. От закрытия проходов в море изменилась бы вся уникальная экологическая система лагуны, над загадкой которой до сих пор ломают себе голову ученые. Однако постоянное движение судов и катеров создает сильный волновой прибой, который тоже подтачивает фундаменты домов. Предполагается провести нефтепровод к нефтеперегонному заводу "Маргера" и сократить или даже свести на нет движение танкеров, а проход других судов регламентировать. Проекты спасения Венеции предполагают и целый ряд других мер. Предполагается закрыть многие артезианские колодцы и повысить давление грунтовых вод. Хотят открыть некоторые старые, заброшенные каналы и уменьшить глубину других. Таким образом можно будет вновь восстановить то трудное и хрупкое равновесие, на котором веками держался этот город, представлявший собой всегда реализацию невозможного. Но морские приливы - не единственная угроза для Венеции. Вода в лагуне, особенно весной, становится неприятного коричневого цвета. Это идет бурное цветение водяных водорослей, находящих себе хорошую питательную среду в сточных водах, содержащих большое количество фосфатов. Нужно изменить всю систему стоков, чтобы вернуть воде ее изначальный цвет. И тогда снова в изумрудных зеркальных водах будут отражаться дивные дворцы Венеции, как на полотнах Колетто. Меры по очищению и оздоровлению воды в Венеции разрабатывает проект, получивший название "Аида". Все эти проекты для своей реализации требуют огромных денежных затрат. Европейский Союз решил прийти Италии на помощь и уже выделили для этого фонды. Ведь Венеция - это жемчужина Европы, редчайший памятник человеческого гения, образ несравненной красоты".

Иван Толстой: Автор и герой сегодняшнего выпуска - Юрий Мальцев. Вот, что говорит о нем хорошо знавший его по Москве мой коллега Марио Корти.

Марио Корти: С Юрием Мальцевым я познакомился в 1973 году в Москве, когда я работал в итальянском посольстве. О нем я слышал и до этого. Мне было известно о нем из самиздата. Юрий очень любил Италию, был переводчиком с итальянского, переводил модных тогда в Советском Союзе итальянских авторов. Когда в Советский Союз приезжали такие деятели итальянской культуры как Альберто Моравиа, Джина Лоллобриджида или Софи Лорен, Мальцева вызывали как переводчика. Но, самое главное, Юрий был одним из активнейших правозащитников в Москве. За это он попал в психушку. В общем, Юрий Мальцев очень многое делал для продвижения идеи свободы и демократии в России, и мы все должны быть ему благодарны за это. Он был членом Инициативной группы защиты прав человека в СССР, вместе с Татьяной Ходорович, Павлом Литвиновым, Петром Якиром, Виктором Красиным, генералом Петром Григоренко, Анатолием Левитиным-Красновым и другими. Уже впоследствии я узнал, что Юрий был одним из авторов "Программы демократического движения Советского Союза", которая циркулировала в самиздате в конце 60-х. Помню одну нашу встречу в московской квартире, куда гебешники пришли с обыском. Пока они задерживались на кухне, Юрий начал сжигать какие-то бумаги, а я сбежал из окна. Мы встретились с ним снова в Италии, где он решил поселиться после эмиграции. Там он написал первую в мире "Историю самиздатовской литературы", которая вышла по-итальянски, по-русски и по-немецки. Скромный, исключительно честный, тонкий человек. Помню, как тяжело ему было в первые годы в Италии. Итальянское общество тогда страдало одной из болезней нашего века – левизной. Обязательными темами политической ангажированности считались борьба против войны во Вьетнаме, критика чилийской диктатуры, и так далее. Главным виновником всех мировых бед считалась Америка. Согласно левым интеллектуалам, нецелесообразно было говорить о грехах тех, как, например, Советский Союз, кто так или иначе противопоставлялся США. Юрий часто выступал, рассказывал итальянцам о нарушениях прав человека в СССР, его высмеивали, называли тайным фашистом, агентом ЦРУ, и так далее. Такая была атмосфера в нашей стране, да и во всей Европе. Но Юрий не сдавался и делал дальше – скромно, настойчиво - свое правое дело.

Иван Толстой: Недавно Юрий Мальцев посетил Прагу и побывал у нас в студии. Послушайте нашу с ним беседу. Юрий Владимирович, итак, после стольких лет мечтаний об Италии вы, наконец, оказались в этой благословенной стране. Кстати, в каком году это было?

Юрий Мальцев: Это был 1974 год, после нашумевшего процесса над Якиром и Красиным и после долгих допросов в Лефортовской тюрьме КГБ в Москве.

Иван Толстой: Какие были ваши первые итальянские впечатления?

Юрий Мальцев: Во-первых, мои впечатления, конечно, были по контрасту с тем, что было до этого, то есть после Лефортовской тюрьмы, где тебя 12 часов в день допрашивают непрерывно. Когда ты входишь туда, за тобой захлопывается эта бронированная дверь, ты никогда не знаешь, выйдешь ли ты после допроса или тебя там оставят на многие годы.

После Лефортовской тюрьмы Италия представилась, конечно, каким-то земным раем. Но что более всего меня поразило - это атмосфера и стиль жизни, как будто бы попал на другую планету, в совершенно другой мир. Это какая-то необыкновенная беспечность, легкость, радость жизни, открытость в людях, благодушие и благожелательность. Я живу более двадцати лет в Италии, я не только не видел драки, я не видел просто какого-то резкого конфликта между людьми, не видел никогда проявления злобы, я даже не представляю, как эта злобность выглядит у итальянцев. Потому что русский или советский человек очень быстро и легко злится, по-моему, легко вступает в конфликты, я бы даже сказал - любит конфликтовать. В Италии это нечто прямо противоположное. Вот меня в Москве всегда удручала толпа, вот эта толпа где-нибудь в публичных местах, на автобусной остановке, в метро, в магазине. В Италии я даже не могу назвать это толпой. Скажем, на автобусной остановке стоят люди. Не тесно, не жмутся друг к другу, а стоят какие-то отдельные личности, и каждый сам по себе, и видно, что он живет какой-то отдельной жизнью. Они никогда не толкаются, даже если тесный проход, вас никогда никто не толкнет. Или случайно, скажем, в совсем тесном автобусе вы кого-то толкнули, никогда вы не встретите раздражения. В ответ кто-то обернется к вам с улыбкой снисходительной – ну, да, ничего не поделаешь, так бывает. И никогда я не видел, чтобы в Италии кто-нибудь лез без очереди, как в Москве. И почему – я это понял потом. Если кто-то лезет без очереди, вся очередь стоит совершенно спокойно и безо всякого раздражения, никто не протестует, никто не раздражается, а, наоборот, смотрят на этого человека снисходительно, как бы даже сожалея. И получается, что не он дурачит других, а он сам выгладит как дурак. И, по-моему, второй раз уже без очереди не полезет. И что еще поразило в первое время - это какое-то чувство благодарности жизни. Я помню, как в первые же дни ехал в электричке в Милан и разговорился с соседом. Какой-то просто железнодорожный служащий. И он мне сказал фразу, которая меня поразила: "Я необыкновенно счастлив был в жизни, не только сбылись все мои мечты, но, даже более того, о чем я мог мечтать". И вот я подумал: я не помню за всю свою жизнь в России ни одного человека, который бы мог сказать о себе такие слова. И что еще меня поразило в первое время - вот это необыкновенное чувство красоты, ощущение жизни как праздника, и умение сделать эту жизнь красивой. Все, начиная с городов. Конечно, итальянские города, особенно древние, старинные итальянские города, это просто сказка потрясающей красоты, ни с чем не сравнимой. И не только города, а дома, особенно интерьеры внутри, причем интерьеры простых баров, кафе, не так в больших городах, как в маленьких городках, это сделано с такой фантазией, с таким вкусом - все утопает в цветах. Просто не хочется оттуда уходить.

Иван Толстой: Юрий Владимирович, вам, с вашим колоссальным опытом перевода итальянской литературы, показалось, что Италия реальная отличается от Италии литературной, к которой вы привыкли?

Юрий Мальцев: Она, конечно, отличалась, потому что одно дело - представлять себе что-то абстрактно, и другое дело - столкнуться с реальностью. Реальность всегда как-то богаче, всегда отличается от абстрактной идеи. Но я бы не сказал, чтобы она резко отличалась в чем-то принципиально. Принципиально это было примерно то, что я составил себе в моем представлении после чтения книг, фильмов, встреч с немногими итальянцами, которых я знал в Москве до отъезда.

Иван Толстой: Юрий Владимирович, наверное вам встретились и какие-то русские в Италии? Кого вы могли бы выделить за прошедшие двадцать лет? Кто произвел на вас наибольшее впечатление?

Юрий Мальцев: Русских в Италии в то время не было, когда выехал более двадцати лет назад. Можно сказать, я был одним из первых русских в Италии. Но встретил я одного человека, о котором хотелось бы сказать несколько слов. Есть в Италии ассоциация "Христианская Россия". Это католики, которые почему-то полюбили Россию, которые изучали русский язык, русскую культуру, и посвятили свою жизнь вот этой деятельности в пользу России и в пользу страдающих русских людей. И у этой ассоциации недалеко от города Бергамо есть старинная вилла. Владелица этой виллы оставила по завещанию в благотворительных целях этой ассоциации эту виллу. Это старинная вилла 17-го века с большим парком. Когда я говорю слова "вилла" и "парк", представляется себе что-то прекрасное. На самом деле выглядело это несколько иначе. Это дом, который не ремонтировался, я думаю, лет двести. Штукатурка всюду обваливается, потолки протекают, комната, где я спал - в углу стоял тазик и ночью, если шел дождь, туда капала вода. Всюду на карнизах множество барельефов, картин, старинная обстановка, но на всех этих карнизах и барельефах лежит пыль, которой, я думаю, лет сто, она уже окаменевшая. Вид такой запущенности. Ну, конечно, без денег, без хозяина так выглядела эта вилла. И на этой огромной вилле жил один единственный человек, которого звали отец Нил. И когда я приехал в Италию, эта ассоциация, зная, что мне негде жить и не на что существовать, меня просто пригласила жить на этой вилле и кормили меня там. И вот я приехал на эту виллу и встретился впервые с отцом Нилом. Мне открыл дверь отец Нил и заговорил со мной на чистом русском языке, безо всякого акцента. Лицо у него, с окладистой русской бородой, выглядело как лицо русского священника. Не хотелось бы произносить громких слов, но об этом человеке можно действительно сказать, что это святой человек. Никакого имущества у него никогда я жизни не было и нет, все его имущество это его черная ряса, причем довольно старенькая и поношенная. Никаких эгоистических интересов тоже - он живет только для других. Такая действительно христианская жизнь. И вот этот человек мне помог в первые годы моей жизни. Я жил там четыре года, не мог найти никакой работы, это было очень трудно. Он меня кормил, утешал, и вот эта его помощь была первым моим опытом в Италии, столкновением с итальянской действительностью. И потом другим русским он тоже помогал, много после меня приезжало эмигрантов, он помогал им даже деньгами и, разумеется, советом, добротой. Этого человека, я думаю, мы, русские, должны знать и помнить.

Иван Толстой: Юрий Владимирович, а теперь вы живете в итальянской деревушке. Опишите, пожалуйста, ее и свою жизнь там.

Юрий Мальцев: Вы знаете, во-первых, сбивает само русское слово "деревня", потому что я, когда приехал, я тоже хотел увидеть, что такое итальянская деревня, но я ее не увидел. Потому что деревни в нашем смысле в Италии нет. Что такое итальянская деревня, в частности, деревня, где живу я? Это большие каменные дома, двух-трехэтажные, где, разумеется, две-три ванных с теплой водой, кухня, обставленная самой современной аппаратурой, начиная от холодильника и кончая микроволновой печью. Бывают даже четырехэтажные дома - если семья большая, много детей, то строят огромный четырехэтажный дом, вокруг – сад. Одним словом, это то, что по-русски когда-то называли поселком городского типа. Это - итальянская деревня. Я живу на севере Италии, в горной местности, моя деревня - на высоте 900 метров, это предгорье Альп. И там, конечно, земледелия нет, вокруг леса, горы, занимаются они только скотоводством. Два фермера в этой деревне, и по утрам можно часто видеть, поскольку пастбища небольшие, в лесу какие-то поляны, как они перегоняют коров с места на место. И по утрам можно видеть, как по улице идет огромное стадо, топот копыт, мычание и звон колокольчиков характерный, у каждой коровы на шее висит колокольчик.

Таким образом основные население занимается не сельским хозяйством, издавна уже, а какими-то промыслами, они – ремесленники. Во-первых, это большое искусство обработки дерева. В моей деревне есть две небольших фабрики, они мебель делают и выполняют заказы для самых разных строительств, для промышленности, и так далее. Другой промысел - это искусство каменщиков – строители, каменщики, архитекторы. Кстати, в соседней деревне родился известный архитектор Кваренги, который работал в России. Сохранился дом, где он родился, дом построен его отцом, тоже каменщиком, и на доме висит мемориальная доска, которая говорит, что здесь родился известный архитектор Кваренги, который строил дворцы в Санкт-Петербурге. И это искусство каменщиков и архитекторов сохранилось до сих пор. В моей деревне есть несколько старых домов, которым уже насколько сот лет. Это, кончено, удивительное зрелище, то есть настоящее произведение искусства. Я никогда не думал, что простая каменная стенка дома может так красиво выглядеть. Во-первых, камни - не обтесанные, они все имеют свой натуральный вид совершенно разной формы, и, тем не менее, вся стена, не говоря о том, что она гладкая, она построена с необыкновенным искусством. Это не обязательно дом-прямоугольник, это может быть какая-то изогнутая стена, над входом какая-то арка и, что особенно удивительно – крыша тоже каменная. Они умели так тонко обтесывать, делать каменные плиты и выкладывать крышу этими каменными плитами, одна на другой, как черепицы. И еще был промысел, который сейчас уже перестал быть промыслом, стал просто воскресным хобби – это птицеловы знаменитые. Там в лесах столько птиц, я никогда не мог подумать, что в Европе такое количество птиц в лесах – маленьких, больших, самых странных окрасок и оперений. И там издавна птицеловы жили, и живут сейчас. По воскресеньям он выходит ловить этих птиц. Когда он идет в лес, это удивительное зрелище. Я, когда в первый раз увидел, я даже не понял, что это такое движется по дороге. Человека не видно, он весь увешан такими коромыслами. Как русские бабы носят воду, так у него на плечах. Но коромысло не одно, а несколько рядов, и каждый ряд утыкан крючками, на крючках множество клеток с живыми птицами. Он их несет в лес, там расставляет на поляне, и они своим пением привлекают других птиц. И когда он движется по дороге, то это гигантское сооружение из клеток.Очень странное зрелище. Самого человека я не видел, он покрыт со всех сторон этими птицами и клетками. И потом сам он садится в такую будочку деревянную, она на сваях возвышается на этой полене, конечно, увита плющом, чтобы птицы не заметили, что там человек, и у него сеть большая. Когда птицы слетаются на эту полянку, привлеченные пением этих птиц в клетках, он бросает сеть и накрывает десяток или два птиц. И раз в год в моей деревне устраивается птичья ярмарка. Это, кончено, тоже описать невозможно, это нужно видеть, и, особенно – слышать. Главная соборная площадь уставлена лотками, киосками, клетками с птицами самых разных пород. Причем, на каждой клетке табличка висит, там написано название птицы, ее обычаи, как она живет. Одним словом, целая энциклопедия, не ярмарка, а целый музей. Нужно прийти рано утром туда, когда эти птицы начинают петь. Это несколько сот птиц, а, может, несколько тысяч, и они на разные голоса начинают петь. Это такой концерт, который нигде никогда не услышишь! Потом птицы успокаиваются, кончают петь, и начинают петь люди птичьими голосами. Это тоже что-то удивительное! Старинное искусство имитации птичьего пения! Посередине площади устраивается такой помост, импровизированная сцена, на ней сидит жюри, председатель жюри объявляет конкурс, кто лучше сымитирует, кто лучше споет. Председатель жюри объявляет: сейчас будет имитация такой-то птицы. И вот конкуренты один за другим поднимаются на сцену и начинают петь по-птичьи. Некоторые при этом пользуются какими-то странными инструментами деревянными, вроде свистульки, но это считается низшее искусство. Более высокий класс искусства это безо всяких инструментов, одними пальцами. Из пальцев он делает целое сооружение вокруг рта, с одной стороны он прижимает губу, с другой стороны как-то пальцами оттопыривает щеку и начинает имитировать птицу. Но до того похоже, что если бы мы записали на пленку пение живой птицы и пение вот этого имитатора, и я бы вас попросил угадать, где птица и где имитатор, я ручаюсь, что вы бы перепутали. Потому что птица, наверное, не очень старается, поет небрежно, а у него такой чистый, четкий звук громкий - это просто удивительно. Одним словом - искусство высшей жизни.

Иван Толстой: Юрий Владимирович, ну а есть ли какая-то ниточка, связывающая вас с сегодняшней Россией?

Юрий Мальцев: Несомненно! И сейчас, и всегда Россия - это родина, Россия - это моя культура, это мое прошлое и это будущее моего народа. Я каждый год приезжаю в Россию, летом каникулы провожу в России, родные живут в России, все мои друзья остались в России. Так что это и личные связи, и какие-то идеальные связи. И, конечно, русский человек, сколько бы он ни прожил за границей, он всегда остается русским. Мы слишком непохожи на других, Россия это особый мир, ни на что не похожий, и русский человек всегда остается русским.