280 лет назад Российская империя строила планы колонизации Южной Америки. Но в декабре 1737 года дипломатическое давление заставило ее отказаться от этой идеи.

21 января 1711 года английский купец Руперт Бек подал русскому послу в Лондоне князю Куракину записку "к доношению на высочайшее имя". Бек предлагал России завладеть островом Тобаго в гряде Антильских островов на юго-востоке Карибского моря. Тобаго невелик – всего 41 километр в длину и 14 в ширину, но Бек сулил России неисчислимые выгоды.

Откуда взялся столь экзотический проект? Его автор был хорошо осведомлен о юридическом статусе острова и его истории.

Тобаго, открытый Колумбом в 1498 году, не раз переходил из рук в руки, а в середине XVII века стал владением герцогства Курляндского. Герцог Фридрих трижды, в 1637-м, 1639-м и 1642 году, направлял туда экспедиции. Его племянник Якоб Кетлер, вступивший на курляндский престол в 1642 году, был крестником английского короля Карла I и получил от него в подарок хартию на владение Тобаго. 20 мая 1654 года 45-пушечный корабль "Герб герцогини Курляндской" бросил якорь у острова. Капитан Виллем Молленс назвал остров Новой Курляндией.

И все же противостоять натиску голландцев курляндцы не смогли. В декабре 1659 года Курляндия уступила Тобаго Нидерландам. Но по итогам Первой Северной войны Курляндия в 1660 году вернула суверенитет над островом. Далее, как пишет Руперт Бек, произошло следующее: "Так как этот остров принадлежал князю Курляндскому, то несколько лет тому назад несколько англичан купили его у него за 10 000 фунтов стерлингов с условием, что эта сумма будет ими выплачена в течение одного года, и в случае просрочки этой выплаты покупка будет аннулирована". Именно это и произошло: английская торговая компания не смогла вовремя выплатить сумму, и сделка считается расторгнутой. "Таким образом, – писал Бек, – его царское величество может его купить за эту же цену или договориться об этом с князем Курляндским так, как он найдет удобным".

Подписывайтесь на нас в telegram

Руперт Бек был сведущ и в современном ему политическом положении Курляндии. В ходе Великой Северной войны Курляндия была в 1710 году занята русскими войсками. В том же году герцог Курляндский Фридрих Вильгельм посватался племяннице Петра I Анне Иоанновне. Но в январе 1711-го, возвращаясь после свадьбы из Санкт-Петербурга в Митаву, герцог умер. Курляндия оказалась в полной зависимости от России. Всеми ее делами заправлял фаворит вдовы граф Петр Бестужев. Бек, правда, еще не знал о кончине герцога, но о том, что император Петр может легко договориться с Курляндией, был осведомлен.

Реакция Петра на соблазнительное предложение неизвестна. Но 10 лет спустя, в 1721 году, ему был подан другой проект, на ту же тему, но более амбициозный. Его автор не установлен. Понятно лишь, что он голландец и, несомненно, побывал в Новом Свете. Автор проекта указывает на обширные ничейные земли в Южной Америке:

Числом боле 80 королевств, княжеств, провинций и народов, которыя по се число ни от какого европскаго короля не завоеваны, но волны; от болшеи части плодородныя, под здравым воздухом, богата металлами и легко можно завоевать...

Территории эти, по свидетельству прожектера, богаты как минеральными ресурсами, так и плодами природы, а кроме того, там имеются "мины (копи. – В. А.) золотыя и серебреныя в преизобилии, також золотой песок в земле и во многих реках, и жемчужная ловля".

Все это богатство можно взять почти голыми руками, так как в тех местах "крепостей нет, преизобилие пищи... и многие жители зело склонны под владение сильного европейского короля быть и совершенно поддадуца, коль скоро надлежащая европейская армейка туда прибудет, не занимая ни Гишпанских, ни Португальских мест, которыя близко граничатца". Прибыль от эксплуатации этих земель Россия будет грести лопатой: помимо даров природы и драгоценных недр, можно "с каждого индианца ежегодно брать по ефимку" и таким образом "несколько миллионов гульденов сочинить". И наконец, забрить индейцев в войско, каковое употребить "против турков или персиян для вспоможения к завоеванию многих земель и городов... и к освобождению многих тысяч христиан из неволи и к попранию врагов христианских".

Но и на эти посулы никакой резолюции Петра не последовало. А вот следующие две попытки привели в действие российскую бюрократическую машину. Это произошло в царствование Анны Иоанновны – той самой курляндской вдовы, которой Тобаго причитался по наследству.

В августе 1735 года российский резидент в Лондоне Антиох Кантемир направил в Петербург секретнейшую реляцию, в которой сообщал:

Нарочитая компания здешних знатных купцов по представлению некоего португальца именем Дакосты предложила в здешнем тайном совете проект о поселении новой слободы в Америке между областьми подвластными Гишпанской и Португальской корон, требуя его королевского величества протекции для начатия того дела.

Однако Тайный совет "волочил просителей слишком шесть месяцев, убегая последнюю резолюцию". Уставшие ждать купцы обратились к Кантемиру, надеясь осуществить свой проект под протекцией России. Кантемир отнесся к проекту с энтузиазмом. О серьезности намерений купцов, писал он императрице, говорит уже тот факт, что они "имеют готовую сумму трехсот тысяч фунт стерлингов для одного токмо початку сего дела".

К реляции был приложен текст проекта, написанный по-французски. Учредители компании желали получить от Анны Иоанновны жалованную грамоту на приобретенные земли и обещали, что компания "исправно платить будет вечно по десяти процентов со всего золота и серебра, и с драгоценных камней, которые найдутца в которой нибудь части того поселения или иных, или в уездах оных; сверх того по пяти процентов с привозу и отпуску их товаров и вещей, также по пятидесят процентов с продажи земель". Для успеха этого предприятия купцы просили предоставить им два военных корабля, в 50 и 20 пушек, а 500 человек сухопутного войска они обещали нанять и перевезти за свой счет.

Но вскоре ситуация осложнилась. Некоторые члены торговой компании усомнились, имеют ли они право действовать в пользу иностранной державы, и обратились с этим вопросом к "знатнейшим адвокатам". Те ответили, что "никто из великобританских подданных не может вспособствовать или делать завоевание в пользу чужестранного государя... однако ж оные адвокаты примечали, что можно в действо произвесть помянутое предложение не преступая закону королевства; но что должно иметь действительное владение местом прежде нежели уступлено будет англичаном какое участие во владении того нового поселения". Концепция изменилась: теперь английские купцы предлагали России сначала занять ничейные земли, а уж потом "вступить в договор с англичанами и уступить им или все, или часть привилегиев".

Петербургский двор проектом заинтересовался. В марте 1736 года Д’Акоста получил приглашение прибыть в Россию для дальнейших переговоров. Однако сам он не поехал, а послал представителей компании капитана Оупи и торгового агента Каньони. Переговоры с ними вел вице-канцлер Остерман, что само по себе говорит о серьезности намерений России.

В этом проекте есть деталь, до сих пор ускользавшая от внимания историков. Д’Акоста – распространенная фамилия марранов – португальских евреев, принудительно обращенных в христианство, но продолжавших втайне исповедовать иудаизм. Многие из них бежали от преследований инквизиции, в том числе в Новый Свет. Большая еврейская колония существовала в Голландской Бразилии. Однако в 40-х годах XVII столетия португальцы начали отвоевывать захваченные голландцами территории и в конце концов полностью восстановили свой суверенитет над Бразилией. Бразильские евреи снова оказались в величайшей опасности.

​Проект Д’Акосты имеет непосредственное отношение к этим обстоятельствам. В одном из дополнений он ставит условие свободы исповедания ("вольной совести") в новом российском владении:

Так же многие из богатейших фамилий, которые уже страдали, или которые жестокой инквизиции гишпанской опасаютца, скоро между нами поселятца, где они могут уверены быть, пожитками своими спокойно в совершенной вольной совести пользоватца и владеть.

В апреле от князя Кантемира пришло новое известие: купцы, не дождавшись решения ни английского, ни российского правительств, отправили в Южную Америку два судна, причем, "укрывая прямое намерение той экспедиции, корабль оной нагружен товарами для Африки, чего ради он да Коста немало безпокоен и желал от меня, чтоб я всеподданнейше ваше императорское величество просил ускорить отправление своего корабля для занятия известного места". Ссылаясь на мнение Д’Акосты, Кантемир пишет:

Много надежды, что вышеупомянутой отправленной от его компанейщиков корабль желаемое место не сыщет за трудною навигациею; но если бы по несчастию им в том и удалось, то ему кажется, что ваше величество право имеет их с места сбить, понеже оное засели яко морския пираты без никакого ауторитету европейской державы.

В то же самое время Сенат рассматривал аналогичный проект, представленный неким Симоном Абрагамом. Будучи на нидерландской службе, он дважды побывал в Южной Америке и обнаружил ничью землю на побережье против Тобаго. Правит землей принц Юпитер Таривари – он приглашает европейцев поселиться там и учинить торговлю. "Тамошними великими жарами земля хлеб родить не может", – сообщал Абрагам, зато сахар, пряности, кофе, какао, краски, "в лекарство способные материалы", хлопчатую бумагу, попугаев и других "драгоценных" птиц вывозить можно в изобилии, "и все там без денег достать можно".

9 апреля 1737 года Сенат порешил "отправить для пробы из России в показанное место один фрегат с пристойным числом морских служителей, а для нагрузки того фрегата товарами могли бы сыскаться компании и купцы". Кабинет, получив мнение Сената, запросил Коллегию иностранных дел, не возникнет ли по этому случаю международных осложнений.

Но осложнения уже возникли. Во-первых, в Лондоне, как сообщал Кантемир, "дюк Бричеватер (Скруп Эгертон, 1-й герцог Бриджуотер. – В. А.) с некоторыми из той компании отменили свое намерение, да и протчим внушили, что аглицкому подданному неприлично и весьма бесчестно своими деньгами умножать силу такой державы, которая и без распространения своей коммерции уже немало всей Европе страшна". Во-вторых, в Петербурге английский резидент Клавдий Рондо узнал о переговорах Остермана с представителями компании и немедленно донес об этом в Лондон. Аналогичную информацию Лондон получил и от испанского представителя при Сент-Джеймском дворе Джеральдино. Посылая Рондо копию этого представления, государственный секретарь Вильям Стэнхоуп писал:

​Король желает, чтобы вы осведомились, насколько тут правды, а если действительно Россия замышляет занять страну или местность, испанской короне принадлежащую, вам... должно, опираясь на добрые отношения короля к царице, приложить все усилия, дабы отклонить ее величество от такого замысла. Представления свои вы поведете, однако, в возможно любезном и дружеском тоне, дабы в них не проскользнуло ничего похожего на угрозы с нашей стороны.

13 октября Клавдий Рондо встретился с герцогом Бироном и Остерманом. Оба в один голос заверили его, что императрица и в мыслях не держала устраивать поселения в Америке. Князь Кантемир получил из Петербурга рескрипт за подписью Остермана, в котором говорилось:

Пребывающий здесь резидент Рондоу о сем же деле здесь отозвался и притом сообщил приложенное при сем от гишпанского двора будто о том учинённое с немалою горячностью представление, на что ему резиденту кратко ответствовано, что хотя мы гишпанскому двору в своих делах ответствовать и не должны, однако ж его королевскому величеству английскому по имеющей между обоими дворами конфиденции объявить можем, что все то, что в помянутом гишпанском представлении затеяно, и не можем довольно удивляться, откуда такие неосновательные подозрения взяты, понеже у нас никакого намерения к тому делу никогда не было, и все, что о тех ангажементах написано, ложно и вымышленно.

Ознакомившись с рескриптом, Кантемир встретился с госсекретарем Стэнхоупом, о чем доносил на имя императрицы:

Я ему пространно изъяснил... что ваше императорское величество никакого намерения никогда не имели о поселении новой слободы в Америке, что ишпанской двор не знаю почему вздумал... что если бы ваше императорское величество намерены были завести какое поселение в Америке, то северная той земли сторона была бы способнее, наипаче что от Сибирских берегов чрез Япон туды дорогу сыскать бы можно, так что мне не мало удивительно, как ишпанской двор мог веру дать столь неосновательным доношениям.

Так был положен конец российским планам колонизации Южной Америки. Заманчивые проекты так и остались на бумаге.

350 лет назад, 28 ноября 1667 года, в Стокгольме казнен через обезглавливание один из первых русских политических эмигрантов и западников. Сегодня по его сочинению о Московском государстве XVII века Россия изучает собственную историю.

Летом 1664 года бежал из-под Смоленска в Польшу, бросив службу, подьячий Посольского приказа Григорий Котошихин. Перебежчики в обоих направлениях были в то время явлением обыкновенным и даже массовым. Но побег Котошихина – случай исключительный.

Он занимал заметное положение в своем ведомстве, состоял при русском посольстве, которое вело переговоры о "вечном мире" со Швецией, принимал участие в составлении важных дипломатических документов, имел доступ ко всем бумагам приказа. В качестве гонца он доставлял на специально выделенном ему корабле царскую грамоту в Стокгольм и ответную королевскую – в Москву. Котошихин был, выражаясь современным языком, секретоносителем, и в этом отношении его бегство было событием чрезвычайным.

Причины своего решения Котошихин изложил сам. Его отца, казначея одного из московских монастырей, обвинили в растрате монастырской казны, вследствие чего у Котошихина-сына конфисковали переписанный на него отцом дом в Москве. Кроме того, когда он был прикомандирован к русскому войску, стоявшему на Днепре под Смоленском, у войска сменилось командование, и новый воевода боярин Юрий Долгоруков принуждал его написать донос на своего предшественника Якова Черкасского, будто бы тот "сгубил войско царское, дал возможность королю скрыться в Польшу и таким образом выпустил его из рук, не дав полякам битвы, тогда как весьма легко то сделать". Котошихин, по его словам, боялся лгать, но боялся и мести Долгорукова. В итоге, горестно заключает он, "я решился покинуть мое отечество, где не оставалось для меня никакой надежды".

Историки принимают эти объяснения со значительными оговорками. Извет на князя Черкасского, которого требовал от Котошихина Долгоруков, был совсем не клеветой. Войско, стоявшее на русском берегу Днепра, получило приказ перейти реку и дать сражение более слабым польским силам, дабы подкрепить позиции русских дипломатов, которые там же вели с поляками переговоры о перемирии. Однако Черкасский действовал нерешительно, понес большие потери и отступил.

Главное же возражение заключается в том, что Котошихин совершил измену за год до побега. Завербовал его шведский дипломат Адольф Эберс, прибывший в Москву летом 1663 года для переговоров о денежных претензиях, возникших после подписания "вечного" Кардисского мира. Котошихин снял копии с секретных наказов царским дипломатам, из которых было видно, на какие уступки готова пойти Москва. Копии он передал Эберсу, за что получил от него 40 рублей, причем Эберс написал в отчете, что заплатил за ценные сведения сто червонцев. Разницу он положил в собственный карман. О своем тайном информаторе Эберс доносил в Стокгольм:

И этот парень, по происхождению Русский, но по своим симпатиям добрый Швед, обещался и впредь извещать меня как о том, что будут писать русские послы, так и о том, какое решение примет его царское величество на счет денежной суммы.

Поступая на государственную службу, приказный давал "подписку о неразглашении" – целовал крест, обязуясь "посулов и поминков ни от кого и ни от чего не имать" и "дел государевых тайных всяких никому не сказывать". Эту клятву Котошихин нарушил. Не исключено, что он боялся разоблачения, и это стало главной причиной его побега. От боярина Долгорукова он мог найти заступника, от обвинения в измене – нет.

Но в таком случае встает вопрос о мотивах измены. Материальному положению Котошихина очень многие могли бы позавидовать. Он принадлежал к чиновничьей номенклатуре Московского государства. Ей полагались, помимо годового оклада, премии по престольным праздникам, единовременные пособия по случаю свадьбы или болезни, на избное строение и пожарное разорение, а также хлебное и соляное жалованье. За успешно исполненные дипломатические поручения царь Алексей Михайлович жаловал его дорогими подарками и денежными премиями (хотя однажды был он бит батогами за описку в царском титуле), да и в Неметчине царских гонцов было принято награждать. В Европе же Котошихин оказался в бедственном положении, и возможность прилично устроиться была далеко не очевидна. Тогда в чем же дело?

Григорий Котошихин, как явствует из его сочинений, был убежденным западником. В относительно либеральное царствование Алексея Михайловича появились в Московском государстве поклонники европейского уклада жизни. Вот что об этом пишет историк Сергей Платонов:

Ближе познакомясь с иноземцами во время смуты и после нее, москвичи поняли, что иноземцы образованнее их, богаче и сильнее... стали понимать, что их прежнее самодовольство и национальная гордость были наивным заблуждением, что им надо учиться у иноземцев и перенимать у них все то, что может быть полезным и приятным для московского быта. Так появилось среди московских людей стремление к реформе, к улучшению своей жизни через заимствование у более просвещенных народов знаний, полезных навыков и приятных обычаев.

Одним из первых русских западников – и не по внешности, а по убеждению – был начальник Котошихина, глава Посольского приказа Афанасий Ордин-Нащокин. В 1660 году с ним стряслась беда: сбежал за границу его сын Воин. "Сам отец, – пишет Сергей Соловьев, – давно уже приучил его с благоговением смотреть на Запад постоянными выходками своими против порядков московских, постоянными толками, что в других государствах иначе делается и лучше делается... В описываемое время он ездил в Москву, где стошнило ему окончательно..." Царь послал его с поручениями к отцу в Ливонию, но вместо Ливонии Воин отправился в Гданьск, где в то время находился двор польского короля Яна Казимира. Он провел в Европе около двух лет, но не прижился там, покаялся, получил прощение от царя и вернулся.

Западником был и повидавший мир Котошихин. В сочинении, которое он написал в эмиграции, хватает сетований на боярскую спесь и невежество, препятствующих карьере умного и образованного, но неродовитого чиновника:

А лучитца царю мысль свою о чем объявити, и он им объявя приказывает, чтоб они бояре и думные люди помысля к тому делу дали способ… а иные бояре, брады свои уставя, ничего не отвещают, потому что царь жалует многих в бояре не по разуму их, но по великой породе, и многие из них грамоте не ученые.

Иронически объясняет Котошихин обычай царских дипломатов возить с собой иконы – по московским понятиям, он впал в явную ересь и безбожие:

Они разумеют будто помощию и заступлением и молитвою Богородицыною и святых которых ис тех образов, и по такому домышлению те образы почитают и не стыдятся к бездушному глаголати и о помощи просити; понеже слепы есть: замазал им диавол очи пламенем огня негасимаго.

Оказавшись в Польше, Котошихин подал королю прошение о приеме его в польское подданство и о назначении на службу. Его определили к канцлеру Великого княжества Литовского, но то ли условия были неудовлетворительными, то ли отношения не сложились, но он покинул это место и через Пруссию и Любек в октябре 1665 года добрался морским путем до Нарвы, которая тогда входила в состав Швеции. К этому моменту положение его было в полной мере отчаянным. Генерал-губернатор Ингерманландии Яков Таубе, к которому обратился с прошением Котошихин, сообщал в Стокгольм, что должен был дать просителю верхнее платье и малую толику денег, так как он был "совершенно гол".

В своем прошении Котошихин просит Таубе "дать мне какую-нибудь должность по моим силам и услать меня подалее от отечества". Беглец волновался не напрасно: узнав о пребывании Котошихина в Нарве, новгородский воевода Василий Ромодановский послал туда стрелецкого капитана Ивана Репнина с требованием выдать государственного преступника на основании Кардисского договора, в котором имелась статья об экстрадиции перебежчиков. Таубе тянул время, дожидаясь ответа из Стокгольма, а когда положительный ответ был получен, инсценировал побег Котошихина из-под стражи, а на самом деле отправил его в Стокгольм.

В шведской столице Котошихин подал две челобитные – королю и государственному совету. В последней он униженно просил: "Еще покорно королевскому величеству, моему всемилостивому государю, так же и вам, превысоким господам, бью челом и милости прошу, чтоб я пожалован был где жить и чем сыту быть". В марте 1666 года король Карл XI назначил Котошихину (который для конспирации стал называться Иваном Селицким) немалое жалованье и пособие на прожиток и обзаведение, "поелику он нужен нам ради своих сведений о Русской государстве". По поручению канцлера Магнуса Делагарди Котошихин написал обширное сочинение о государственном устройстве Московии, быте царской семьи, хозяйстве, войске и обычаях во многом загадочного в ту эпоху царства. Котошихин был знатоком русского дипломатического протокола и бюрократической машины, знал скрытые пружины политики, а сверх того, был наблюдательным и толковым человеком.

Кончил Григорий Котошихин плохо. В пьяной драке он неумышленно убил своего квартирного хозяина, приревновавшего его к жене, и был отдан под суд. Хотя обстоятельства дела хорошо известны по шведским источникам, в нем остается загадка. Подсудимый вполне признал свою вину и не сделал ни малейшей попытки добиться снисхождения. Осужден он был исключительно на основании собственных показаний, ибо свидетелей преступления не было. Создается впечатление, что в нем вдруг иссякли жизненные силы, и он покорился судьбе.

Суд еще не начал разбирательство, когда в Стокгольм прибыл русский посол Иван Леонтьев. Узнав о судебном процессе, он потребовал выдачи перебежчика. Послу ответили, что коль скоро Котошихин прибыл в Швецию не из России, а из Польши и совершил свое преступление на шведской земле, он не может быть выдан. Но ежели посол желает, он может оставить в Стокгольме своего представителя для наблюдения за казнью. Неизвестно, воспользовался ли посол этим предложением.

Король утвердил смертный приговор не позднее 21 октября 1667 года. Засим последовала отсрочка его исполнения: Котошихину дали время для приобщения к лютеранской вере.

Накануне казни осужденный "с величайшим благоговением причастился в темнице Святых Тайн" и принял лютеранство. После обезглавливания труп его был доставлен в Упсалу, где выдающийся естествоиспытатель Олаф Рудбек анатомировал его перед студентами. Скрепленные проволокой кости Котошихина еще долго хранились в музее Упсальского университета.

Труд Котошихина имел большое значение для шведской дипломатии. Он был переведен на шведский язык и размножен в нескольких копиях для высших сановников королевства. В России о нем узнали лишь в 30-е годы XIX века. С тех пор он был и остается ценнейшим источником по истории Московского государства XVII века. Так изменник получил посмертное признание на родине, где он не видел применения своим дарованиям.

В XX веке на измену смотрели уже иначе. Философ Федор Степун, высланный советской властью из России в 1922 году, проводит различие между понятиями "родина" и "отечество". Он цитирует Вольтера: "Отечество возможно только под добрым королем, под дурным же оно невозможно". И утверждает, что задача эмиграции – "не революционное минирование своей родины и не подготовка интервенций", а "защита России перед лицом Европы и сохранение образа русской культуры".

В 90-е годы прошлого столетия судьбой Григория Котошихина заинтересовался писатель Анатолий Приставкин. Герой его последнего романа "Король Монпасье Мармелажка Первый", советский литератор Соколов, пишет исторический роман о беглом подьячем, за что подвергается неистовой критике:

А обвиняли его в том, что он якобы воспел своих молодых литературных дружков Владимова, Кузнецова, Гладилина, еще кого-то, кто свалил на Запад и там пишет и клевещет, как Котошихин на Россию. А то, что герой романа какой-то подьячий, живший в XVII веке, так это все "аллюзии"... Думал, раз XVII век, то никто его аллюзий не сообразит! Еще как сообразили!

Российская Археографическая комиссия предпослала к первому изданию сочинения Котошихина предисловие, в котором сказано: "Необузданные страсти и развратная жизнь сделали его преступником, преждевременно свели в могилу и на чужбине покрыли имя его бесчестием". В предисловии же ко второму изданию говорится, что опус Котошихина "открывает многое, что доселе таилось во мраке. Можно сказать утвердительно, что… в нашей литературе, до XVIII века преимущественно состоявшей из духовных творений, летописей и грамот, не было сочинения, которое в такой степени соединяло бы в себе достоинство истины с живостью повествования".