Историческую «встречу на Эльбе» в конце апреля 1945 года участники событий с американской стороны (солдаты, командование, политики) воспринимали по-разному.

Начнем с солдат.

Американские войска, подошедшие к позициям на западном берегу реки Эльбы, 20 апреля получили распоряжение - патрулям не приближаться к Эльбе ближе, чем на 5 км. Дней через десять ожидали с другой стороны прибытия на восточный берег наступавших советких войск, и командование боялось случайных перестрелок. Каждый патруль должен был иметь при себе американский флаг и ракетницу с зелёной ракетой. А у советских ракеты будут красные. Ещё приказ: не разговаривать с прессой, а в случае контакта с советскими немедленно сообщить по рации командованию. Большинство солдат и младших офицеров не имело о советской армии (и вообще - о русских) ни малейшего представления. «А как нам с ними себя вести?», спросил один лейтенант у своего комполка. И тот сказал: «Приветливо». В статье журналиста Мартина Герцога, опубликованной в 2005 г. в газете «Atlantic Times» приводится такой эпизод:

«В полдень 25 апреля 1945 г. Билл Робертсон (лейтенант 273-го полка 69-ой американской пехотной дивизии) был совсем не там, где ему положено было быть. Согласно приказу, он и трое рядовых должны были на джипе совершить патрульный проезд вдоль притока Эльбы и вернуться в расположение полка. Но в пустынном городке Торгау, оставленном немецкими войсками несколько часов назад, американцы узнали о концлагере, где остались люди. Приготовив на всякий случай пулемет, установленный на крыше джипа, команда Робертсона свернула с маршрута, нашла лагерь и освободила заключённых - человек сорок. И тут кто-то из местных сказал, что на том берегу Эльбы - советские солдаты. Американцы не были готовы к встрече: у них не было с собой ни рации, ни флага, ни ракетницы. К тому же поблизости стреляли. Но Робертсону и его солдатам было по 20 лет, и они не могли упустить случай. Они конфисковали у местного жителя простыню и в аптеке раскрасили её красными чернилами и зеленкой в жуткое подобие американского флага. Флаг вывесили на башне лагеря, с которой были видны на другом берегу артиллерийская батарея и чужие солдаты, рывшие траншеи».

С другого берега старший лейтенант 58-й советской гвардейской дивизии Алексадр Сильвашко увидел в бинокль человека на башне, который размахивавал грязной тряпкой и кричал. Сильвашко отнесся к нему с подозрением - отступавшие эсесовцы устраивали похожие провокации. Продолжение - в статье Герцога:

«Я выпустил красную ракету. Ответа не последовало. Раз нет ответной зелёной ракеты, значит, это не американцы, а новый эсесовский трюк. И я приказал дать залп по башне из нашей 45-миллиметровки. Снаряд разорвался правее башни. Когда дым рассеялся, там никого не было. Минуты две стояла тишина. Потом мы увидели четырех солдат в незнакомой форме, которые шли по той стороне к берегу. Они вели под руки лагерника - русского, который все время кричал: «Не стреляйте! Мы – американцы!»

Они стояли, разделенные Эльбой. Робертсон помахал в знак приветствия, и Сильвашко помахал в ответ. Потом оба лейтенанта с двух сторон вскарабкались на переломанный надвое взрывом мост через реку и пожали друг другу руки. Через несколько минут все были уже на восточном, советском берегу. Набежали остальные артиллеристы, появилась тушёнка, водка и шнапс. Закончился этот день путешествием на джипе в полк к Робертсону. Сильвашко вспоминал: «Было страшновато – всё-таки чужаки. Вдруг, они возьмут нас пленниками? Станут допрашивать? На этот случай у нас был приказ защищаться до последнего. Но защищаться не понадобилось».

Фотографию рукопожатия на мосту сделали на следующий день на официальной церемонии. Обоим лейтенантам повезло, что они смогли на ней присутствовать, потому что предыдущий вечер каждый закончил у себя на гауптвахте. И того, и другого вскоре выпустили (каждого с выговором). И оба стали историческими фигурами. Не повезло двум непосредственным командирам Сильвашко. Если верить статье Мартина Герцога, их судили, исключили из партии и понизили в чине.

На этом оставим лейтенантов и обратимся к генералам и политикам.

Историческая «встреча на Эльбе» имеет в Америке второе название – «остановка на Эльбе». Решение остановить союзные армии на Эльбе и скоординировать планы с Московой, и затем решение уступить советским возможность взять Берлин и Прагу были приняты главнокомандующим союзных войск генералом Эйзенхауэром и считаются самыми спорными его решениями за всю войну. Историк, профессор Канзасского университета Марк Парилло говорит, что в то время многие политики на Западе и офицеры союзных армий считали, что послевоенная ситуация в Европе будет во многом зависеть от того, кто возьмет Берлин – символ нацизма.«Политики вообще считали, что чем большая часть Европы будет освобождена союзными армиями, тем легче Западу будет торговаться с Москвой и тем больше шансов, что эти области останутся свободными от советского влияния. Тем не менее, союзное командование уступило советской армии взятие Берлина, а главное - Праги, несмотря на то, что Третья армия Паттона была рядом с чешской столицей, и несмотря на просьбы чехов, - говорит Марк Парилло. - Большинство наблюдателей – журналистов и историков – считали (а некоторые и до сих пор считают), что такое решение могло быть принято только по политическим соображениям. Но исследования военных историков показали, что решение было принято лично Эйзенхауэром по чисто военным соображениям». Он считал своей целью – как можно быстрее закончить войну, не усложняя эту задачу заботой о последствиях для Европы, отмечает историк.

Тут нужно вспомнить детали. Германия была поделена на зоны оккупации еще в январе 1944 г., и Берлин находился глубоко в Советской зоне. Но главное - Эйзенхауэр видел в Берлине лишь символ, а стратегически важным объектом считал Рур, который защищало самое крупное из оставшихся немецких соединений – группа армий фельдмаршала Моделя. В спорах с английским командующим Монтгомери, требующим взятия Берлина, Эйзенхауэр говорил: «У Германии – два сердца: индустриальное – Рур, и политическое – Берлин. Если индустриальное остановится, умрёт и политическое».

Вторая деталь: уже к концу марта 1945 г стало ясно, что советские войска движутся на запад с невероятной скоростью и эффективностью. Монтгомери был еще в 300-х км от Эльбы, когда части Жукова стояли уже в 50 км от Берлина. Генерал Омар Брэдли, когда Эйзенхауэр спросил у него совета, сказал ему: «Путь от Эльбы до взятия Берлина будет нам стоить примерно 100 000 убитыми и ранеными. Не слишком ли высокая цена за престиж?»

(Советской армии одна Битва за Берлин стоила ста тысяч убитыми и ранеными по официальным данным, а по неофициальным - в 3 раза дороже).Третья деталь. Не забудем, что Соединенные Штаты вели две войны – с Германией и с Японией, что в конце марта 45-го атомная бомба еще не была испытана, и начальник объединенных штабов Джордж Маршалл торопил с окончанием войны в Европе, чтобы перебросить часть войск на Тихий океан. Марк Парилло добавляет ещё несколько факторов: «Эйзенхауэр получал донесения разведки о возведенном в Альпах «национальном редуте» - одном из тех, на которые немцы были мастера: вспомните неприступный «Монте Касино» в Италии. Сведения, как позже выяснилось, были неверны, но Эйзенхауэр уже направил на Юг один из двух главных ударов - чтобы редут не затянул войну, учитывая, что в последние недели (даже после сдачи Рура и самоубийства генерала Моделя) разрозненные немецкие формирования дрались фанатически – настолько, что стали слышны голоса, предлагавшие мир с Германией вместо требования ее полной капитуляции». Всё это, по мнению историка, сыграло роль в решении Эйзенхауэра относительно Берлина.

У британского командования вызвал возмущение прямой контакт Эйзенхауэра с Москвой в конце марта 45-го, когда он поручил своей Военной миссии сообщить Сталину о его планах остановки на Эльбе. А согласие Эйзенхауэра на просьбу генерала Антонова (координатора Ставки и героя Курской битвы) о том, чтобы освобождение Чехословакии было предоставлено советским войскам, вызвало взрыв возмущения даже у многих американских генералов и политиков. Но вот что пишет историк Стивен Амброз в своём историческом бестселлере «Эйзенхауэр и Берлин, 1945 год. Решение остановиться на Эльбе»:

«Эйзенхауэр, как главнокомандующий, не раз пояснял свою позицию: президент Рузвельт хотел разгромить Германию, уничтожить угрозу нацизма для мировой цивилизации и сделать это в партнерстве с русскими, с которыми он надеялся оставаться союзниками и после войны. Уже и тогда, в 45-м, шли вполне объяснимые дебаты о том, дальновидна ли политика Рузвельта, но Эйзенхауэр считал, что у него нет ни права, ни обязанности ставить под сомнение или менять политическое направление президента».

Некоторые действия Эйзенхауэра говорят о том, что иногда и он действовал по политическим пристрастиям: например, в марте 45-го он послал группу армий на север с дополнительной целью - предотвратить оккупации Дании советскими войсками. Узнав, что немцы проводят карательные рейды в Чехословакии в наказание населению за нападения партизан, Эйзенхауэр отправил «посла» к немецкому фельдмаршалу Шёрнеру с предупреждением о последствиях лично для него в случае, если он немедленно не остановит карательные операции. Эйзенхауэр даже сам выступил по радио, предупреждая немецких солдат: «Те, кто участвует в казнях мирных жителей, будут сурово наказаны союзниками». Тем не менее, генерал Паттон не мог простить своему главнокомандующему Праги, генерал Монтгомери – Берлина. Эйзенхауэр заканчивал войну в атмосфере почти всеобщего осуждения, в накале противоречивых мнений политиков. Стивен Амброз подчеркивает в своей книге сложность тогдашней ситуации:

«В марте-апреле 45-го в Берлине уже видели раскол между Западом и Востоком, и там даже лелеяли безумные надежды на то, что можно договориться с западными союзниками и погнать русских обратно к Волге: Гитлер был уверен, что Черчилля, если не Рузвельта, страшит то, что советские войска маршируют по Европе. Германия еще не сдалась».

И именно поэтому генерал Эйзенхауэр сосредоточился на своей главной задаче, ради которой был готов на многие уступки, - на скорейшем завершении войны в союзе с русскими. «Остановка» на Эльбе была жестом закрепления этого союза. И у нее, как отмечает Марк Парилло, была эмоциональная составляющая: «Встреча с союзниками лицом к лицу была волнующей и экзотической для американского солдата. Американцы уже многое знали о советских победах: Сталинградская битва была известна каждому. Курская дуга. Битва за Москву. Ведь только после этих сражений и советского контрнаступления стало понятно, что немецкие армии можно не только победить в наземных битвах, но и заставить отступать по всему фронту. И, конечно, все помнили огромные жертвы российских народов, гитлеровский план Барбаросса, летнюю кампанию 41-го года». Победы советских войск и стремительность, с которой они гнали врага со своей территории, несмотря на трагическое начала войны, вызывали восхищение, говорит историк. Такое стойкое сопротивление носило почти мифический характер.

Разведчик американской 69-й пехотной дивизии Джо Половски завещал похоронить себя в городе Торгау, на месте встречи с советскими солдатами. Его просьбу выполнили, он был похоронен в Торгау в 1983 году. В книге «Эйзенхауэр и Берлин, 1945-й» Стивен Амброз (неожиданно для американского историка) объясняет упрямое сотрудничество Эйзенхауэра с Москвой еще и эмоциональными причинами:

«Эйзенхауэр знал, что народы устали от долгой войны (англичане еще больше, чем американцы), и что особенно устали солдаты, и что ни один из них не одобрял операций, которые могли бы продлить агонию противника. Кроме того, именно весной 45-го, незадолго перед «встречей на Эльбе» союзные солдаты освободили концлагеря и стали свидетелями таких ужасов нацистского режима, которые они не могли вообразить. И в армии ненависть к нацизму стала такой интенсивной, что помогала драться. Эйзенхауэр чувствовал, что боевой дух солдат просто рухнул бы от одного намёка на то, что их главным врагом вдруг вместо немцев станут русские. А в Америке и Англии такой намёк взорвал бы общественное мнение. Англоязычный мир хотел видеть Германию наказанной за ее немыслимые преступления».

Может быть, именно поэтому и Труман, занявший пост президента после смерти Рузвельта 12 апреля 1945 года, и даже Черчилль, в конце концов, одобрили действия Эйзенхауэра. «Только он один, - писал Труман Черчиллю, - способен видеть сейчас всю картину целиком». Через 7 лет к этому мнению присоединилась вся Америка, избрав генерала Дуайта Эйзенхауэра своим президентом.

Первую часть интервью с Надеждой Глебовой читайте здесь.

– В Крестовых походах столкнулись две цивилизации. Но скажите, как получилось, что ислам и христианство стали враждебными учениями? Кэрол Хиллебранд в своей книге "Крестовые походы. Взгляд с Востока" пишет:

Средневековый мусульманин испытывал по отношению к христианам чувство превосходства и снисходительности. Для него был неоспоримым тот факт, что христианство как неполное и несовершенное откровение было превзойдено и усовершенствовано исламом, последним и окончательным откровением, и что пророк Мухаммад является Печатью пророков.

Пусть снисходительность, но здесь нет антагонизма. С другой стороны, в моей любимой с детства "Песни о Роланде" мусульмане изображаются язычниками:

Не сдали только Сарагосу мавры.

Марсилий-нехристь там царит всевластно,

Чтит Магомета, Аполлона славит,

Но не уйдет он от господней кары.

Кто "первый начал", кто больше виноват?

– Вряд ли есть смысл в обвинениях в данном случае, хотя бы потому, что это легче всего.

Ислам буквально с первых этапов становления – это религия, которая включена во все сферы жизни. Нет ни одной сферы, которую бы она обходила. И это, собственно говоря, обусловило продвижение ислама и явилось во многом спасением для ислама, если обращаться к начальным этапам. В соответствии со словом Корана человек, с одной стороны, действует в рамках того, что не запретил Аллах, но при этом он совершенно свободен. Если Аллах не запрещает, то ты свободен делать все, что ты считаешь нужным. Конечно, хотелось бы, чтобы ты это делал во славу Аллаха. То есть вот этот момент свободы, самостоятельности и при этом следование правилам шариата, вот эта свобода и следование правилам создавали тот порядок, которого мусульмане не видели и не считали нужным видеть у христиан с учетом того, что главным пророком они, конечно, считали Мухаммеда. Для них Иисус – уважаемый пророк, но все-таки это не последний пророк как выразитель воли Бога. Вот этот момент следования правилам шариата, который опять-таки пронизывает каждую область жизни правоверного мусульманина, всегда вызывал и до сих пор вызывает у христиан ощущение того, что этот порядок враждебен. И когда имеешь дело с системой, которую ты, с одной стороны, не готов поддерживать, она вызывает у тебя ощущение враждебности, и ты понимаешь, что эта система серьезна, сложна и мощна, то, конечно, столкновение происходит непосредственно по вере. Хотя если бы христиане все-таки сделали над собой усилие и исследовали шариат, они бы, наверно, чрезвычайно удивились тому, как много в нем совпадающего с европейскими нормами. Эти совпадения чаще всего куда-то уходят, когда мы рассуждаем о шариате или хотя бы упоминаем о нем.

Почему так часто обращаются к Крестовым походам? Мне кажется, что это был период наиболее реалистичного взгляда друг на друга, пусть и через призму войны. Христианский и мусульманский миры взглянули друг на друга и составили собственное впечатление. А уже потом произошло наслоение, и, как говорится, картинка размылась. Еще Крестовые походы важны тем, что выбор союзников во многом исходил из принципа симпатии и только во вторую очередь из прагматического расчета. Конечно, это создавало момент человечности, особой эмоциональности, которыми окрашен период Крестовых походов. Даже сейчас мы с вами обсуждаем эти явления, в большей степени исходя из христианской концепции. Для мусульман было очевидно и остается таковым до сих пор, что крестоносцы – это неверные, потому что правильной верой является ислам. Поэтому противостояние Крестовым походам – это проявление борьбы за справедливость, очень важной доминанты ислама.

У христиан вряд ли были какие-то иные способы реализации себя и своих интересов, если исходить из принципа создания реалистичной картины происходившего. Для мусульман главным принципом была справедливость. Об особой богобоязненности все-таки говорить не приходится, потому что все были хороши, но вот тема справедливости – это одна из самых сильных доминантных тем во всех обращениях мусульман к крестоносцам. Поэтому вся нечестивость и так называемая подлость последних с точки зрения мусульман заключалась прежде всего в их вероломстве, наглости и бесстыдстве их требований. Сложно было представить легкую сдачу святынь, территорий и богатств этим "нечестивцам", многие из которых не только не умели читать и писать, но очевидно имели лишь меркантильные цели в этих походах. При этом они вполне могли оценить и доблесть, и отвагу, и самоотверженность, как это было, в частности, во взаимоотношениях короля Ричарда Львиное Сердце и султана Салах ад-Дина, которые до конца своих дней сохранили искреннее и исключительно уважительное отношение друг к другу, не всегда испытываемое даже к своим союзникам и вассалам. Отчасти выступление Барака Обамы, о котором вы упомянули, – это попытка обращения к тому же принципу "справедливости", особенно помятуя об одной из самых крупных диаспор в стране, а также о необходимости поддержания имиджа страны на Ближнем Востоке и не только.

Embed share

Арабист Надежда Глебова о мусульманских традициях

by Радио Свобода

Embed share

Текст скопирван

The URL has been copied to your clipboard

---

No media source currently available

0:00 0:19:28 0:00

Скачать медиафайл

• 64 kbps | MP3

Pop-out player

– Мы говорили о расцвете мусульманской культуры в раннем Средневековье. Президент Обама очень высокого мнения об этой культуре. Когда в июне 2009 года он выступал с программной речью в Каире, он сказал так:

Именно ислам пронес светоч знаний через многие века, проложив путь Возрождению и Просвещению в Европе. Благодаря новаторскому духу мусульманских общин наш мир получил строгие каноны алгебры, магнитный компас и навигационные инструменты, владение письмом и печатные книги, понимание того, каким образом распространяются и как могут излечиваться заболевания. Исламская культура дала нам величественные арки и стройные шпили, неувядающую поэзию и прекрасную музыку, элегантную каллиграфию и уголки для тихого миросозерцания. На протяжении всей истории ислам словом и делом демонстрировал возможности религиозной терпимости и равенства рас.

Но была ли эта культура в полной мере исламской? Ведь не называем же мы законы Ньютона христианской наукой, хотя Ньютон был не только глубоко верующим человеком, но и богословом, писал комментарии к Книге пророка Даниила. Европейские университеты тоже создавались как, прежде всего, центры богословия. В какой степени достижения науки, искусства определялись религиозной принадлежностью ученых и художников? Есть ли у нас основания восклицать вслед за Обамой: "Я знаю, сколь многим цивилизация обязана исламу"? Величайший ученый мусульманского мира, перс Ибн Сина, был неоплатоником и мистиком. И мне кажется, что среди поэтов Золотого века ислама было больше еретиков, чем правоверных мусульман.

– Конечно, говоря об исламской культуре, хорошо бы сразу обозначить рамки и этапы. Потому что на ранних этапах становления религии и завоеваний была одна практика культурного взаимодействия, а, к примеру, на момент распада Османской империи – несколько иной. В любом случае для всех ведущих исламских лидеров в качестве приоритетов было именно привлечение на свою сторону, а затем ассимиляция культурных достижений всех народов, с которыми они вступали в контакт, а также, конечно, вхождение различных территорий и народов на них в состав исламской "уммы" как семьи и горнила, в котором переплавлялись и исключительные достижения, и особенности жизнепроживания. Переплавлялись, но отливались уже в достижения именно "уммы". Лично у меня сложилось впечатление, что в упомянутом вами выступлении Обамы было больше от ностальгии или от спекуляции на ностальгии по "лучшим временам" в отношении с исламским миром, которое, как водится, имеет мало общего с точным представлением об этих временах и о самом "лучшем". Это отчасти было видно и во всех военных кампаниях в Ираке и сейчас в Сирии. Да, пожалуй, всегда во взаимоотношениях Запада с арабским миром недоверие к собственным источникам в арабо-мусульманской среде превалировало над здравым смыслом. Правда, подобное часто допускалось в связи с тем, что было немного людей, способных оценить качество этих источников в полной мере. Но сейчас не об этом.

Когда мы говорим о таких исключительных личностях, как упомянутый вами Ибн Сина, мне кажется, следует помнить, что они были прежде всего просветителями, а такие люди проходят в своем развитии множество этапов, подчас взаимоисключающих друг друга. Ведь этот человек прошел огромный путь от гордости своей школы и поклонника Аристотеля до визиря, борца со своими могущественными противниками и искусного придворного, готового, тем не менее, отказаться от всего ради своей идеи.

Откровенно говоря, мне всегда была интересна не только деятельность таких людей, как Ибн Сина, но и их покровителей. Их предпочитают либо просто причислять к какой-либо династии, при этом обезличивая, либо относить к восточным деспотиям (впрочем, вполне справедливо), но все равно исключая чрезвычайно важную часть, касающуюся вопроса: почему именно эти люди обеспечивали жизнь, защиту, снисхождение, любопытство и великодушие по отношению к тому, что делали такие люди, как Ибн Сина? И тут одним только тщеславием дело вряд ли обойдется.

– Ислам проиграл историческое соревнование секулярной цивилизации Запада. Но в наши дни мы наблюдаем возрождение ислама в страшном, чудовищном обличье организации, которая называет себя "Исламским государством" (ИГИЛ). На меня произвела большое впечатление недавняя статья Грэма Вуда в журнале "Атлантик". Она называется "Чего на самом деле хочет ИГИЛ". Он пишет о том, что правительство США неадекватно определяло суть этого проекта и на основе превратного понимания принимало неверные решения. Обама называл ИГИЛ "неисламским" проектом. Грэм Вуд подробно изучал этот вопрос, встречался с идеологами ИГИЛ на разных континентах и пришел к выводу, что это самый что ни на есть ислам. Проект этот привел к невероятной пассионарности мусульман – они едут воевать за ИГИЛ со всего света, более того – немусульмане по рождению принимают ислам ради этой борьбы. На территории, контролируемые так называемым "Исламским государством", уезжают молодые девушки из европейских стран. 18-летняя Диана Рамазанова из России взорвала себя в полицейском участке в Стамбуле. Директор национальной разведки США Джеймс Клэппер в показаниях Конгрессу говорил недавно, что в рядах группировки "Исламское государство" воюют сейчас 3400 граждан западных стран, в том числе около 150 американцев. Согласно Грэму Вуду, это войско намерено дать последний решительный бой Западу, взять реванш у крестоносцев или римлян, как они называют своих врагов. Что вы думаете обо всем этом?

– Для последнего и решительного боя уже кто только ни умер, а он все не наступает. У меня есть большое сомнение в том, что создатели ИГИЛ имели своей настоящей целью именно его, по крайней мере в качестве прагматичной и среднесрочной задачи. Другое дело, когда в 2006-м (тенденция определилась еще ранее) "Аль-Каида" ориентировала свои филиалы на деятельность в значительной автономии, уже тогда стало ясно, что либо эти филиалы потонут в издержках работы в автономии и борьбы за власть с разрозненными террористическими исламистскими группировками, либо должна возникнуть общая база, будь то в сфере идеологии, организации, финансирования либо в их совокупности. Основной проблемой для западных стран является то, что ИГИЛ обладает исключительно сильной пассионарностью не только для мусульман, но и людей других вероисповеданий, которые принимают ислам и готовы выступить на стороне ИГИЛ. И тут только объяснением в виде их исключительно нервной возбудимости или жизненными неудачами (кстати, многие из присоединившихся относятся к средним и высшим слоям общества) дело не обойдется.

***

О люди всех эпох и мест, что о себе скажу я вам?

Моя религия — не Крест, не Иудейство, не Ислам.

Я все стихии перерос, я вышел из-под власти звезд,

Юг, север, запад и восток — не для меня, не здесь мой Храм!

Твердь и вода, огонь и дух — к их мощным зовам слух мой глух,

Я тотчас всё, чего достиг, за новую ступень отдам!

Не страшен мне горящий ад, не жажду райских я наград,

Я узы крови развязал — и я не сын тебе, Адам!

Я — вне событий и имен, я превозмог закон времен,

Я в каждом встречном воплощен — и неподвластен я годам!

Джалаладдин Руми (1207-1273), персидский поэт

Перевод Дмитрия Щедровицкого