Нью-йоркский журналист Наташа Шарымова, работающая над проектом "Нью-Йорк + Бродский", собирает воспоминания друзей поэта. В ее аудиоархиве, который лег в основу нескольких выпусков передачи "Культурный дневник Радио Свобода", есть записанный в 2011 году разговор с ленинградским, а впоследствии нью-йоркским букинистом Александром Рабиновичем, обладателем коллекции автографов Иосифа Бродского. Мы публикуем фрагменты из этой беседы.
– Я бывший ленинградец. В 1956 году окончил книготорговый техникум и поступил на работу в книжный магазин в отдел старой книги. Там я работал под руководством опытных книжных антикваров. В 1959 году познакомился с Иосифом Бродским, которого привел ко мне мой близкий приятель, впоследствии известный писатель Сережа Вольф. Я уже работал в магазине на углу Литейного и Жуковского, а дом Мурузи находился в нескольких кварталах от этого места. Иосиф каждый раз, когда шел в сторону Невского, к нам заходил. Это было время, когда только-только стали разрешать продавать книжки поэтов Серебряного века, и у нас очень интересная была витрина – первые издания Ахматовой, Цветаевой, Мандельштама, Блока. Это был еще запретный плод в то время. Конечно, всем это было интересно.
У нас с Бродским были хорошие приятельские отношения, но не было тесных контактов, я был занят на работе, а у него был совершенно другой круг знакомых и друзей. Ему были интересны книги, которыми интересовалась вся молодежь этого круга. Это первые издания Ахматовой и Цветаевой. Ребята, которые тянулись к поэзии, приходили, смотрели на эти книги.
– Кто-нибудь из них покупал?
– Редко, потому что это все было дорого, а денег не было ни у кого. Во всяком случае Иосиф не покупал ничего, но жадно смотрел на эти книги. Их нигде нельзя было увидеть: в музеях они были спрятаны, в библиотеках их тоже не выдавали, а в магазине старой книги они стали появляться. Как только на них стали более-менее приличные цены, то они появились на рынке. У людей того времени оставались коллекции.
– Книжки можно было взять с витрины?
– Я все это давал, показывал. У нас были три витрины с такими книгами. Они очень красиво выглядели, как мозаика такая, все они оформлены художниками, известными графиками того времени. У меня есть один из Сводных списков книг, подлежащих исключению из библиотек и книготорговой сети, "для служебного пользования". Многие книги входили в эти списки. В этой организации – Горлит – работали люди, подобные тем, которые судили Иосифа, заскорузлые сталинисты, которые знали наизусть все списки. Они приходили в магазин, и, если на полке стояла книга, находили ее моментально. Как правило, это были женщины, а начальник у них мужчина был по фамилии Плеханов. Если что-то они находили, что не подлежит распространению, они составляли акт, и потом были неприятности у директора. В конце 70-х годов эти списки стали тоньше и тоньше, во всяком случае такая литература была разрешена.
– Как вы с Иосифом встретились в США?
– Я приехал сюда в 1977 году, и в 1984-м было выступление Бродского в Сохо, в галерее Яши Рыклина. Я прочел в газете об этом, там было написано, что строго по приглашениям, я нашел телефон Иосифа, ему позвонил. Он говорит: "Приходи". Там было чтение стихов. Я пришел, там было много знакомых. У нас была приятная встреча, и мы стали перезваниваться время от времени. Однажды он мне позвонил и попросил найти ему двухтомник австрийского писателя Музиля на русском языке. Я был как раз в Манхэттене, я к нему заскочил, под рукой не было бумаги, я это имя слышал впервые тогда, он вырвал чек из чековой книжки, здесь мы записали. Таким образом, у меня его чек остался. Одновременно с этим он спросил, нет ли у меня книги Мариенгофа "Циники", он хотел прочесть ее. У меня оказалась эта книжка, издана она была в Берлине в 1928 году. Я ему привез эту книжку. Все это закончилось тем, что он мне подарил сборник с автографом "С благодарностью за выручку".
– Какими книгами еще Иосиф интересовался?
– Его любимый поэт русский XIX века – Баратынский. У меня был экземпляр первой книги стихов Баратынского, 1826 года, в первозданном виде. И я ему просто подарил, потому что знал, что его это интересует. Поэт, которого он ценил, как он говорил, выше Пушкина.
– А что Иосиф сказал, получив эту книжку?
– "Спасибо, старик". Иосиф приезжал ко мне, есть фотография, где мы сфотографированы вместе. Однажды я ему позвонил, поделился, что мне удалось найти альбом с раскрашенными гравюрами видов Петербурга художника Паттерсона. Это вещь чрезвычайно редкая. Альбом содержал 15 листов, в Эрмитаже не было полного альбома такого. Он говорит: "Я хотел бы посмотреть". Я говорю: "Приезжай, посмотри, пообщаемся". Он выбрался, приехал. Этот альбом я ему показал. Он сказал: "Я скажу Мише Барышникову, чтобы он купил". Так и произошло, Миша купил. Параллельно я ему показывал книжки по истории Петербурга.
Был на 8-й авеню такой маленький магазинчик во время перестройки, всякие шапки, погоны советские, матрешки с изображением маршалов. Открыл эту лавочку человек пожилой, который получал товар из России. Я как-то зашел туда, кто-то мне сказал, что у него на церковнославянском языке книжка конца XVIII века была. Я не нашел в ней ничего примечательного. А он для того, чтобы придать значимость, сказал: "Эту книгу смотрел Иосиф Бродский и сказал, что это интересно".
Был такой американский коллекционер Тоби Холцман, который собирал книги, собирал большие коллекции русских авторов и дарил их в университеты, в Стэнфордский университет, в Гувер, Нью-Йоркскую публичную библиотеку. Он собирал главным образом трех русских авторов – Пастернак, Бабель и Бродский. Он одержим был этим.
– У него были русские корни?
– Нет. Он не умел читать по-русски, даже не пытался. Очень человек способный был. По профессии он строитель, перестраивал старые дома и продавал их. Он встречал вместе с Проффером Бродского в Вене. Появились в продаже пару книг с автографом Иосифа ему, я их купил. Вот "Остановка в пустыне", первое издание с надписью: For Mr Holtzman and his remarkable library, Joseph Brodsky. Тоби Холцман был очень произраильский человек. Ходили разговоры, что он хотел, чтобы Иосиф уехал из Вены в Израиль. Но этого не получилось, и он здесь с ним тесно контактировал как коллекционер, автографы брал. Иосиф его познакомил со мной, потому что он собирал автографы Бабеля, Пастернака. Он однажды позвонил мне и сказал, что его рекомендовал Бродский. Мы после этого подружились с ним, были в тесном довольно контакте. Я ему помогал собирать всякие редкости. Он кое-что читал в переводах, но вообще у него были консультанты – например, Лазарь Флейшман, очень важный пастернаковед. Очень интересный, необычный человек был, с хорошей памятью, быстро все схватывал. Когда собирал Бабеля, он попал в архив Сталина в Москве, как-то он сумел туда пробраться. У него деньги были, и он одержимый был. Он поддерживал Нью-Йоркскую публичную библиотеку, переводы русских авторов на английский язык собирал. Собирал обстоятельную коллекцию, потом дарил это в Гувер, в Стэнфорд. Самая большая коллекция Пастернака там находится от него.
У меня есть несколько автографов Бродского. Вот автограф на фотографии: "Алику Рабиновичу от обожающего его обладателя этой физиономии и автора помещенных тут художественных произведений. Иосиф Бродский, Нью-Йорк, сентябрь, 1988 год".
Вот журнал, в котором напечатаны "Трофеи" Бродского, тут автограф: "Это трофеи нашего общего детства. От Иосифа Бродского. 18 сентября 88 года. Нью-Йорк".
Вот стихотворение:
A Short Russian Ode for Mike Twomey on His Birthday
(by Joseph Brodsky and Anatoly Naiman)
Я знал тюрьму, я знал свободу,
И вам, большому кораблю,
Я поднести желаю оду,
Я, верьте мне, не отступлю.
Пугают сходством дни и годы,
Пленяют сходством рифмы оды.
Солдат, убивший в Палестине,
Потом служивший во дворце,
Вы на Руси – фонтан в пустыне,
И в вашем, dear Mike, лице
Поэт поёт посредством оды
Ирландской торжество Природы.
Какие существуют мерки
И есть ли в мире чудеса
Для тех, кто побывал в Дюнкерке?
Мike! Да хранят Вас небеса
Парижа, Рима и Варшавы
И вообще любой державы.
Москва, 1968 год
Вот письмо Кузьминского, датированное 1994 годом, 20 января. Костя Кузьминский в своем репертуаре, он пишет: "Иосиф, доколе ты будешь попустительствовать (не обращать внимания) на заведомое искажение дел литературных, связанных с твоим именем? Исправно покупая новые и новые издания твои на родине, уфляндовско-гординские и неведомых мне иных составителей, минские и питерские издания, двухтомники и заявленные "полными", я поражаюсь (одобренной тобою?) безвкусице и малограмотности составителей. Что, Володя не знает, кто делал первую твою книгу? Знает. Ну ладно я там, но Гришка слепой, он же Григорий Леонович Ковалев, носившийся с твоими текстами, безобидный, но искренний графоман Боренька Тайгин, их набиравший, Алик Гинзбург, помирающий сейчас от рака, да собравший и переправивший книгу на Запад, они тоже не должны быть упомянуты?" В таком духе все письмо с претензиями, что Иосиф заелся, разжирел, многих забыл и прочее. Это письмо на семи листах.
Ответ Иосифа был такой – четыре листа. "1994 год, 29 января, Нью-Йорк. Милый Константин, я во многом виноват перед людьми и перед Богом, но не в том, за что ты меня упрекаешь. К изданиям своим я отношения никакого не имел и не имею так же, как и к неизданиям. Помогаю я устно и письменно тем, кто в помощи этой нуждается. Отзываюсь сдержанно или отрицательно о тех, кто других чувств у меня не вызывает. Антология твоя, которую видел мельком, произвела на меня впечатление чрезвычайно тягостное (потому и мельком). Прежде всего разнузданностью тона. В частности, замечания твои об А. А. абсолютно хамские. Д. Б. был прав, попросив меня каким-то образом это приостановить. Удалось ли? Не помню. Боевое прошлое боевым прошлым, но выходящее из-под твоего пера-машинки-компьютера представляется мне относящимся менее к литературе, чем к патологии. Я не берусь ставить диагноз, Константин, хочу только тебе напомнить, что писанина и литература – не одно и то же. На меня писания твои производят впечатление секреции, обильного выделения разнообразных плазм, но не сердца, тем более не ума. То, что ты имеешь на это право – несомненно, и то, что под эти выделения можно подобрать философию, тоже. Но у меня есть право сторониться того, что мне чуждо. Отсюда мое молчание. Я не стал бы отвечать на твое последнее письмо, если бы не страшное чувство, что не напиши я тебе сейчас, возможно, не напишу уже никогда. Я знаю, что за всем этим многословным бредом, который ты городил и городишь, стоит нормальный, несчастный, отзывчивый и неуверенный в себе, не желающий никому зла человек, способный хорошо относиться даже ко мне. Но стена, которую ты возвел, то мутное море слов, которое ее окружает, их не перешагнуть, не разодрав промежность. Я не девушка, и пусть все останется, как есть, хотя это и не к лучшему. Твой Иосиф".
– Откуда эта переписка?
– Я купил. Вдруг в один прекрасный день пришло в голову: не спросить ли мне у Кузьминского, нет ли у него чего-нибудь? Я ему позвонил, говорю: "У тебя есть автографы какие-нибудь?" – "Есть письмо. Я продам тебе". Я приехал к нему моментально. Он сразу заломил деньги такие, Костя – человек коммерческий.
– Пришлось торговаться?
– Нет, торговаться бесполезно. Я купил, и всё.
