Сейчас сразу в трех российских городах проходят выставки, демонстрирующие работы Вагрича Бахчаняна — как коллективные экспозиции, так и персональные. Стоит добавить, что не далее как прошлой весной Бахчанян выставлялся в Нью-Йорке в рамках экспозиции «Вспоминая перестройку: художники против государства». Эта выставка стала большим событием нью-йоркской художественной жизни, и особо отмечены были работы Бахчаняна, выступившего самым неожиданным образом: он воспроизвел карикатурные образы американцев из советских газет — извлек их из-под спуда, обнаружил на свалке истории и выволок оттуда. В общем, произвел эстетический шок на американцев. Этот тот случай, когда коллекционерство, собирательство становится в один ряд с художеством, с творчеством, отождествляется с ним. Такой поворот в художественной практике (сейчас предпочитают говорить во множественном числе — практиках) стал новейшим методом эстетической деятельности. Мы поняли, что художественные сокровища совсем не обязательно должны принимать форму опуса, они встречаются везде, подчас действительно на свалках — как метафорических (свалка истории), так и самых настоящих, мусорных. Кокто рассказывает, что с Пикассо невозможно было ходить по улицам: он то и дело останавливался и подбирал с земли какую-нибудь ерунду; потом, вернувшись в мастерскую, то подкрашивал с одного бока, то придавал какой-нибудь железяке какой-нибудь неожиданный изгиб — и вот уже держал в руках артефакт, произведение искусства.

Артисты, люди искусства давно знают это, и не только художники. Пастернак писал в стихотворении двадцатых годов:

По стройкам таскавшись с толпою тряпичниц
И клад этот где-то на свалке сыскав,
Он вешает облако бури кирпичной,
Как робу, на лето на вешалку в шкаф.

У Пастернака речь идет о пианисте, стихи строятся на развернутом сравнении пьесы, разыгрываемой на рояле, с приближением и обвалом ливня, в действие которого вовлечены кирпичи и мусор соседней стройки-ноты музыкального шедевра.

Пристальное и творчески оживляющее внимание к предметам, выпавшим в некий вселенский архив, — не единственный метод художника Бахчаняна. Сам он называет себя «художником слова». Обычно так принято называть писателей. Случай Бахчаняна тот, что он из слов, всем известных и доступных, строит некие композиции, которые явно выходят за рамки привычных словесных жанров. Тут Бахчанян виртуоз, равно которому — совершенно буквально — нет. Он создает какие-то, что ли, речевки, которые начинают жить сами по себе в некоем гиперязыковом пространстве, в каком-то, если можно так сказать, виртуальном языке. Например: «Вся власть сонетам!» Или: «И на нашей улице будут будни». Или: «Друг товарищу брат». Эти речевки Бахчаняна давно стали пословицами. Самая известная, пожалуй: «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью». Однажды он вовлек в такую игру мое скромное имя — воспользовавшись известным персонажем песни Галича «товарищ Парамоновой». Он подошел к Генису и сказал: «Ты товарищ Парамонова. (Некоторое недоумение.) И я товарищ Парамонова. И Довлатов товарищ Парамонова». Все мои знакомые, причем независимо от пола, стали, таким образом, персонажем Галича.

В эти игры он вовлекает и других. Вдохновленный Бахчаняном, я дважды выступил в его жанрах: однажды вспомнил, как крупный партийный начальник сказал «краеугольный камень преткновения» — и подарил это высказывание Бахчаняну; в другой раз, помня, что Бахчанян, или Бах, как его зовут друзья, увлекается сочинением палиндромов, перевертышей, я сотворил палиндром о нем самом:

АРЕНА БАХА — ХАБАНЕРА

Бахчанян был доволен, и главным образом тем, что знаменитому церковному композитору оказался приписан неожиданный в его репертуаре танцевальный номер. В ответ он сделал палиндром из моей фамилии:

ПАРАМОНОВ: В ОНОМ АРАП

Я тешусь тем, что под «арапом» следует понимать Пушкина.

Но у Бахчаняна есть еще один жанр, в котором слово выступает действительно в неразрывном синтезе с изображением. Тут он особенно виртуозен — и необыкновенно смешон. Листая каталог одной из выставок Бахчаняна, я обнаружил проект книжной обложки: Ленин поднимает на руки девочку — и титул книги: «Владимир Набоков. Лолита». Или вот такие номера: Бахчанян воспроизводит авангардистскую картину и дает ей автора и название из русского девятнадцатого, а то и восемнадцатого века. Под кубистическим женским портретом Пикассо надпись: «Аргунов. Портрет неизвестной крестьянки в русском костюме. 1784». Берет ню Матисса, где одна из моделей присела на корточки и выставила вперед руки, и подписывает: «Архипов. Прачки». Или: какое-то дикое изображение вроде бы человека, держащего на веревке вроде бы быка, в общем что-то крайне авангардистские (поздний Пикассо?), и подпись: «Клодт. На пашне». Сделать кубистических зверей тягловой силой — это высокохудожественная идея, какая-то глобальная карикатура нынешней цивилизации.

Творчество Бахчаняна далеко не исчерпывается теми сюжетами и приемами, которых только краешка я коснулся: он поистине неистощим. Искусствоведы пишут о нем куда как профессионально и в терминах, которых я и не слышал. Евгений Барабанов, например, написавший текст к каталогу Бахчаняна «Экспонат одного дня», называет его подлинным отцом поставангарда, живописного постмодернизма, концептуализма и много чего другого. Соц-арта в том числе. Мысль Барабанова: Бахчанян — не последователь и не постмодерный воскреситель, Бахчанян — отец массы современных школ, направлений, «практик». В живописно-искусствоведческой терминологии я не силен и оценивать такие сюжеты не берусь. Меня в данном случае интересует всегдашний вопрос этой серии: европеец ли Бахчанян?

Конечно. Во-первых, он армянин, а Армения — как будто бы европейская страна. Бахчанян же не просто армянин, а на 150 процентов, как сказал он Довлатову. Что это значит? — Даже мачеха была армянкой, ответил Бахчанян. Хотя родился он в Харькове, то есть на Украине, а Украина тоже Европа.

И еще европейское, то есть высококультурное в нем: дух пародии, высокой насмешки, легкий дух осознавшей себя и уже играющей с собой культуры. В давние времена, помнится, я смотрел французский фильм «Фанфан Тюльпан» и думал: когда же в России будут делать подобное? Не в смысле кино — этот веселый фильм отнюдь не шедевр кинематографии, а в смысле изживания и преодоления собственного тяжелого прошлого. Известно ведь: человечество смеясь расстается со своим прошлым.

Мы с Бахчаняном смеемся — но прошло ли прошлое?