То, что написал о литовской столице Томас Венцлова, по жанру, несомненно, - биография. И даже характерология (психология? – а почему бы и нет). Он показывает, какие разные течения и влияния, накладываясь друг на друга, образовывали дух и нрав города. Возникший на пограничьи больших культурных пластов, на перекрестьи разнонаправленных путей, Вильнюс, казалось, обречён был стать городом-посредником, городом-проводником… уж не городом-ли –призраком, ускользающим от собственного окончательного облика? Не узлом ли конфликтов, распирающих и раздирающих городское тело и городскую душу? Но нет: и лицо, и характер – узнаваемые и цельные, – и собственная, не сводящаяся к посредничеству, позиция в истории у этого города есть безусловно. И не конфликтность, и не разрыв – его ведущие темы (хотя ни то, ни другое его не миновало, и у Венцловы в конце восьмидесятых были серьёзные основания опасаться, что его город «может постичь судьба Сараева»). Скорее, одна из этих тем – «многослойность и многомерность»: такие, что дают автору основание назвать Вильнюс «маленьким континентом». Он – город собирающий. Из всего, что в нём переплеталось и пересекалось, он с тихим упорством делал самого себя.
Венцлова вообще – биограф и теоретик Вильнюса, я бы сказала, его «выговариватель» (ну конечно же, и наговариватель, наращиватель вильнюсского мифа – начала, которое, как будет сказано чуть ниже, сыграло – и продолжает играть - чрезвычайно важную роль в вильнюсообразовании). Эта история-биография - далеко не единственное, что Венцлова написал о воспитавшем его городе. Его перу принадлежит и переведённый на несколько языков путеводитель по литовской столице, и книга «Имена Вильнюса» - персональная, авторская энциклопедия вильнюсцев из пяти с лишним сотен персоналий от Миндовга и Гедиминаса до Чеслава Милоша (и это не считая стихов, разумеется). «Город в Европе» - о глубоких корнях всего, что в этих книгах рассказано.
Вильнюс под пером Венцловы предстаёт как город парадоксальный, срастивший в себе черты, сочетать которые удаётся не каждому человеческому поселению. Взять хотя бы – одновременно - глубокую древность (следы небольшого поселения в нескольких днях тогдашнего пути от моря археологи возводят к римским временам) и совершенную историческую молодость – всего, включая едва ли не собственное имя: «пожилой языковед, - пишет Венцлова, - лекции которого я посещал в университете, - утверждал, что город на самом деле называется Вильня, а слово «Вильнюс» искусственное, установившееся только в девятнадцатом веке»). Не говоря уже о том уникальном обстоятельстве, что город считают своим – и ведь не без оснований! - одновременно несколько народов: «что бы ни происходило, город остаётся на границе; но граница своенравно меняется, отдавая его то одному, то другому государству, то одной, то другой политической системе и постоянно делая предметом чьей-либо ностальгии. Перед войной о нём мечтали литовцы, поскольку Вильнюсом владела Польша; сейчас, когда город, как и в самом своём начале, стал столицей Литвы, о нём тоскуют поляки, а ещё больше – белорусы». Притом «ни одна из этих наций не может утверждать, что Вильнюс принадлежит только ей». Вильнюс – это, как было сказано в названии знаменитого диалога Венцловы и Милоша, главным образом «форма духовной жизни». Польская линия в этой духовной жизни была ничуть не слабее, а временами попросту сильнее литовской. Была и остаётся до сих пор, хотя явно слабеет, русская; есть тоненькие, но упорные линии – караимская и татарская («свой тюркский язык местные татары забыли, перешли на белорусский, но всё же читают Коран по-арабски (есть даже белорусские рукописи, написанные арабскими буквами)»). Была ещё и еврейская, погубленная – среди семи коренных народов, которые Венцлова насчитывает в Вильнюсе, евреи, составлявшие на протяжении нескольких столетий «половину, а иногда и больше половины» его населения, были одним из самых значительных, а сам город – одним из важнейших в еврейской истории, «главным европейским центром иудаизма», «литовским Иерусалимом». «Сейчас всё это, - замечает Венцлова, - только память». Вильнюс – город утрат.
Жизнь Вильнюса предстаёт у Венцловы как часть большой европейской жизни и только потом, вследствие того (в некотором смысле, во вторую очередь) – локальной, литовской, - хотя автору очень дороги его литовские смыслы. История его – история рождения лица и духа из переходности, проницаемости, мерцания.
Дело ещё и в том, что у Вильнюса особенный статус: значение его - прежде всего символическое. Прежде, то есть, административного, экономического - и всех тех типовых значений, которыми обыкновенно обладают столицы. Как без всего этого, казалось бы, объединять страну в осязаемое, внятное целое? Вильнюсу удалось – даже при том, что статус столицы (и весь сопутствующий этому комплекс функций) он получил на удивление поздно, – вернее, восстановил этот бывший у него некогда статус после семисотлетнего разрыва, что можно уверенно считать обретением заново. Ещё перед Второй мировой – как писал в своё время Венцлова – «между Вильнюсом и независимой Литвой, как известно, практически не было связей. Правда, был миф о Вильнюсе, существенный для литовского воображения». И вот этот-то миф – в качестве одной из самых мощных образующих сил - создал и Литву, и сам Вильнюс в его нынешнем состоянии.
Историю своего города, начатую им от полулегендарных визитов на балтийские берега римских купцов, Венцлова доводит до 1991 года – до обретения Литвой независимости. Всё, что случилось после, ещё не обрело исторической зрелости и устойчивости, зато – именно своей хрупкостью, зыбкостью, новизной – наводит автора на некоторые существенные мысли.
Основная идея (очень хочется сказать – «пафос», даже при том, что со сдержанным, въедливым, ироничным Венцловой это слово не очень вяжется) книги состоит ещё и в том, что Вильнюс – дело (опять же, так и хочется сказать – «предприятие», едва ли не «авантюра»: с оттенком дерзости и вызова, игры с невозможным) чрезвычайно, характернейше и показательно европейское.
«Созидание нашего континента и цивилизации, - пишет Венцлова в заключение, - всегда было трудным, непредсказуемым и рискованным. Не знаю, какое место в Европе лучше соответствует этой рискованности и незавершённости, чем Вильнюс – окраина и пограничье, эксцентричный, капризный, неправильный город со странным прошлым, нарушающим законы логики и вероятности».
Сама синтетичность трудного и сложного города Вильнюса – своего рода прообраз для возможной Европы. А раз уж человеку свойственно вычитывать из истории некие уроки – один из таких уроков здесь явно в том, что из странности, неправильности и эксцентризма, а пуще того – из нарушений законов логики и вероятности способны рождаться самые яркие, самые неожиданные и плодотворные смыслы.
Томас Венцлова. Вильнюс: Город в Европе / Перевод с литовского Марии Чепайтите. – СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2012, 264 с., ил.
Венцлова вообще – биограф и теоретик Вильнюса, я бы сказала, его «выговариватель» (ну конечно же, и наговариватель, наращиватель вильнюсского мифа – начала, которое, как будет сказано чуть ниже, сыграло – и продолжает играть - чрезвычайно важную роль в вильнюсообразовании). Эта история-биография - далеко не единственное, что Венцлова написал о воспитавшем его городе. Его перу принадлежит и переведённый на несколько языков путеводитель по литовской столице, и книга «Имена Вильнюса» - персональная, авторская энциклопедия вильнюсцев из пяти с лишним сотен персоналий от Миндовга и Гедиминаса до Чеслава Милоша (и это не считая стихов, разумеется). «Город в Европе» - о глубоких корнях всего, что в этих книгах рассказано.
Вильнюс под пером Венцловы предстаёт как город парадоксальный, срастивший в себе черты, сочетать которые удаётся не каждому человеческому поселению. Взять хотя бы – одновременно - глубокую древность (следы небольшого поселения в нескольких днях тогдашнего пути от моря археологи возводят к римским временам) и совершенную историческую молодость – всего, включая едва ли не собственное имя: «пожилой языковед, - пишет Венцлова, - лекции которого я посещал в университете, - утверждал, что город на самом деле называется Вильня, а слово «Вильнюс» искусственное, установившееся только в девятнадцатом веке»). Не говоря уже о том уникальном обстоятельстве, что город считают своим – и ведь не без оснований! - одновременно несколько народов: «что бы ни происходило, город остаётся на границе; но граница своенравно меняется, отдавая его то одному, то другому государству, то одной, то другой политической системе и постоянно делая предметом чьей-либо ностальгии. Перед войной о нём мечтали литовцы, поскольку Вильнюсом владела Польша; сейчас, когда город, как и в самом своём начале, стал столицей Литвы, о нём тоскуют поляки, а ещё больше – белорусы». Притом «ни одна из этих наций не может утверждать, что Вильнюс принадлежит только ей». Вильнюс – это, как было сказано в названии знаменитого диалога Венцловы и Милоша, главным образом «форма духовной жизни». Польская линия в этой духовной жизни была ничуть не слабее, а временами попросту сильнее литовской. Была и остаётся до сих пор, хотя явно слабеет, русская; есть тоненькие, но упорные линии – караимская и татарская («свой тюркский язык местные татары забыли, перешли на белорусский, но всё же читают Коран по-арабски (есть даже белорусские рукописи, написанные арабскими буквами)»). Была ещё и еврейская, погубленная – среди семи коренных народов, которые Венцлова насчитывает в Вильнюсе, евреи, составлявшие на протяжении нескольких столетий «половину, а иногда и больше половины» его населения, были одним из самых значительных, а сам город – одним из важнейших в еврейской истории, «главным европейским центром иудаизма», «литовским Иерусалимом». «Сейчас всё это, - замечает Венцлова, - только память». Вильнюс – город утрат.
Жизнь Вильнюса предстаёт у Венцловы как часть большой европейской жизни и только потом, вследствие того (в некотором смысле, во вторую очередь) – локальной, литовской, - хотя автору очень дороги его литовские смыслы. История его – история рождения лица и духа из переходности, проницаемости, мерцания.
Дело ещё и в том, что у Вильнюса особенный статус: значение его - прежде всего символическое. Прежде, то есть, административного, экономического - и всех тех типовых значений, которыми обыкновенно обладают столицы. Как без всего этого, казалось бы, объединять страну в осязаемое, внятное целое? Вильнюсу удалось – даже при том, что статус столицы (и весь сопутствующий этому комплекс функций) он получил на удивление поздно, – вернее, восстановил этот бывший у него некогда статус после семисотлетнего разрыва, что можно уверенно считать обретением заново. Ещё перед Второй мировой – как писал в своё время Венцлова – «между Вильнюсом и независимой Литвой, как известно, практически не было связей. Правда, был миф о Вильнюсе, существенный для литовского воображения». И вот этот-то миф – в качестве одной из самых мощных образующих сил - создал и Литву, и сам Вильнюс в его нынешнем состоянии.
Историю своего города, начатую им от полулегендарных визитов на балтийские берега римских купцов, Венцлова доводит до 1991 года – до обретения Литвой независимости. Всё, что случилось после, ещё не обрело исторической зрелости и устойчивости, зато – именно своей хрупкостью, зыбкостью, новизной – наводит автора на некоторые существенные мысли.
Основная идея (очень хочется сказать – «пафос», даже при том, что со сдержанным, въедливым, ироничным Венцловой это слово не очень вяжется) книги состоит ещё и в том, что Вильнюс – дело (опять же, так и хочется сказать – «предприятие», едва ли не «авантюра»: с оттенком дерзости и вызова, игры с невозможным) чрезвычайно, характернейше и показательно европейское.
«Созидание нашего континента и цивилизации, - пишет Венцлова в заключение, - всегда было трудным, непредсказуемым и рискованным. Не знаю, какое место в Европе лучше соответствует этой рискованности и незавершённости, чем Вильнюс – окраина и пограничье, эксцентричный, капризный, неправильный город со странным прошлым, нарушающим законы логики и вероятности».
Сама синтетичность трудного и сложного города Вильнюса – своего рода прообраз для возможной Европы. А раз уж человеку свойственно вычитывать из истории некие уроки – один из таких уроков здесь явно в том, что из странности, неправильности и эксцентризма, а пуще того – из нарушений законов логики и вероятности способны рождаться самые яркие, самые неожиданные и плодотворные смыслы.
Томас Венцлова. Вильнюс: Город в Европе / Перевод с литовского Марии Чепайтите. – СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2012, 264 с., ил.
