Исполнилось 70 лет классику русской литературы Владимиру Сорокину. Прошло 20 лет с момента выхода его книги "День опричника". Можно сказать, что два поколения выросли на книгах Сорокина, но ещё вернее, что реальность выросла из книг Сорокина. Сбываются его антиутопии "День опричника", "Сахарный Кремль", трилогия"Льда".
Как писателю удается предсказывать будущее, в том числе наступление архаики и фашизма? И почему у его новой книги "Сказка" печальный финал? Разговор Сергея Медведева с литературоведом Марком Липовецкими литературным критиком Николаем Александровым, исследователями творчества Владимира Сорокина.
Каким образом Сорокин, выросший из постмодернизма и концептуализма, оказался пророком?
Марк Липовецкий: Хотел бы поддержать взгляд на Сорокина, как на классика. Он классик не только в масштабе русской традиции, но и в масштабе глобальной литературы, его много переводят в Европе и в Америке. Каким образом Сорокину удалось угадать будущее, в свете того, что он работает с постмодернизмом? Постмодернизм работает не только с прошлым, он работает со структурами культуры, структурами сознания, тут я пытаюсь избежать слова "деконструкция", то есть разрушает бинарные оппозиции, на которых основана традиционная культура.
Сорокин почувствовал это вектор и его выразил
Политика, история развиваются в том же пространстве, в пространстве культуры. Я придерживаюсь точки зрения, что культурные процессы являются первостепенными, а политические и экономические следуют за ними. Культура обладает большой чуткостью к тому, что происходит в остальных сферах общества. Сорокин, вглядываясь в культуру начала двухтысячных, после ареста Ходорковского, разгона НТВ, после ряда радикальных, но еще не очень страшных, как тогда казалось, реформ первого срока Путина, почувствовал этот вектор. Он его выразил, с присущей ему яркостью и полнотой.
Сергей Медведев: "День опричника" – 2005 год, и кроме дела Юкоса, это и первый Майдан в Киеве, российские рефлексии на него. Беслан, 2004 год, Ходорковский, формируется "стиль Путин". У Бориса Гройса есть книга "Стиль Сталин", а у Сорокина фактически "День опричника" – "стиль Путина". Сорокин сумел поймать и сформулировать "сладостный новорусский стиль", который затем отлился в политические формы.
Марк Липовецкий: Не думаю, что он полностью сформировался к тому времени. "Стиль Путин" сформировался только сейчас, он долго был крайне эклектичным. Тогда, если смотреть на архитектуру, как главное выражение политического стиля, царило "лужковское барокко".
Сергей Медведев: Сорокин вроде бы делал то же самое, что его коллеги: Пригов, Рубинштейн, Кабаков. Это Московская концептуальная школа, к которой принадлежал Сорокин: работа с тоталитарными языками и деконструкция советского мира знаков и высказываний.
Марк Липовецкий: Да. Но в отличие от названных вами великих и прекрасных, Сорокин больше всех был сосредоточен на выявлении насилия. Он показывал, что в подсознании, условно говоря, не употребляю этот термин в прямом смысле, в подсознании авторитетных культурных языков скрыто насилие. Оно в глубине российского культурного сознания. По первым вещам Сорокина казалось, что это его реакция на советский мир. Но сейчас становится понятно, что скрытое в культурной традиции насилие имеет тенденцию возвращаться. "День опричника" об этом предупреждает, со всей ответственностью.
Сергей Медведев: Его персонаж Комяга изобретает сложные схемы с таможней, ещё какие-то, продвинут в этих схемах, так называемых "схематозах".
Марк Липовецкий: В этих описаниях Сорокин превращает бизнес-язык в какую-то заумь. Мы не понимаем, что там происходит, это магический язык, что-то очень тёмное. И самое поразительное там, что эти защитники морали, нравственности, духовности и государственности, разумеется, гомофобы, они не могут не быть гомофобами. А в финале сцены братства ярко выражаются гомосексуальной оргией. "Им можно", это новый тип постмодернизма, присвоенного властью.
Сергей Медведев: Этот мессианский цинизм, который был заявлен в "Дне Опричника", воплотился в действиях нынешней российской власти. В последней своей “Сказке” Сорокин пишет языком Толстого, языком Достоевского. играет со стилями, может спокойно воспроизвести фрагменты из Толстого, Достоевского, из Чехова.
Марк Липовецкий: Сорокин был одним из первых, кто начал критику русской культурной традиции, которая после полномасштабного вторжения России в Украину, страшной войны, принеслась на страницы медиа, и приобрела черты публицистики, которые не бывают нюансированы, скажем так. И этого не может быть в обстоятельствах войны, будем честны. Сорокин эту критику и вёл, и ведёт последовательно.
Сергей Медведев: Сорокина обвиняли его враги и критики, ещё в 2002 году "Идущие вместе", в аморализме. Но он занимает чёткую моральную публичную позицию. Мы видим его отношение к России, к войне в Украине. Это абсолютно моральный писатель.
Марк Липовецкий: Нормальный постмодернизм не аморален. Он говорит: я, автор, понимаю, что нет объективного оправдания добра. Но поэтому я несу личную ответственность за то, что считать добром или злом. Это и есть моральный выбор. Когда нет объективных обстоятельств, остаются субъективные. Ты отвечаешь за то, во что веришь, и за то, как живёшь.
Сорокин впервые выступает в чистом жанре сказки?
Николай Александров: Владимир Сорокин один из самых "литературных" писателей, он работает не только с реальностью, а и с текстами. Но работа с текстами каким-то чудесным образом переносится или, если угодно, проецируется на реальность, становится реальностью. "Сказка" подчеркнута литературоцентрична. Не случайно её содержание – в первую очередь тексты трёх великих русских классиков: Толстой, Достоевский, Чехов. Сорокин оказывается в этом ряду, если иметь в виду его собственный голос.
Сергей Медведев: Утопия осталась во временах Просвещения, а если сейчас писатель что-то пишет, это скорее антиутопия?
Николай Александров: Существует ещё дистопия, постапокалиптическая литература, которая формирует огромный кластер утопических, антиутопических, дистопических произведений. Утопия моделирует мир, к которому человек стремится, и исходит из некоторого идеала, допустим, просветительского.
Сорокин постапокалиптичен
Антиутопия, наоборот, показывает, каким образом наша реальность может деградировать, и какие опасности представляет тот или иной путь развития, возьмём классического Оруэлла, например. Сорокин идет по другому пути: он показывает альтернативный мир, который связан с реальностью, но он связан и с литературной реальностью, и, наконец, он вообще находится где-то в стороне. Это модель мира, которая не претендует на прослеживание поступательного движения: если мы будем ни к чему не стремиться, или, наоборот, что-то нас приведет к катастрофе. Как развитие каких-то тенденций в современном мире может привести к катастрофе, и в чем эта катастрофа будет заключаться? У Сорокина множество элементов. Он постапокалиптичен. "Сказка" начинается с мира после катастрофы. Случилась катастрофа, мир совершенно другой. Остались мерцающие руины того, что было. И каким образом эти руины начинают жить, какой жизнью они начинают жить, что из этих руин можно собрать?
Сергей Медведев: Это метафора России: первая строка романа: "хороша русская свалка".
Николай Александров: Это искаженный пейзаж, мощный образ. Это не восхищение, но понятно, что эта восклицательная интонация известна по классике: "чуден Днепр при тихой погоде", и прочее. А здесь та же самая интонация, которая описывает руины. Одна из известных европейских интеллектуальных тем сегодня, что мы давно живем в руинированном пространстве.
Сергей Медведев: Парафраз Сорокина: Комяга летит к целительнице-предсказательнице, и спрашивает: что будет с Россией? Она отвечает: "с Россией будет ничего".
Николай Александров: Это "ничего" и есть, но представленное в узнаваемых реалиях, когда ничто проступает сквозь привычную, на ощупь понятную реальность и объектность. Эта объектность и есть "ничто", и это, конечно, удивительно.
