Адам Надашди. Толстокожая мимоза. Пер. с венг. Вячеслава Середы. Издательство Ивана Лимбаха. СПб, 2018.

Недавно мне посчастливилось побывать на многодневной деньрожденной вечеринке в Милане. Гостей было не то 30, не то 40, то есть их было много! Не все дошли до групповой экскурсии по крышам Дуомо, не все увидели с крыши собора вид на соседний торговый центр, на поднебесной террасе которого нас ждал обед, не все покатались на приватном трамвае, где две прекрасные девы разливали кому просекко, а кому шпритц – я пишу это слово в немецкой транскрипции (россияне, если верить гуглу, неизменно пьют спритц), потому что напиток этот все же австро-венгерского происхождения, а я собираюсь рассказать о книжке, да и не книжке даже, а о сборнике эссе венгерского автора.

Так вот, эта многодневная день-и-ночь-вечеринка была во многом гей-вечеринкой, потому что мы праздновали юбилей дорогого друга, который почему-то – мы не знаем, почему – в далеком детстве ощутил себя геем. Для собравшихся эта тема была не особенно важна. Доминировала дружба, давно завязавшаяся между присутствовавшими благодаря несравненному уму и обаянию именинника. Но фактически собрание получилось все же в основном гейским, что, впрочем, не помешало нам в последний день образовать партикулярную обеденную компанию, где стрейтов было на одного человека больше, чем геев (как не преминул заметить один из участников-геев).

В общем, даже в таком изложении все это читается отвратительно: в конце концов, когда ты сидишь за праздничным столом, какая… эээ… к черту разница, геи или стрейты твои сотрапезники? Адам Надашди, о книжке которого я хочу рассказать, тоже так думает, но если внимательно всмотреться, то и он находит причины анализировать сексуальные предпочтения гостей тех или иных вечеринок.

Скажем, в сборнике есть эссе, посвященное свадьбе венгерского знакомого, живущего в Великобритании. Оно называется “На “голубом” бракосочетании”, и там тоже речь идет о длинной вечеринке – по поводу, собственно, свадьбы. Хотя Надашди пишет даже не о свадьбе (в полной мере доступной гомосексульным гражданам Соединенного Королевства с 2014 года), а о церемонии заключения civil partnership, гражданского партнерства. Я сама на такой церемонии присутствовала, и тоже в Великобритании, причем одним из брачовавшихся, как вы уже догадались, был тот самый человек, который устроил нам эту незабвенную день-и-ночь-вечеринку в Милане.

Надашди пишет об этой свадьбе с одной целью – чтобы показать, что геев мало. И показывает он это просто: “Мой друг, который, как было сказано, знал Руди еще по университету, с характерной для него наивностью поинтересовался у рядом сидящей пары: а где вы познакомились с Руди? Или с Лайошем? Те молча переглянулись и уставились в тарелки. “Я с Руди незнаком — только он”, — кивнул старший из них на своего партнера. “Ах так? — продолжил мой друг непринужденный треп (ведь именно в этом и заключалась задача: в непринужденном общении!), — и откуда?” “Не имеет значения, — ответил партнер, — мы встречались с ним раньше”. (С. 131). Ну то есть с Руди у этого товарища был когда-то роман, но это не помешало Руди позвать его, в компании нынешнего партнера, на свадьбу. А почему? – спрашивает Адам Надашди, затесавшийся в эту компанию просто потому что его нынешний партнер знает Руди еще с университета. А потому, – отвечает он, – что геев так мало, что, познакомившись с одним сильно тебе симпатичным, ты не теряешь с ним связь, даже если тебе ради этого приходится присутствовать на его свадьбе с новым возлюбленным. Экс-любовники остаются для геев значимыми другими и после окончания романа. Здесь Надашди усиленно проводит разницу между натуралами и гомосексуалами: “Вы, уважаемые дамы и господа натуралы, встречаете на своем пути сотни потенциальных партнеров, вам даже и напрягаться не нужно, достаточно посмотреть на одежду, чтобы выбрать женщину или мужчину — кто вам по душе” (С. 131).

Я бы на это сказала, что это только Вам так кажется, мой дорогой господин Надашди, но, при всей моей правоте, прав и автор: попытайтесь припомнить гетеросексуальную свадьбу, дорогим гостем на которой был бы бывший любовник невесты. Максимум, что мне приходит в голову, это моя собственная свадьба, на которую в качестве тамады допустили мою первую любовь – неразделенную, впрочем. Да и то многие были фраппированы. (Вторым тамадой, кстати, был гей.)

Словом, Надашди прав, в этом его первый пункт: нас (их, то есть, геев) мало. Один на двадцать пять. Каждый четвертый из ста. “Как показывает международная статистика, во всем мире каждый год рождается стабильное количество гомосексуалов — 4%, каждый двадцать пятый. Количество учащихся в классе в наше время около 25, так что на каждый класс приходится один школьник-гей или школьница-лесбиянка. (Про эти 4% я прочел где-то, еще будучи гимназистом, и потом с изумлением разглядывал своих одноклассников, пытаясь определить, кто из них такой, пока до меня не дошло, что ищу я напрасно, потому что этот человек — я.)” (С. 153). И еще интересно (мне было, как женщине), как они эту свою редкую идентичность выстраивают.

Поясню, почему это меня интересовало. Мне в жизни часто нравились геи, в том числе и в романтическом смысле (естественно, они свое гейство скрывали), и по одной причине. В таких обществах, как российское, женщине, которая из нутра своего ненавидит мачо, трудно не влюбиться в гея. Их мало, как сообщил нам Адам Надашди, только один на 25, но – тут я должна просить автора, чтобы он тоже вошел в мое положение меньшинства – даже с прибавлением редких немачо-натуралов большинством среди немачо оказывались геи. Мне лично всегда было обидно, что в литературе описания бесконечно печальных любовных разочарований, подобных моим, не представлено.

И вот, спасибо Адаму Надашди, я отомщена: в одном из текстов этого сборника он интервьюирует приятеля-гея, у которого были отношения с женщинами. У самого Надашди они тоже были, он отец двух дочерей от гетеросексуального брака, но предпочитает об этом не распространяться – а, может, герой интервью, которое я собираюсь процитировать, Отто, и есть сам автор. А разговор там такой (между двумя мужчинами, спрашиваемый исповедуется Надашди): “Мы были однокурсниками в Политехническом университете, Гитта была девица в очках, ухоженная и холодная, положила на меня глаз и однажды, во время зимних каникул, вместе с несколькими сокурсниками приехала к нам в В., где обнаружила, что мы, по тогдашним понятиям, семья зажиточная не в пример ее родственникам, обедневшим, из бывших дворян, что, наверное, тоже имело значение. Были в ней и снобизм, и ум, и элегантность. А когда дело дошло наконец до постели, то она оказалась девственницей. Иисус–Мария, именно мне пришлось лишить ее девственности”. То есть на всю оставшуюся жизнь образом мужчины для Гитты стал гей, который не испытывал к ней никакой страсти. Но зато и не мачо. Который ведь и убить может, если что не так.

Что пережила Гитта, остается за кадром, но есть финальный, через десятки лет, стоп-кадр апофеоза этой истории. Гитта сейчас живет в Бразилии, иногда приезжает в Венгрию. В Будапеште и происходит встреча героя этого интервью, Отто, с ней: “Недавно, когда она приезжала в последний раз, я встретился с нею в кафе и рассказал обо всем, что скрывал от нее двадцать пять лет назад, во время наших с ней отношений. Она всплеснула руками и крикнула: “Так ты гомик?” Все взгляды, конечно, на нас, я чуть не провалился. Разумеется, она это не нарочно сделала, просто привыкла, что в Бразилии можно кричать по-венгерски все, что угодно, — но я получил по заслугам”.

Адам Надашди (р. 1947) – известный в Венгрии лингвист и переводчик – хочет в этом сборнике объяснить обществу, то есть нам, натуралам, что они, то есть геи, ничем особенным от нас не отличаются, кроме того, что любят, сами не зная почему, людей своего пола. Для этого он рассказывает несколько житейских историй, герои которых, обыкновенные люди, взвесив все эмпирические данные, приходят именно к такому здравому выводу.

В одном таком эссе Надашди вспоминает, как пожилая дама-домоправительница, тетя Янка, приходит к нему в квартиру (а там живут два гея) по делу и, осмотрев все то, что предстает ее взору, вопрошает: “А где происходит спаньё?”. “Я был ошеломлен, – пишет Надашди. – Сказать ей, что это ее не касается? Это наше личное дело? Но с пожилой дамой так говорить не принято, да и в словах ее не было ничего оскорбительного <…>. Кровати в большой комнате не было, а она знала, что в квартире всего две комнаты, но все же хотела услышать подробности. Сделать вид, будто я оглох? <…> Я решил сказать правду: “Мы в той комнате спим, на двуспальной кровати. Хотите взглянуть?” — “Ой, что вы, я и так отвлекла вас, мне пора, надеюсь, вам будет здесь хорошо!” И ушла”. (C. 140-141). Ничего облегчающего в этом ее уходе не было, потому что автор долго воображал, как она представит этот диалог остальным жильцам (скажет, что да, пидорасы, как мы и предполагали), но жизнь расставляет все точки над i. Через некоторое время друг, то есть муж (но тогда еще о таких вещах даже и мечтать было нельзя) Надашди умер, и соседи выразили соболезнования. Значит, признали?

Конечно, все эти эссе – борьба за признание, и ради этой благой цели вызывается свидетельствовать даже Петер Эстерхази, один из лучших венгерских писателей второй половины XX века. Эстерхази, будучи либералом, брачное равноправие всегда поддерживал – и выступал с соответствующими речами в печати и на гей-прайдах. Но когда слова Эстерхази попадают в гейский оборот, получается следующее: “Вот недавно прочел, например, что думает о геях верующий католик, отец четверых детей, который не один десяток лет живет в освященном Церковью браке” (с. 138). Эстерхази часто и с удовольствием описывал свою семью в романах и эссе, и последнее, что об этой семье можно сказать, это то, что ее смысл хоть как-то связан с католической церковью. Трудно представить себе Эстерхази выступающим против разводов, абортов и контрацепции, тогда как католическая церковь по-прежнему против всего этого. Как и против гей-браков, естественно.

Но борьба за признание, когда ведешь ее многие годы, заставляет вступать в тактический союз даже с тем, что – в широком смысле – противно твоим убеждениям. Если брак – это благо, которого надо добиться, то можно на время забыть обо всех его недостатках. Радикальная позиция по отношению к браку, которой можно было бы ожидать от гей-сообщества после сексуальной революции 60-х, гей-сообществу в основном не близка. Да и сам Адам Надашди – кто угодно, только не радикал.

В этом смысле забавно читать, как в одном из интервью Надашди, переводчик Шекспира на венгерский, сетует на консерватизм венгерской публики, не желающей слышать в театре Шекспира в современном переводе, потому что для них это не Шекспир. Классическим переводом шекспировских пьес в Венгрии считается перевод великого национального поэта Яноша Араня, сделанный в середине XIX века. “Меня обвиняли в том, что я меняю текст. Были люди, которые говорили мне: “Но ведь в оригинале сказано так…” – и начинали цитировать перевод Араня! Мне приходилось напоминать им, что оригинал написал все-таки не Арань, а Шекспир”, – рассказывает Надашди.

Здесь стоит напомнить самому Надашди, что если брак и представляется сегодня кому-то институцией желательной и в общем положительной, то, конечно же, не благодаря католической церкви, а исключительно вопреки ей. С другой стороны, надо понимать, что цель этих эссе Надашди во многом противоположна тому, чего он хотел добиться новыми переводами Шекспира. У Шекспира ему важно было вернуть реалии оригинала зрителю – так, чтобы старый венгерский перевод, давно ставший классикой, не затемнял сути происходящего в пьесе. В эссе о геях и гейскости он, напротив, старательно создает впечатление нормальности гейской жизни, как бы погружая ее в достопочтенные реалии домашней жизни XIX века. Даже слова, стоящие в подзаголовке его книги, melegek и melegség (по-русски их решили не воспроизводить, дав в подзаголовок другую фразу), в среде радикальных борцов за права считаются уже неприличными. По-русски это буквально “теплые” и “теплота” – именно такое обозначение гомосексуалов, пришедшее из немецкого еще в XIX веке, закрепилось в странах Центральной Европы. Оно, если сравнивать с русскими расхожими словами, совсем даже не оскорбительное, но активисты считают нужным бороться и с ним – на одном из ежегодных гей-прайдов в Праге распространяли футболки с цифрами 36,6, имея в виду, что температура тела у теплых (или, по-чешски, “теплоушей”) такая же, как и у гетеросексуалов.

Тем не менее, подзаголовок у Надашди, при всей его непередаваемости на русском, оказался очень точным. Это именно что теплая книга, с героями которой тут же хочется познакомиться, посидеть и выпить чаю, а у автора прослушать курс лекций по лингвистике и задать ему много разных вопросов, никак не касающихся равноправия геев. И для стран Центральной Европы это, пожалуй, самый правильный подход: общество там в большинстве своем относится к гомосексуалам с предубеждением, однако о словесной и физической агрессии, которую мы наблюдаем в России, речи здесь, конечно же, не идет. Агрессора замирить невозможно, а вот молчаливому предубеждению как раз лучше противостоять, рассказывая “нормализирующие” житейские истории.

Например, такую, самую мою любимую в этом сборнике. Сорокалетний экономист Шандор (гей, понятное дело), вырастив детей, развелся с женой и переехал работать из Будапешта в провинциальный городок, где стал искать знакомств. Через некоторое время ему посоветовали охранника Йожо, который по всем внешним параметрам ему подходил. Единственной странностью было то, что Йожо был свободен после пяти, но только до шести вечера, потому что ему надо было успеть на последний автобус, идущий до его деревни. “О деревне своей, о красивом собственном доме, о жене и троих прелестных детишках — двух девочках и одном мальчике — он говорил с гордостью и показывал фотографии. Все это происходило уже в постели после продолжительного полового акта. С некоторым изумлением он выслушал историю Шандора о том, как они с женой охладели друг к другу, о том, что у нее был мужик (“и ты это знал?”), что они, ликвидировав семейный бивак, так вот запросто разбежались: жена — к любовнику, дети — на съемные квартиры и в общежития, Шандор — <…> сюда, в город З” (с. 124).

Изумление Йожо, как объясняет дальше с мягким юмором Надашди, объяснялась полной невозможностью для необразованного деревенского работяги представить себе ситуацию, в которой свой сексуальный индивидуализм можно было бы противопоставить групповой деревенской сплоченности. В деревне человек без дома, жены и детей ничего не стоит, поэтому – чтобы не зарубить как-нибудь топором всю свою прекрасную семью – Шандор раз в две недели встречается после работы с мужчинами, а потом едет умиротворенный к жене и детям, и никакого иного сценария собственной жизни представить не может. В конце концов, семейная жизнь – это не о том, спят ли родители друг с другом, а о том, что они вместе несут расходы, вместе завтракают и спорят, кому на этой неделе мыть балкон.

Представляю, как потешались бы над этой историей участники многодневной деньрожденной вечеринки в Милане, приди мне в голову ее рассказать. Причем смеялись бы и геи, и стрейты, потому что лучшей истории об абсолютной ненормальности “нормальных людей” просто не придумать. В общем, каждый по-своему ненормален, говорит в своей нормализирующей книге Надашди, и эта истина пришлась бы по вкусу всем приехавшим с разных концов Европы в Милан, чтобы выпить за здоровье друга-именинника. Печально только то, что никому не пришло бы в голову устроить такую вечеринку в России. Там времена для нормализирующих баек давно позади. Или – будем надеяться – еще впереди. Может, книжка Надашди их наступлению поспособствует.