"Библиофаг пожирает книги. Он включает их, если угодно, в свой психосоматический метаболизм, делает их неизъемлемой частью своего жизненного процесса. Книги для пожирания избираются в точном соответствии с сиюминутными душевными потребностями библиофага, сращиваются в процессе чтения в причудливые, лишь самому библиофагу, и то не всегда, ясные смысловые единства, а главное – непрестанно комментируются", – объясняет Ольга Балла-Гертман в предисловии к своей книге "Библионавтика. Выписки из бортового журнала библиофага", вышедшей в издательстве "Совпадение". Это коллекция книжных рецензий – их более 60, и многие впервые были опубликованы на сайте Радио Свобода.

Ольга Балла-Гертман рассказывает о том, как стала писать о книгах, о своих литературных пристрастиях и антипатиях, а также объясняет, чем библиофаг отличается от коллекционера-библиофила.

– Ольга, я читал в вашем фейсбуке, что вы отправились на выставку Non/fiction с чемоданом и все ваши приобретения в него не влезли. Это был настоящий чемодан или гипербола?

– Это был настоящий чемодан на колесиках. Потребовался он прежде всего потому, что почти половину места там предстояло занять моей собственной, только что вышедшей книжечке, "Библионавтике" в лице десяти ее авторских экземпляров, остальное место – примерно половина чемодана, он небольшой, – было уделено купленному и подаренному. (Пришлось, конечно, прийти ещё раз, и ещё, и ещё… потому что половины чемодана на всё, конечно, не хватило.)

– Что же вы приобрели?

– Например, издание Центра Вознесенского в Москве: Линор Горалик "Мойра Морта мертва", издание "Алетейи" "Одушевленный ландшафт", выпущенный журналом "Синий диван" и издательством "Три квадрата" "Словарь эпохи пандемии" – собрание статей о новейших явлениях пандемического времени. Тех же "Трех квадратов" книгу Брайана Горовица "Еврейская составляющая русской идеи". Выпущенные издательством "Время" дневниковые записи и стихи раннего – до начала 50-х годов – Давида Самойлова. Любимое издательство "НЛО" издало целых две книжки про свободу: "Дискурсы свободы в российской интеллектуальной истории" и "Другая свобода. Альтернативная история одной идеи" Светланы Бойм. К ним в комплект была куплена психологическая книжка "Психотехника внутренней свободы". Из этого я надеюсь сделать рубрику в "Знамени", там есть у меня такая рубрика "Скоропись", в каждом номере по три книги, объединяемые некоторой общей идеей или интуицией, я надеюсь, они в эту рубрику лягут. Потом две книги Мартина Вихи, польского художника и дизайнера, выпущенные Издательством Ивана Лимбаха, "Вещи, которые я не выбросил" – об отношении с вещами, об этике, лирике, эстетике, пластике этих отношений, и "Как я разлюбил дизайн" – об отношениях с дизайном как типом действия. Книга Ольги Сконечной "Обязательные экземпляры" о Ленинской библиотеке и ее обитателях, как реальных, так и призрачных. Книжка Бенжамена Фондана о встречах со Львом Шестовым. Роман Олега Стрижака "Мальчик" (издательство "Городец") – автора уже нет в живых, первое издание выходило в 1993 году и прошло мимо меня, чувствую, что проза интересная, просто путем заглядывания. (Мой способ выбирать книги: открою, посмотрю – втягивает, не втягивает? Тут очень втягивает, густо, плотно, значит, надо читать и всматриваться.) Затем переводы эссе Уистана Хью Одена "Рука красильщика" (Издательство Ольги Морозовой). Роман Оксаны Васякиной "Рана" ("НЛО"), книга прозы на грани эссеистики Аллы Горбуновой "Другая материя" ("АСТ"). Иногда я покупаю книги, уже прочитанные в электронном виде, для того чтобы о них писать, чтобы иметь перед глазами их подробный бумажный образ. Например, роман Александра Соболева "Грифоны охраняют лиру" (Издательство Ивана Лимбаха). Я читала его в электронном виде, но когда поняла, что надо вчитываться и писать на полях, я купила его на бумаге.

Смотри также

Никодим в несоветской России. О романе "Грифоны охраняют лиру"

– Александр Соболев – библиофил, знаток редких изданий. Многие библиофилы любят книги как объекты, собирают тома с автографами, с экслибрисами, книги определенных издательств: у меня есть знакомый, который собирал книги издательства "Скорпион". Даже подозреваю, что некоторые библиофилы особо не читают то, что они покупают на букинистических аукционах, а просто коллекционируют книги как марки или монеты. Вам понятен такой подход к книге и близок ли?

– Понимаю, но не разделяю. Это другой культурный, психологический тип. Чем отличается библиофаг от библиофила? Он отличается типом поведения, типом организации личности, как видно уже по самим словам, которые их обозначают. Библиофаг неумерен и хаотичен, читает, повинуясь страсти и душевным влечениям, включая вполне сиюминутные. Он книги пожирает, любит не столько их самих (их самих, конечно, тоже любит), сколько сам процесс их присвоения, усвоения, вращивания в себя, делания частью собственной личности, психики и соматики. Библиофил, конечно, книги любит, бережет, устраивает их в порядке, в системе, обращает внимание на их внешние характеристики из эстетических соображений. Библиофаг, конечно, тоже обращает внимание на внешние характеристики, но из соображений библиогастрономических, в смысле удобства потребления. Ему важно, например, широки ли поля, чтобы на них писать свои попутные соображения. Ну и, наконец, приятно ли иметь дело с книгой на ощупь. Библиофаг – человек тактильный, ему важно пощупать, понюхать. В свое время первый муж мой покорил мое сердце тем, что он книги нюхал. Что касается автографа, экслибрисы неважны, а вот автографы – история отдельная. Потому что я, грешным делом, умею чувствовать человека по почерку, о чём я не очень разбалтываю, но на самом деле всегда рада использовать такую возможность. Поэтому я очень люблю книги с автографами, при любой возможности их выпрашиваю у авторов. Это скорее человеческий интерес, чем книжный, но я бы не очень разделяла эти два интереса.

– Помню квартиру поэта Владимира Эрля, которые тоже, как и вы, был библиофагом, у него книги занимали все пространство – лежали на столе, под столом, на полу, можно было только бочком протиснуться к дивану. Как вы организуете свою домашнюю библиотеку, если только на одной ярмарке Non/fiction заполнили целый чемодан?

– Я – Эрль. Только я еще приближаюсь к его состоянию, под столом у меня книг пока нет, но, я думаю, скоро будут. Если говорить об организации этого книжного собрания, даже библиотекой как-то робею его назвать, оно организуется по культурным пластам. Скажем, книги, которые собирались в 80-е, как только у меня стали появляться собственные деньги, – я пошла работать в 1987 году, стала получать деньги – и тут же тратить их на книжки. Корпус 80-х годов, 90-х годов, 2000-х годов, внутри этого, соответственно, по годам. (По этим пластам можно прочитывать жизнь свою, трепетать, проклинать, строк печальных не смывая.) Это все расставляется, как удаётся: накупилось, прочиталось и судорожно ищет себе место, если находит – оно туда впихивается. Главное – не переставлять. Я совершила в жизни трагическую ошибку: в 2017 году мы построили с моим мужем стеллаж большой, чтобы туда все вошло. Туда, конечно, много чего вошло, но в результате не знаю, где что стоит, и чтобы что-то найти, приходится все это перебирать – попутно, правда, находится много интересного. Я, например, помню, где стояли некоторые книги в 80-х годах, куда я их поставила, когда только купила, места тогда было значительно больше, а стоило переставить – уже и не упомню, где они, но где они стояли в 80-х, помню по сию минуту.

– Знаю, что вы провели немало времени в Чехии и учились в Праге. Повлияла чешская литература на ваши читательские интересы?

– Тут сложная история. Я в Праге оказалась в пятнадцать лет вынужденно, по фамильным обстоятельствам, мама моя отправилась замуж за тамошнего человека. Это очень многое определило в моих книжных отношениях с Прагой: и пятнадцать лет – негативистский отроческий возраст, и вынужденность, против которой я категорически протестовала, – меня вынули из московской жизни, в которой мне было очень хорошо и интересно. У меня был свой круг важных собеседников, свой круг занятий, и когда меня увезли в Прагу, я не сумела этого воспринять как расширение горизонтов, восприняла прежде всего как страшную травму и утрату (тем более что уезжали "навсегда"). Это стало решающим. Я там прожила последовательно только год с небольшим с момента моего привоза, целые летние каникулы до десятого класса, весь десятый класс, а в 1982 году закончила десятый класс русской школы и уехала в Москву. После этого я возвращалась, просто приезжала туда все время, и только коронавирус разлучил нас. Я там бывала и раз в год, и два раза в год, но непременно все время ездила. В Праге я тогда жадно открывала русскую литературу, потому что именно там внезапно, к удивлению для самой себя, осознала свою принадлежность к русскому культурному и символическому материку. До этого мне хотелось видеть себя как человека вообще, без каких-то этнических, культурных, прочих координат, мне очень хотелось универсальности. До тех пор я видела русскую культуру и словесность как фон, потому что я в этом жила, – ну фон и фон, можно не обращать внимания, заниматься чем-то другим, – а тут вдруг увидела ее как фигуру. Кроме того, в Праге я вдруг стала читать книжки, написанные в советское время, потому что до этого жила с внутренней установкой, что все написанное в советское время слова доброго не стоит. У меня был друг в Москве, который мне это сказал, я немедленно ему поверила, потому что я ему вообще верила. Соответственно, я не читала ничего, написанного после 1917 года, кроме того, что в школе задавали – в один глаз вошло, из другого вылетело. Приехав в Прагу, я немедленно заболела астмой и сидела дома – отчасти это тоже было вынужденно, почти совсем не вылезала три месяца. Но по счастью, у нас была соседка на нижнем этаже, русистка, у нее была великолепная русская библиотека, и я начала ее читать подряд. Первое, что я в русле этого нововозникшего интереса прочитала, был Юрий Трифонов, книга, в которой было два романа, "Старик" и, если не путаю за давностью лет, "Другая жизнь". Увы мне, я, в Праги будучи, искала убежища в книгах от чехов и чешского. Мне только не случилось их тогда полюбить, а случилось почувствовать от них сильное отталкивание. Я выстраивала себе альтернативный мир, альтернативный всему, что видела вокруг. И в этой эскапистской стратегии, конечно, не было ничего хорошего, кроме того, что я прочитала при этом много всего, и все это были русские книги. В общем, спасибо соседке-русистке, спасибо библиотеке средней школы при посольстве СССР в ЧССР и русскому книжному магазину в Водичковой улице, который вы, может быть, тоже застали и помните. Его давно уже нет, а я все прохожу мимо того места с замиранием сердца. Чешская литература, к сожалению, прошла мимо меня практически совсем, хотя в принципе я могла бы читать по-чешски, я нормально читаю. Головой я знаю, что в принципе надо бы и можно бы еще исправить, земное время у меня еще на это есть. Но вот беда, мне не случилось взволноваться чешской культурой, а без взволнованности и внутреннего огня ничего не получается. Помню, сказал мне мудрый Кирилл Кобрин: чешская литература невелика по объему, но она значительна. Вот это я держу в голове, думаю, что рано или поздно надо приняться.

– Не помните, на какую книгу вы написали свою первую рецензию?

– Это была книга немецкого философа Курта Хюбнера "Истина мифа". Написала я ее для газеты НГ-Ex libris, книжное приложение к "Независимой газете". Чистый случай. Просто люди, работавшие там тогда, сказали: ты все равно все читаешь, ну напиши. Ну написала, и пошло. Я писала им время от времени, потом девушка, которая вела там рубрику "Концепции", отправилась в декрет, мне уступили рубрику "Концепции", и я развернулась. Это была каждые божьи две недели полоса. Вот так и пошло. "Концепция" – это про философию, нон-фикшн, культурологию, историю идей, эссеистику…

– Вы упомянули "Экслибрис", и я вспомнил времена (не такие уж давние), когда каждый номер "Экслибриса", каждый номер "Книжного обозрения" были событием для всех, кто интересуется книгами. И вдруг в какой-то момент все исчезло. Существует до сих пор "Книжное обозрение" в каком-то виде, и "Экслибрис" продолжает выходить, но события нет. Теперь, если хочешь узнать что-то о книге, заходишь на сайт Livelib, и там каждый читатель может написать: "эта книга чушь". Или наоборот: "я над этим романом плакала всю ночь". Работу профессиональных рецензентов заменили непрофессионалы?

– Картина немножко сложнее. Конечно, профессиональная критика никуда не девается, слава богу, выходят и "Новый мир", и "Знамя", и "Дружба народов", и "Звезда" в Петербурге, и "Урал" в Екатеринбурге, и Prosodia в Ростове-на-Дону; к сожалению, "Октября" с нами больше нет. Наконец, существуют сайты "Горький", "Кольта", "ФормаСлов", на которые пишут люди грамотные, профессиональные. И это далеко не полный список. Но благодаря соцсетям и всяким формам электронной коммуникации критика усиленно диверсифицируется. Действительно, она обрастает множеством младших форм, пограничных с массовым сознанием или прямо расположенных на его территории: то есть все, что высказывается о книгах в блогах, в фейсбуке, в телеграме, в инстаграме, не знаю, где еще. С одной стороны, это форма быстрого реагирования, которая стремительно отслеживает новые книги и тексты. В принципе, в это полезно поглядывать и человеку, который мнит себя профессиональным критиком, чтобы расширять кругозор и видеть, в каком состоянии массовое сознание. Конечно, можно здесь вздохнуть о некоторой депрофессионализации этого занятия, потому что о книгах, причем не только для себя, как это было в бумажную эпоху, а уж сразу напоказ всему свету готов писать едва ли каждый, кто умеет писать и читать. Но это все-таки выводит профессиональную критику из академичной косности, учит ее живости восприятия и показывает ей для освоения, осмысления, а то и для возражения глас народа, который глас Божий.

– В вашей книге рецензии собраны в восьми разделах. По какому принципу вы их организовали?

– Я это называю "по направлениям внимания", то есть по тематическим блокам. Это разделение условно, конечно. Первая часть посвящена персональным онтологиям, то есть где из книги можно вычитать, что человек как-то собственным образом моделирует мироздание – это все шло туда. Второй раздел "Переизобретение взгляда" – это если из книги можно вычитать, что человек выстраивает некоторую свою оптику видения чего бы то ни было, хотя бы и повседневности. Условное название третьего раздела – "Изготовление смысла", это попытки философствования художественными средствами. Собственно, о том же и раздел "Практическая метафизика". В основном здесь собраны такие типы философствования, которые, будучи художественно описаны, еще и воплощены в некоторое действие, скажем, во взаимоотношение с бытовыми предметами, выращивание маленьких детей – такова книга Михаила Эпштейна "Отцовство" – или, скажем, наблюдение за деревьями, за их ростом. Потом раздел "Воспитание слова", посвященный вниманию к слову, его судьбам, его исторически изменчивым формам. Раздел "Обитаемое пространство" занимается взаимоотношениями человека с пространством. "Обитаемое время" – взаимоотношениями со временем. И, наконец, раздел восьмой "Внутренняя речь" посвящен дневниковой, для себя писанной – "карманной" – литературе и письмам, то есть такой литературе, которая пишется для внутреннего чтения двумя корреспондентами друг другу.

– Ольга, я читал много ваших рецензий и могу сказать, что вы самый доброжелательный критик на свете. Не встречал ни одной разгромной рецензии, написанной вами.

– Честно говоря, я не люблю, я физически не выношу конфликта – это физиология. Мне проще уйти в сторону и не видеть. Разумеется, есть то, чего я не видеть не могу, но я на него не смотрю. Ну, я себе примерно представляю, кого именно я видеть не хотела бы, но мне проще сказать, чего я не воспринимаю, например. Я не воспринимаю детективов, триллеров, любовных романов, вообще "крепкой жанровой" литературы, мне трудно это читать. Парадокс, но там, где идут общие рассуждения, длинные описания чего-нибудь – это я с удовольствием, а там, где пошел крепкий динамичный сюжет, я начинаю засыпать. Не потому, что это плохо, что это вульгаризует массовое сознание или опрощает читателя, боже избави, у всякой книги есть своя аудитория, просто это не мое. По моей внутренней установке, врагов у меня нет, то есть я "никого не хочу победить", и – цитата из другого источника – "за власть я в мире не борюсь". Разумеется, я кого-то раздражаю или вызываю сильный протест, мне попадались такие люди, но это факт их внутренней жизни, – это нормально, люди разные, у каждого своя часть мира, мир велик, его на всех хватит. Дай бог иметь время и душевные силы выговорить то, что кажется важным. А битвы персонально у меня отнимают столько сил, что я не хочу на них тратиться.

– Тогда спрошу о любимых писателях, за которыми вы следите и которые вас не разочаровывают.

– Список велик. Я, конечно, кого-то забуду, но это лишь по моей невнимательности и рассеянности. Я обязательно среди прозаиков должна назвать Дмитрия Бавильского и Александра Чанцева, двух этих первых названных я отношу к числу и моих любимых критиков, за которыми я слежу. Это Александр Иличевский, Алексей Макушинский, Андрей Левкин, Роман Шмараков, Дмитрий Дейч – давно ничего не издавал, русскоязычный человек, живущий в Израиле, создающий израильскую литературу на русском языке, Лена Элтанг, Лея Любомирская – это такой особый тип культурный, человек русской культуры, давно живущая в Португалии и делающая совершенно штучную вещь – португальскую литературу на русском языке. Лена Элтанг вообще делает то, чего не бывает вовсе, – всемирную литературу на дивном и чувствительнейшем русском языке. Еще есть такой интересный человек Киор Янев, который недавно издал роман "Южная Мангазея". Еще есть такой интересный человек, он иногда пишет и сюжетную прозу, а по большей части пишет прозу травелогическую, о своих взаимоотношениях с пространствами – Василий Голованов, тоже давно ничего не издавал, но жду и надеюсь. Линор Горалик – поэт, прозаик и эссеист. Опять же как поэт, прозаик и эссеист мне интересна Алла Горбунова. Поэтом поэт, а теперь, написавший книгу "Мальчики", ещё и прозаик Дмитрий Гаричев. Из поэтов – Михаил Айзенберг, Сергей Шестаков, Сергей Круглов, Ольга Седакова. Мне очень симпатичен Михаил Бараш, который пишет кратчайшую эссеистическую прозу на прозрачной и проницаемой грани стиха, и его брат, русскоязычный израильтянин Александр Бараш, который пишет более или менее классические верлибры. Раз мы уже заговорили о пишущих по-русски израильтянах, мне очень интересна литература, которая делается на русском языке в Израиле, – это Гали-Дана Зингер, поэт, и муж ее, прозаик Некод Зингер. Из пишущих в России по-русски мне очень интересен Андрей Тавров, хотя, каюсь, я не всегда его понимаю, но я стараюсь. Из поэтов надо ещё обязательно назвать Василия Бородина, Богдана Агриса, Виктора Качалина; нежно люблю Елену Генерозову, Елену Лапшину, Евгению Вежлян. Из эссеистов необходимо назвать Михаила Эпштейна, Марию Степанову (и как поэта тоже), Кирилла Кобрина обязательно, а еще есть такой человек Лена Кассель, которая живет во Франции много лет, пишет на русском языке, как писатель себя вообще не позиционирует, пишет просто блог о своем восприятии мира и ежедневных событий – но как она это делает! А делает она это так, что совершенно перестаешь сомневаться в глубоком тождестве быта и бытия, в чем я вообще давно не сомневаюсь. И в прямом и коротком пути от лирики до метафизики, причем это последнее совершенно, оказывается, не нуждается в отдельном метафизическом языке и может выговариваться другими средствами. Она даже две книжки издала, обе они, по-моему, вышли в Одессе, но в основном она пишет в "Живой журнал". Это большой писатель. Потом у меня еще есть переводчики любимые, которые переводят с иных языков на русский, – это Вячеслав Середа, Григорий Кружков, Алеша Прокопьев, Татьяна Баскакова. (Может быть, я кого-то забыла сейчас.) То есть это те люди, в случае которых, даже если о переведенном ими авторе ты не знаешь ничего, открываешь, видишь, что это они перевели, ты знаешь, что это надо читать, что это априори хорошо сделано. Еще был переводчик с французского Михаил Яснов, но он, к сожалению, умер недавно. Сейчас я просто говорю о ныне живущих. Необходимо сказать о любимых издательствах – это "Новое литературное обозрение", Издательство Ивана Лимбаха, "Новое издательство", вот это первая тройка. Все это люди, в которых можно быть уверенными, что ерунды они не издадут. Сам факт того, что книга вышла в каком-то из этих издательств, означает, что она очень достойна внимательного чтения. Еще издательство РГГУ надо упомянуть, с некоторых пор надо добавить в этот список издательство "Бослен". Стараюсь читать как можно более всё, издаваемое "Поэзией без границ" в латышских Озолниеках (если я правильно это произношу) трудами Дмитрия Кузьмина. И как постоянный автор газеты "Еврейская панорама", ее книжный обозреватель, я очень люблю издательство "Книжники" и стараюсь читать как можно больше того, что они издают, потому что все прочитать невозможно. (Но к этому, конечно, надо стремиться.)

– Вот перед нами книга, 300–400 страниц. Сколько у вас уходит времени на ее чтение?

– Это очень зависит от того, какая книга. Потому что есть книги медленные, а есть книги быстрые. Некоторую книжку в пятьсот страниц прочитаешь за один вечер, а с иной книжкой страниц в двести ты живешь целую неделю. Другой вопрос, что они читаются параллельно. Скажем, ты читаешь в автобусе, в метро одну книжку, за обедом другую книжку, перед сном третью книжку, где-то еще четвертую книжку… Таким образом идет несколько потоков параллельно.

– У вас, как и у меня, открыты сразу пять книг и вы переходите от одной к другой по настроению?

– Да. Еще, конечно, отчасти по ситуации. Читать книжки основательные, толстые, допустим, философские, научные в метро не очень удобно, там и писать неудобно (обычно же такое читаешь с каким-то параллельным писанием), в поезде трясет (хотя надо опять же к этому стремиться). А вот поэзия в поездах читается очень хорошо.