150 лет назад в Иркутской губернии родился Моисей Новомейский, инженер, золотопромышленник и один из создателей экономики Израиля. В 1930 году он построил на берегу Мертвого моря Поташный завод – первое крупное промышленное производство в Палестине. Потомок ссыльных участников Польского восстания 1830 года, Новомейский был первым российским студентом, окончившим Рудную академию в Германии. А с идеями сионизма он познакомился в Сибири, где отбывали сроки знаменитые революционеры. Сам он тоже успел посидеть в тюрьме за "дружбу" с эсерами, но это был лишь краткий эпизод его насыщенной событиями долгой жизни, начавшейся на берегах Байкала и окончившейся в Париже.
Шалом, Сибирь!
Довольно трудно найти на земле народ, представители которого не оставили бы свой след в Сибири. Эта многонациональная территория, в чем-то похожая на США, где "коренное" население многие столетия является меньшинством, помимо русских повидала и поляков, и финнов, и американцев, и норвежцев, и даже африканцев. Ну а присутствие в Сибири евреев вообще отдельная тема, которой посвящено немало книг. Первые еврейские поселенцы появились здесь, очевидно, уже в середине XVII века, меньше, чем через столетие после походов Ермака. Как написано в дореволюционной "Еврейской энциклопедии", "...быть может, первыми евреями, поселившимися в Сибири, были те, которые жили в Москве, в домах у немцев и были высланы московским правительством в 1659 г. в Сибирь неизвестно по какой причине; в ту пору евреи не могли водворяться в Москве, но благодаря войнам с Польшей, некоторые попали в качестве пленных и, возможно, что именно пленные евреи были отосланы в Сибирь".
Надо сказать, что именно "высылка неизвестно по какой причине" долгое время была для евреев едва ли не единственным способом обосноваться в Сибири. Не то чтобы они сами очень туда хотели – но кто будет спрашивать? На всякий случай, уже начиная с конца XVIII века, в России была установлена знаменитая "черта еврейской оседлости", предполагающая, что народ Сиона не должен обитать в крупных городах и за пределами пограничных с Польшей территорий нынешних Белоруссии и Украины. Во "внутренние" губернии России, особенно в Сибирь – ни-ни! И почти тут же "неблагонадежных" евреев начали ссылать в Сибирь сотнями и тысячами.
Именно благодаря этой державной логике после первого (а потом и второго) Польского восстания на берегах Байкала стала звучать не только польская речь, но и идиш. Поляки старались в Сибири не задерживаться, при первой возможности возвращаясь на родину, а евреям уже две тысячи лет спешить было в общем-то некуда. Поэтому многие обрастали в Сибири хозяйством и оставались навсегда.
Так случилось в начале 30-х годов XIX века и с Хаимом Новомейским, который был арестован в 1831 году за помощь мятежным полякам в небольшом селе Нове Място (оттуда, собственно, пошла фамилия Новомейских) – и препровожден вместе с семьей по этапу в забайкальский Баргузин.
Сперва Новомейским приходилось тяжело, и они, чтобы выжить, брались за любую работу. Легенда гласит, будто первые свои деньги в Баргузине Хаим заработал, подрядившись выкопать подпол в доме ссыльного декабриста Михаила Кюхельбекера (родного брата пушкинского однокашника Вильгельма). Декабристы вообще были в Сибири щедрыми работодателями в смысле тяжелых физических работ (несмотря на каторгу, у большинства были "лапки"), а заодно и прекрасными собеседниками – так что Хаим со своим заказчиком подружился, да и дом ему понравился. Через несколько лет после смерти хозяина он этот домик выкупил – и сам поселился в нем.
Почему Хаим, приехавший в Баргузин без гроша в кармане, так быстро разбогател? В этом, несомненно, была заслуга его жены, которая заинтересовалась рыбными промыслами на Байкале – и сообразила, что рыбу тут продают за бесценок. Организовав нехитрую логистическую компанию из нескольких лодок и санных подвод, она начала поставлять рыбу в Иркутск и другие города – и очень скоро семья Новомейских, что называется, "встала на ноги".
Их сын Абрам, родившийся уже в Баргузине, с 15 лет проявлял не меньшую практическую сметку – и еще ребенком начал возить продукты и инструменты на золотые прииски, которые, как грибы, появлялись тогда в Восточной Сибири. Это была беспроигрышная идея (как известно, во время "золотой лихорадки" больше всего обогащаются те, кто продает лопаты). Но, впрочем, подкопив на торговле немного денег и изучив технологию добычи золота, Абрам начал и прииски тоже покупать. Работу на них он организовывал неспешно, без ажиотажа, с работниками был щедр и приветлив, много занимался благотворительностью – и удача раз за разом улыбалась ему все шире. Вскоре Абрам Новомейский сделался настоящим богачом, самым богатым купцом и золотопромышленником в истории Баргузина! Женился он еще в 16 лет, на Хае, дочери ссыльного еврея из Одессы, и семья его процветала: через десять лет в ней было шестеро детей – Мария, Ревекка, Моисей, Ефим, Семен и Ага. Не удивительно, что столь достойный отец семейства вскоре стал председателем хозяйственного управления Баргузинской еврейской общины.
К тому же Абрама Новомейского, что ни говори, можно было причислить к образованным людям. Нет, никаких учебных заведений, кроме начальной школы в маленьком Баргузине, конечно, не было, однако тогда в Сибири имелись свои "университеты". Множество "политических" ссыльных, с которыми общался его отец, оказали на Абрама немалое влияние и пристрастили к чтению, так что позднее он собрал обширную библиотеку, выписывая из Петербурга книги, газеты и журналы.
Поэтому не удивительно, что, когда Моисей, старший сын Абрама, немного подрос, отец решил вложить деньги в его образование. Он отправил его познавать азы горного дела в Иркутское техническое училище, а затем – невиданное для Сибири событие(!) – в Германию, в Рудную академию в Клаустеле.
Жители Сибири из-за ужасных морозов едят стеариновые свечи и пьют нефть
Дорога из Баргузина в Германию занимала в те времена добрые четыре недели и включала в себя перегоны и трансферы на самых разнообразных видах транспорта – от ветхих лодок и гужевых подвод до скорых поездов. Поезд Моисей Новомейский увидел в первый раз в жизни. В Иркутск, где он проучился семь лет, железная дорога еще не дошла. Вообще, в 80-е годы XIX столетия технический прогресс как бы "стоял на пороге" Сибири, и жизнь что в Иркутске, что в Баргузине шла почти так же, как за столетие до того. Все, что рассказывали "политические" ссыльные о новейших изобретениях, открытиях, чудесах науки и техники, звучало волшебной сказкой. Но и Германия, куда юный Моисей Новомейский попал в 1894 году, тоже сперва казалась "страной остановившегося времени".
Лучшее "горное" училище Европы, Рудная академия Клаустель, располагалась в маленьком прусском городе, где ничто не менялось с середины XVI века. Вечерами по улицам городка ходил сторож, и на распев выкрикивал призывы к студентам и обывателям, у кого в окнах еще горел свет: "Внимание, господа и дамы! Десять пробило – видите сами. Гасите свет, тушите огни, дабы оборонить нас от беды. И Господь всех нас храни..."
В основном в училище учились немцы, но были и иностранные студенты, среди которых встречались даже американцы и аргентинцы. А вот русских (а тем более сибиряков) там видели в первый раз. Новомейский приехал из Иркутска в компании своего однокашника, сына польских ссыльных Шостаковича (дяди великого композитора), и среди иностранных студентов о них ходили безумные слухи. Оказывается, в те времена в Южной Америке, Мексике и Аргентине детям рассказывали, будто жители Сибири из-за ужасных морозов едят стеариновые свечи и пьют нефть. Поэтому каждый раз, когда друзья приглашали своих однокашников на ужин, те в ужасе отказывались.
Но и среди немцев нравы в училище царили вполне средневековые. В Клаустеле было несколько "корпораций", или студенческих союзов, между которыми происходило непрерывное соперничество. Корпоранты были мастера пить пиво и фехтовать, они то и дело устраивали дуэли, как бы продолжая рыцарские традиции Средневековья. В основном "в моде" были относительно безобидные поединки на рапирах, после которых у дуэлянтов чаще всего оставались лишь царапины и шрамы на лицах. Однако эти шрамы весьма ценились как свидетельство благородного студенческого мужества, и самые выразительные из них, идущие через всю щеку, впоследствии обеспечивали выпускникам блистательную карьеру и благосклонность красивых девиц из лучших прусских семей…
К счастью, эти "студенческие кодексы" не распространялись на студентов-иностранцев, однако неотъемлемый ритуал обучения – прием в "бурши", который происходил на третьем курсе, – не обошел Новомейского стороной. Под специальную "пивную молитву" ему пришлось выпить подряд 20 кружек пива. Но за два года он уже получил достаточно практики в этом предмете и блестяще справился с задачей, хотя наутро не мог вспомнить подробностей вечеринки...
Впрочем, пили в Клаустеле не только студенты. Однажды, идя вечером по улице, Новомейский и Шостакович наткнулись на одного из своих преподавателей, лежащего в огромной луже. В ужасе они подбежали к нему:
– Ау, господин профессор, ау! Не позволите ли проводить вас домой?
– О, благодарю вас, не стоит – я живу тут поблизости. Лучше позаботьтесь о коллеге Майере, по-моему, он лежит где-то рядом.
Таково было лучшее "горное" училище Европы. Шостакович такой жизни не выдержал – и вскоре перевелся в Берлинский университет. А вот Новомейскому все это скорее нравилось, тем более что лихие пьянки не были единственным культурным развлечением, доступным студентам. Во время каникул он с однокашниками разъезжал по европейским столицам, посещал музеи и театры, заглядывал на художественные выставки. К тому же образование в Клаустеле, где, не забыв слегка с утра похмелиться, преподавали лучшие профессора Германии, и правда оказалось отменным. Особенно для инженера-практика, ведь учебные курсы здесь чередовались с работой на предприятиях, карьерах и заводах по всей Европе. Уже на третьем курсе Новомейский, которому едва исполнилось 19 лет, под впечатлением от очередной поездки на золотодобывающее предприятие в Венгрии написал статью о новых технологиях добычи золота, которую послал в отраслевой "вестник", выходивший в Петербурге. К его удивлению, статью тотчас опубликовали, да еще заплатили 300 рублей гонорара – огромные деньги для студента! К тому же Моисею предложили стать постоянным автором журнала, и с этого момента он начал зарабатывать себе на жизнь собственным трудом.
Годы учебы в Германии пролетели стремительно – и на родину, в Баргузин, в 1899 году Новомейский возвращался уже другим человеком. Профессиональным инженером, владеющим несколькими языками, приобщившимся к европейской культуре, и знающим, как приложить свои знания на практике.
Родина могла бы им гордиться.
Но у неё были другие заботы. Наступала эпоха революций.
Прозрачное стекло
И все-таки возвращение Новомейского после пяти лет обучения в Германии было почти триумфальным. Он теперь видел все по-другому – и золотые прииски, и другие предприятия по добыче полезных ископаемых. Все это можно было улучшить, оснастить передовой техникой! И еще – он знал теперь, как применить свои познания в химии, которые получил в Клаустеле.
Недалеко от Баргузина, рядом с деревней Алга, находилось озеро, в водах и на дне которого имелись огромные запасы глауберовой соли, минерала, использовавшегося в стекольном производстве. Большой стекольный завод в Иркутске уже 20 лет использовал это сырье. Но увы, соль удавалось извлечь из воды только вперемешку с илом и шлаками, поэтому и стекло получалось некачественным, мутным. Впрочем, сибирякам было не привыкать "смотреть на мир сквозь тусклое оконце". Ведь в Сибири вообще не существовало заводов, выпускающих качественное стекло, его приходилось привозить из центральных областей России, и стоило оно втридорога.
Новомейский взял кредит, построил на берегу озера фабрику, и уже через год начал поставлять в Иркутск чистейшие кристаллы, позволившие фабрикантам выпускать стеклянные изделия, прозрачные как хрусталь. Очень скоро этот бизнес начал приносить крупные доходы. Одновременно Моисей занялся и золотыми приисками, вернее той их частью, которая считалась "неперспективной" – руслами рек, со дна которых до сих пор не удавалось добывать золотоносный песок. Заказав в Англии современную золотодобывающую драгу, он с превеликими трудами на собачьих упряжках зимой сумел перевезти ее по частям на прииски, и вскоре она начала работать, шумя, к вящему ужасу местных жителей, паровым мотором и сверкая новомодными электрическими лампочками на мачтах.
Договариваясь о поставках оборудования, заключая контракты, Новомейский теперь ездил в Петербург, Берлин и Лондон буквально каждые несколько месяцев. Дело его расширялось, отец с одобрением смотрел на деятельность сына, и лишь вздыхал, уговаривая поскорее жениться, чтобы уже все стало, "как у людей". Но Моисею было не до того. Ведь его, помимо бизнеса, все сильнее увлекала иная, отчаянная и сильная страсть.
Троцкий, еврейский вопрос и эсеры
Еще в Германии он интересовался народниками и выписывал газету "Освобождение", которую выпускал в Штутгарте Петр Струве. Теперь же, в Петербурге, Новомейский стал завсегдатаем марксистских кружков, за границей встречался с Кропоткиным и Плехановым, общался с Троцким, и даже в родном Баргузине его наставляла знаменитая ссыльная Екатерина Брешковская, которую позднее стали называть "бабушкой русской революции". Разумеется, при таком круге общения Моисея переполняли революционные идеи, но определенности в них не было. Идеи марксизма ему вроде как были близки, но вот их интерпретация, особенно в плане "еврейского вопроса"…
После того как Лев Троцкий (в "девичестве" Бронштейн) разразился статьей, в которой с презрением говорил о еврейской идентичности, и благодаря ленинской статье в "Искре", где будущий вождь вовсе отказал евреям в национальном существовании (как утратившим свой язык и территорию), Новомейский решил от большевиков держаться подальше. В какой-то момент его симпатии оказались на стороне эсеров, и в 1904 году он почти входил в одну из их "боевых ячеек", планировавших серию терактов, хотя идея революционного насилия также не была ему слишком близка. Но эту ячейку возглавляла его давняя знакомая, бывшая участница "Народной воли" Прасковья Ивановская, и у нее на Новомейского были особые виды. Его стали особенно привечать после того, как главный "пиротехник" ячейки в конце 1904 года взорвался вместе со всеми запасами бомб в собственном номере дорогого отеля на Невском проспекте. Но и царская охранка тоже стала наблюдать за Новомейским более тщательно.
Тут ведь имелся важный нюанс. Новомейский был горным инженером, а значит, имел доступ к взрывчатым веществам. И, хотя он осторожно объяснял членам партии эсеров, что вся взрывчатка в горном деле выдается под строгую отчетность, его продолжали уговаривать "что-нибудь незаметно приберечь" для революционной борьбы.
Как выяснилось вскоре, уговоры эти велись в присутствии провокатора, который через две недели выдал всю группу эсеров полиции. Так Новомейский оказался за решеткой. Ему пришлось несколько месяцев просидеть в Петропавловской крепости и знаменитых "Крестах", ожидая приговора, который с большой вероятностью мог означать расстрел. Но внезапно грянул манифест 17 октября, всеобщая амнистия – и осенью 1905 года Моисей вновь оказался на свободе.
Правда, в тюрьме он успел заработать туберкулез – "джентльменскую болезнь" пламенных революционеров, хотя и в легкой форме. Чтобы поправить здоровье, достаточно было уехать от революционной суеты на год в Швейцарию. А на это у него деньги были. Вернувшись в Россию, Новомейский вновь с прежней энергией обратился к работе: построил новую большую фабрику по производству солей и химикатов, добываемых из озерной воды, продолжил разработку отцовских золотых приисков, и вскоре его капиталы настолько умножились, что он вошел в первую десятку богатейших промышленников Сибири.
Но, даже будучи "капиталистом", Новомейский, как осужденный по "тяжелой" статье и чудом спасшийся от каторги, имел среди революционеров немалый вес. Он принимал участие в тайных заседаниях революционных кружков в Лондоне, Берлине, Петербурге, Москве, Иркутске, "оброс" знакомствами и все более отчетливо понимал, что мир стоит на пороге очень больших перемен.
Примерно в это же время он начал интересоваться идеей переселения евреев со всего мира в Эрец-Исраэль (Палестину), которую высказывал Отто Варбург и другие идеологи сионизма, искавшие пути "возвращения" евреев на свою землю в результате так называемой "палестинской колонизации". В тот момент палестинские земли еще находились во владениях Османской империи, однако небольшие партии еврейских колонистов уже селились в Иерусалиме и его окрестностях.
В 1911 году Новомейский решил своими глазами увидеть эти места, и впервые отправился в Палестину. Поездка произвела на него сильнейшее впечатление, и он буквально с первого взгляда влюбился в эти бедные, жаркие, но насквозь продуваемые ветрами истории пространства. Особенно его поразило Мертвое море, путь к которому оказался довольно труден – вокруг по слухам было неспокойно, пришлось ехать с серьезной охраной. Но, оказавшись на берегу, Моисей на мгновение даже забыл, что собирался взять здесь пробы воды и размышлять о строительстве химических фабрик. Безлюдье и вековое спокойствие завораживали, гипнотизировали сибирского инженера. Наконец, совладав с собой, он достал пробирки и карту, на которой отметил точки взятия проб.
Село наше маленькое, и своего мнения у нас не имеется
В Сибири, в отличие от центральной России, никогда не было серьезного антисемитизма (не считая короткой вспышки 1905 года, закончившейся еврейским погромом в Томске, о котором сами сибиряки со стыдом вспоминали еще много лет). Здесь вообще мало интересовались, какой национальности и веры твой собеседник, больше обращая внимание на его человеческие качества. Сам Новомейский приводит в своих мемуарах характерный случай:
"...Однажды мне случилось поколотить царского чиновника. Дело было в вагоне сибирского экспресса, по дороге из Петербурга в Порт-Артур. Чиновник в присутствии других пассажиров позволил себе антисемитский выпад. Почти все пассажиры в вагоне были сибиряками и открыто взяли мою сторону. Один русский простой человек подошел ко мне и отрекомендовался мельником из Барнаула; он крепко пожал мне руку на глазах у побитого чиновника, стоявшего у входа в свое купе, и заявил: "Хорошо сделали". Надо заметить, что пострадавший впервые попал в Сибирь. Он никогда здесь еще не бывал и не знал ни края, ни местного населения…"
Не удивительно, что любовь Новомейского к Сибири, где его семья жила уже в третьем поколении, заставляла связывать свое будущее только с этим краем. И, казалось, все этому благоприятствовало. Даже Первая мировая война, во время которой Сибирь приняла новые партии еврейских беженцев из приграничных областей России, не поколебала его в этом убеждении. Он старался помогать вновь прибывшим, добывал для них одежду, пропитание, кров.
Постоянно бывая в Петербурге, Новомейский близко сошелся с особами, приближенными к императору, и часто проводил время в компании княгини Долгорукой, которая живо интересовалась новыми методами разработки сибирского золота. Она несколько раз предлагала организовать ему встречу с Григорием Распутиным (фотография "старца" с дарственной надписью стояла у нее на столике) и даже обещала похлопотать при дворе о получении титула, но Моисей с иронической улыбкой отказался. И не зря: спустя несколько лет, после революции, они вновь встретились в иркутской гостинице, причем, как вспоминал Новомейский, в руках у княгини теперь была книга "История французской революции".
– Ах, если бы нам с детства давали читать такие книги, а не всякую ерунду, которой пичкали при дворе, может, все сложилось бы иначе! – с грустью сказала тогда ему она.
Но все сложилось, как сложилось, и февральскую революцию Новомейский принял с радостью. В принципе, она исполняла все его мечты: свобода предпринимательства и прессы, равные права для всех народов (в том числе и евреев), демократия, самоуправление…
В первые же месяцы Моисей получил от еврейских общин полномочия председателя Национального совета евреев Сибири и Урала, а также Сионистской организации Сибири. Одновременно его сделали председателем ревсовета в Баргузине. Но заседания, которые он проводил, вскоре привели его к обескураживающему открытию: оказалось, большинство просто не понимает, что такое демократия!
Позднее он вспоминал об этом так:
"...Заседания ревсовета были для этих людей своего рода уроками политграмоты, и тут не обходилось без курьезов. Однажды мнения по определенному вопросу разделились, и мне пришлось опрашивать каждого в отдельности о его позиции. Когда я обратился к представителю одного из дальних сел, тот ответил:
– Товарищ председатель, село наше Бодон, оно маленькое, и своего мнения у нас не имеется. У кого сила, за того и стоим".
Так думали многие по всей России, и не удивительно, что в итоге сила оказалась у большевиков.
Велосипедный отряд против большевиков
Октябрьский переворот Новомейский встретил в Петербурге, где как депутат от Сибири участвовал в заседаниях в Смольном. Он чувствовал приближение катастрофы – и в один из дней зашел к своему знакомому, губернатору Петрограда Роговскому, чтобы обсудить ситуацию:
"В назначенный час я пришел к нему в канцелярию. Его лицо, как обычно, не выражало никаких признаков тревоги. Я спросил о политическом положении, и он ответил:
– Положение не так плохо, как полагают; мы их одолеем.
В этот момент прибыл адъютант Керенского и коротко отрапортовал о положении, которое в то утро ухудшилось и в центре, и на окраинах. Закончил он, однако, утешительно:
– На нашей стороне юнкера, полк велосипедистов, велосипедный отряд и еще несколько подразделений.
Когда адъютант вышел из кабинета, Роговский сказал мне:
– Я специально попросил вас остаться, чтобы вы убедились, что положение не такое уж отчаянное. Мы с ними справимся".
В своих мемуарах Новомейский пишет, как спустя пятнадцать лет, уже в Берлине, он точно так же видел на улицах демонстрации и дерзкие боевые лозунги, а потом, во время обеда с профессорами слышал от них уверения, что, дескать, ничего страшного не происходит:
"...Мои собеседники принялись доказывать, приводя различные аргументы и данные статистики предыдущих выборов, что нет никакой угрозы переворота и оснований для тревоги. "И тут то же, – сказал я себе, – юнкера, полк велосипедистов и велосипедный отряд!"
"Неправильный" чекист
Став невольным свидетелем взятия Зимнего и зверской расправы с его защитниками, Новомейский немедленно покинул Петербург и вернулся в Иркутск. У него не было никаких иллюзий по поводу новой власти, но еще оставалась надежда на тех, кто готов с ней бороться. Все говорило о том, что в Сибири эта борьба будет долгой. И правда, к осени 1918 года большая часть ее территории освободилась от большевиков, но в 1920-м все уже было кончено. В феврале Колчака расстреляли, а в один из первых весенних дней в дверь квартиры Новомейского в Иркутске раздался звонок, и на порог вошли люди из ЧК.
Но ему повезло. Председатель Чрезвычайной Комиссии, назначенный в Иркутск, был каким-то "неправильным" чекистом, вежливым и обходительным. Хотя он и реквизировал квартиру Новомейского, но нашел для него удобные комнаты в другой части города и обеспечил свободный доступ к библиотеке, которую хозяин не мог никуда перевезти. Более того, вскоре Моисей узнал, что этот странный большевик, несмотря на свою должность, не подписывает ни одного смертного приговора и вообще является убежденным противником смертной казни! Он легко отпускал задержанных, и даже когда начальство требовало от него провести "показательные расстрелы", умудрялся не выполнять эти приказы. Кажется, в итоге спустя несколько месяцев расстреляли его самого.
Но через эти несколько месяцев Новомейского в России уже не было.
Каким-то чудом ему удалось выхлопотать выездную визу, и, миновав все опасности (кто-то успел припомнить эсеровское прошлое – но приказ об аресте дошел до пограничной заставы с опозданием на день), он оказался в Монголии. Там Моисей проехал через Ургу, лишь на пару недель разминувшись с подходившей к городу армией барона Унгерна (что несомненно спасло ему жизнь, учитывая звериный антисемитизм барона), и через Улан-Батор и Китай спустя два месяца добрался до Иерусалима. Через год ему удалось переправить в Палестину мать и двух своих сестер. Большая часть капиталов семьи осталась в России, прииски и предприятия были национализированы большевиками. Денег осталось лишь на то, чтобы купить землю и дом в одном из палестинских поселков, кое-как обустроиться и начать новую жизнь. Жизнь, посвященную Эрец-Исраэль и "Мертвому морю".
Белый человек не может жить в этих краях
В 1922 году, после окончания I Мировой войны и исчезновения с карты мира Османской империи, Британия в рамках Лиги наций получила мандат на управление палестинскими территориями. Это стало сигналом для многих сотен и тысяч евреев во всем мире, которые начали постепенно переезжать на родные земли. Англичане им не слишком содействовали, но и не мешали, а местное арабское население было столь немногочисленным, что скоро оказалось в меньшинстве.
В действительности Палестина в те времена представляла собой почти необжитую и заброшенную территорию с несколькими небольшими поселочками, носившими громкие имена библейских городов. Но многие из приехавших сюда евреев горели желанием возродить эту землю. И среди них – Моисей Новомейский.
Его идея построить химическое предприятие на Мертвом море, которую он обдумывал еще в 1911 году, теперь, казалось, была как никогда близка к реализации. Деньги? Не проблема. Десятки знакомых финансистов в Англии, Америке и других странах готовы были бы вложить свои средства в подобный бизнес.
Еще бы! Ведь Мертвое море – это настоящая "химическая сокровищница", в его водах содержится множество элементов, и в первую очередь – поташ, то есть карбонат калия, который используют для окраски тканей, в фотографии, при изготовлении стекла, для получения селитры при производстве пороха, и в тысячах других областей. До 1920 года важнейшими месторождениями поташа обладала Германия, и теперь, казалось бы, у англичан, если они согласятся основать совместное производство с евреями, появляется шанс разрушить эту монополию!
Да, Новомейский прекрасно понимал, что получить концессию на добычу солей Мертвого моря можно только совместно с английскими предпринимателями. Но он даже не подозревал, насколько это сложно. Ну, может быть, понадобится год или два. За это время он построит на берегу лабораторию, наладит технологические процессы выпаривания воды и сбора соли…
К его удивлению, первый ответ, который он получил от британской администрации: "Но разве Вам неизвестно, что белый человек не может жить в этих краях?" Сам Новомейский к тому моменту уже провел на берегах Мертвого моря больше года, и, хотя климат там был действительно довольно жарким, а малярийные комары кусали без предупреждения, выглядел определенно живым. Однако чиновников это не могло так просто переубедить. Тогда Моисей объяснил им, что болота будут осушены и превращены в испарители для соли, и малярия определенно исчезнет, а работать на фабрике могут и арабы.
Казалось, дело сдвинулось с "мертвой точки". Новомейский легко нашел себе в Англии компаньона, и англичане начали обсуждать роскошные перспективы, которые открываются перед их химической промышленностью, как вдруг… Неожиданно выяснилось, что на такую же концессию претендуют еще несколько фирм, одна из Австралии, другая из Японии, третья вообще бог весть откуда. Кроме того, интерес к Мертвому морю вдруг начал проявлять американский концерн General Motors, обнаруживший в нем огромные запасы брома. Бром добавлялся к свинцу при повышении октанового числа бензина, что делало автомобильные моторы более мощными, и американцы старались взять под контроль его месторождения на всей планете.
Началась настоящая схватка за концессию, которая велась с применением "крупнокалиберной" юридической артиллерии, уговоров и закулисных сделок. Этой борьбе, которая продлилась почти десять лет, Новомейский посвятил в своей книге воспоминаний ровно половину ее объема – больше 300 страниц. Для него, прошедшего через множество испытаний, это была главная коллизия жизни, главный бой, который он должен был выиграть, несмотря ни на что. Поэтому в книге он приводит переписку с партнерами, юристами, конкурентами, британским правительством и парламентариями, справки, отзывы, личные письма и нелицеприятные телеграммы...
И в итоге он победил.
1 января 1930 года, спустя 9 лет после начала всей этой истории, Моше (так в сокращении звучит имя Моисей) совместно с англичанином майором Таллоком была выдана лицензия на строительство химических предприятий, проведение к ним железной дороги и возведение пристани. Впрочем, к тому моменту все изыскания уже были закончены, планы готовы, и строительство первых испарителей соли и производственных корпусов заняло считаные месяцы. Рядом почти мгновенно вырос поселок для рабочих, которых Новомейский набирал, руководствуясь принципом "половина евреев – половина арабов", чтобы не ссориться ни с кем из местного населения.
Это, кстати, было особенно важно, поскольку для производства требовалась пресная вода, а ее единственный источник поблизости – река Иордан – находился уже на арабской территории. Но Новомейскому, который, как истинный сибиряк, искренне придерживался интернациональных принципов, не составило большого труда подружиться с иорданским эмиром Абдаллой, который с радостью стал его партнером и верно исполнял свои обязанности до 1948 года.
Через несколько лет компания расширилась, и Новомейский открыл еще один завод, к северу от первого. Уже в первый год его предприятия добывали более 20 тысяч тонн поташа и 8 тысяч тонн брома, а в последующие годы эти цифры росли в геометрической прогрессии. Рабочие поселки на берегу Мертвого моря превращались в города, к ним тянулись автомобильные и железные дороги. То есть компания, которую основал Новомейский, стала главной коммерческой компанией в Палестине и давала работу тысячам переселенцев. Во время Второй мировой войны она еще более расцвела, поставляя химическое сырье всем странам антигитлеровской коалиции…
Достигнув своей цели, в 1936 году Моисей Новомейский отважился на отчаянный шаг: выхлопотал себе визу в Советский Союз и отправился в Москву, чтобы встретиться с оставшимися там родственниками – сестрой и двумя братьями. Он еще рассчитывал найти способ переправить их в Израиль, но, приехав в СССР, быстро понял, что теперь это невозможно. Да и сами они отнеслись к его предложению настороженно. Палестина – это ведь так опасно и так далеко…
Соль
Заводы Новомейского процветали до 1948 года – вплоть до основания государства Израиль и начала первой арабо-израильской войны. В первые же ее дни северный завод "Палестинской поташной компании" был занят трансиорданским Арабским легионом и полностью разрушен. А к Южному заводу надо было снова подводить откуда-то пресную воду и восстанавливать производство "с нуля". Для этого опять требовались немалые деньги, и в послевоенном Израиле Новомейскому найти их было не просто. Да и 75 лет – не слишком удачный возраст, чтобы опять начинать все заново. К тому же говорят, что первый премьер-министр Израиля Давид Бен-Гурион скептически относился к "сибирскому еврею" и не спешил оказывать ему помощь, рассчитывая национализировать предприятия. В конце концов ему это удалось – государство получило полный контроль над Поташной компанией, а Моисею пришлось продать свою долю.
В начале 50-х он уехал из Израиля в Париж, где поселился у родственников и занялся написанием мемуаров. Писал на русском, а опубликованы они были на иврите, в переводе. Книга "От Байкала до Мертвого моря" выдержала несколько переизданий и вновь была переведена на русский. Но такая чехарда вокруг воспоминаний Новомейского более чем естественна, он ведь сам много раз начинал все заново, перемещался по миру, извлекая древние соли из воды в разных частях планеты. Даже после смерти, в 1961 году, его прах отправился из Парижа в путешествие, чтобы найти последнее пристанище на кладбище Трумпельдор в Тель-Авиве, рядом с могилой матери.
А заводы Новомейского, хоть уже не принадлежали ему, все равно продолжали жить и развиваться в соответствии с его планами. Ведь он задумал расширение предприятия еще до войны, и рядом с Северным заводом, который был построен у города Содом (по названию библейского Содома, находившегося, согласно преданию, в этих местах) возникла целая сеть новых плотин и бассейнов для испарения воды.
В 70-е годы минувшего столетия производство вновь перешло в частные руки, и называется оно теперь"Предприятия Мёртвого моря". Но это, как и прежде, одна из "жемчужин" израильской экономики, приносящая немалые деньги не только владельцам, но и государственной казне. К тому же тут – место паломничества любопытных туристов, желающих приобщиться к загадкам Мертвого моря, и для них при химическом заводе открыт большой "визит-центр", где гид рассказывает об этапах становления первого израильского предприятия и даже показывает рабочие поселки, которые в виде макетов восстановлены прямо на берегу.
Но большинство посетителей скучает и оглядывается в сторону воды. И кто говорил, что белому человеку тут не выжить? На берегу – толпы, пусть и не вполне белых, а загорелых homo sapiens европейского типа. Они купаются в медленной соленой воде, покрывают себя слоями лечебной грязи, загорают. И большинство из них, конечно, не знает о Новомейском, который уничтожил малярийные болота и открыл один из первых курортов рядом со своим заводом. Ведь это всего лишь маленькая страница огромной истории, которой окрестности Мертвого моря пропитаны так же плотно, как солью.
Воспоминания Моисея Новомейского "От Байкала до Мертвого моря" можно прочитать по-русски на сайте vtoraya-literatura.
