Во второй части этого выпуска: In memoriam. Историк культуры Мирон Петровский (1932-2020). Джазовый музыкант Игорь Берукштис (1933-2020).

В передаче из цикла «Современная музыка» Карина Арзуманова представляет скрипача Дмитрия Ситковецкого.

Редкие встречи ковидной эпохи ценишь особенно. В Праге прошел музыкальный конкурс "Концертино Прага". Жюри конкурса возглавил Дмитрий Ситковецкий, скрипач, дирижер, автор многочисленных транскрипций для струнных, художественный руководитель ряда фестивалей, камерный музыкант и педагог. Родившийся в семье выдающихся музыкантов – скрипача Юлиана Ситковецкого и пианистки Беллы Давидович, – Дмитрий Ситковецкий учился в Центральной музыкальной школе в Москве, потом в Московской консерватории и нью-йоркской Джульярдской школе. Мы встретились побеседовать в центре Праги.

Карина Арзуманова: Финал конкурса "Концертино Прага" проходил в пражском "Рудольфинуме", в неоренессансном зале с чудесной акустикой и славной историей.

Дмитрий Ситковецкий: Зал вообще изумительный. Для меня лично это особый зал, поскольку здесь немного таких залов, где играл и мой папа. Папа здесь записал концерт Сибелиуса с дирижёром Аносовым, с Чешской филармонией, это был 1953 год. Его здесь помнили и сейчас помнят. И мама, конечно, здесь играла на "Пражской весне". Вообще зал замечательный. Мне вчера рассказали забавную историю, есть такая легенда, никто не знает, так это или не так, но когда немцы взяли Прагу, они обратили внимание, что там статуи композиторов есть, и они приказали убрать еврея Мендельсона. Поскольку надо было лезть наверх, это приказали сделать солдатам, которые не знали, как Мендельсон выглядит. Они посмотрели у кого самый длинный нос, и сняли Вагнера. Так что это для меня семейный зал. Во время одного из моих первых концертных туров в 1987 году я здесь играл. Берлинская стена еще стояла. Я приехал с Роттердамским оркестром.

– Я хочу вернуться в вашу юность. Как в таком успешном мальчике, в какой момент возник диссидент, пусть даже и внутренний?

– Именно из-за того, что я был в центре событий. Я знал, что такое быть большим музыкантом как Давид Ойстрах. Каждое лето на Рижском взморье он меня просил поиграть, хотя я был учеником его главного оппонента из другого лагеря Янкелевича. Я, конечно, ему играл. Он немножко следил за моим развитием. Он был великий музыкант, признанный во всем мире, тем не менее, он должен был спрашивать разрешения, любой служащей посольства мог ему сказать: туда вы не можете пойти, с этим вы не можете встретиться. Я понимал, что это были очень высокопоставленные рабы государства. Они работали, зарабатывали валюту, они были со всеми наградами, титулами, но свободы у них не было. Об этом говорили дома.

– А что происходило в школе?

– В школе немножко другое, конечно, было. Там наряду с династиями Ростроповичей, Коганов, Ойстрахов, внук Ойстраха был, внук Шостаковича, Гилельса дочь и так далее, там было много династий, но были совершенно феноменальные таланты, которые вышли вообще неизвестно откуда – Миша Плетнев, Катя Новицкая. Конечно, в Центральной музыкальной школе обстановка была контра, потому что все знали, мы уже читали. Это было все-таки поколение после оттепели. Мы все время читали запрещенную литературу и распространяли. Кто-то находил журнал "Плейбой", конечно, это было, безусловно, популярно. Но не только этим мы интересовались. Самиздат шел вовсю. А поскольку многие родители еще и ездили, привозили, я знал песни "Битлз", я могу сказать, в какой год вышел какой альбом и что там было – это тоже была контра, это тоже было нельзя. Потом позже мой брат Саша Ситковецкий был одним из родоначальников русского рока, "Автограф". Его первую группу назвал я – "Високосное лето". К сожалению, умерший Крис Кельми не был Крис, он был Толя, когда они приехали в Рузу, я там как раз был, он мне говорит: "Дима, ну что это за имя Толя? Что это за имя для рокера?". Я говорю: "Да, это, конечно, не пойдет". Вышел "Солярис" Лема к тому времени с главным героем Крисом. Таким образом я был его крестный отец. Музыканты первой группы моего брата говорят: "Слушай, мы прошлым летом организовали группу, нет названия хорошего". А дело происходило в феврале 1973 года, студенческие каникулы в Рузе. Я говорю: "Прошлое лето, 1972 год, високосный. Так что "Високосное лето".

Я знаю Андрея Макаревича. Андрея я встретил так. Сидит какой-то интересный, необычно выглядящий, кудрявый мальчик и курит трубку. Мы курили сигареты. Трубку в 19 лет. Я говорю: "Что ты выкобениваешься?". И вдруг он мне рассказывает такие красивые поэтические истории: вот эта трубка с таким характером, вот эта трубка с таким. Я так удивился, думаю: вот это будет русский Леннон. Намного позже я с ним в Одессе оказался одновременно, заинтересовал его войти в мой проект "Черт, солдат и скрипка". Мы были в принципе контра. Это была очень активная жизнь.

–Активная, счастливая по описаниям жизнь. Вот такой контра, а со стукачеством вы не сталкивались?

– Еще как сталкивался. Не впрямую, потому что ко мне никто никогда не обращался, но косвенно была очень интересная история. Как выяснилось позже, уже с 10 класса на каждого из нас, учеников ЦМШ, класс А и класс Б, человек 30-40 15-17-летних было заведено досье, которыми заведовал человек, у которого был свой кабинет в Консерватории. Его звали Ростислав Петрович, не помню фамилии. Он за нами за всеми следил. У нас была одна стукачка точно, хорошая скрипачка из провинции, она рассказала это моему другу, поэтому я знал просто из первых рук практически. Я, конечно, уже понимал, что я буду инородное тело. Я чувствовал такие взгляды на меня в метро, в троллейбусе. Cейчас идет движение Black Lives Matter, конечно, евреям легче это воспринять, хотя это трудно описать. Нас всех, был ли я еврей, армянин, грузин, азербайджанец, нас честно, если вспомнить, называли "черножопыми", между нами говоря. Мы все казались большинству, трудно хорошее слово назвать, но мы – это инородное тело. И это я не просто чувствовал в Консерватории. То, что нам надо было играть и учиться не просто лучше, чем другие, а раз в пять, а лучше в десять, чтобы куда-то попасть – это стопроцентно. Конечно, даже нам трудно себе представить, что такое быть чернокожим среди абсолютно белой среды – это уже совсем. Потому что все-таки тут было и смешение, кто-то мог выглядеть немножко темнее, немножко светлей, но это было. Я чувствовал, что мне эта страна, эта система, при том, что культура изумительная, я ее увез с собой, я ее никогда не терял и язык очень любил, полюбил его даже, может быть, больше, когда уже был за кордоном.

–Вы окончили Консерваторию в Москве?

– Нет, Консерваторию я не окончил. У меня к тому времени какие-то сложились принципы, мне стало там тесновато. Но помимо системы я, конечно, уезжал и от гнета, нельзя сказать от гнета семьи, от гнета имени и ожиданий. Если сын одного великого родителя уже под колоссальным микроскопом, а в моем случае два – это уже вообще шансов нет. Если ты не ходил по воде в 10 лет, то считалось, что ты просто уже не состоялся. К тому же я выиграл конкурс в 12 лет. Я не был вундеркиндом, я видел, я знаю вундеркиндов, я, слава богу, им не был. Но тогда это было не просто, потому что от меня ждали чего-то совершенно невозможного. И потом я был совершенно другого плана человек. Много лет прошло, пока мама моя, которая, казалось бы, должна была меня знать, в какой-то момент сказала: "Да, конечно, ты другой, чем я и Юлик". Потому что они были рождены играть на этом инструменте, в этом был весь их мир. Вот мама была абсолютно посвящена этим 88 клавишам, она себя прекрасно там чувствовала, ей ничего другого не нужно было. А меня всегда интересовало что-то новое, что-то другое, альтернативное. Я помню, я спорил даже со своими великими педагогами, когда они мне говорили, например, Мария Соломоновна настаивала, что вот так надо играть. Я говорил: "Мария Соломоновна, я сыграю так, но почему? У меня минимум есть пять вариантов других, почему это лучше, чем другие? Я вам все пять сыграю или шесть". "Нет, надо так". Ответа у нее не было. Юрий Исаевич Янкелевич, я с ним тоже спорил. "Слушай, Димка, у тебя уже одна профессия есть – разговорный жанр".

В 1977 году Дмитрий Ситковецкий переехал в Америку.

–Я попал сразу в Джульярдскую школу, я хотел туда попасть. Я выиграл конкурс местный буквально через два месяца после прибытия в Нью-Йорк, стал опять первым парнем на деревне. Но я не играл полтора года, во мне столько всего скопилось. Играл на бис два раза, мы повторили вторую часть и еще один бис, вообще зал разорвался. Меня вызывают к декану, я думаю: сейчас дадут какую-то хорошую скрипку, что-то такое. Я просто был действительно первый парень на деревне. И он говорит: "Да, конечно, концерт был очень успешный, но я вам хочу сказать, что все равно, хоть это был открытый концерт, это концерт нашей школы, а у нас не полагается играть на бис". Я говорю: "Что вы говорите? Интересно. Я только что приехал из самой коммунистической страны, где всех зажимают. Я всю жизнь там учился, играл очень много раз, никто никогда не запрещал играть на бис". Он так на меня посмотрел, он понял, что со мной кашу не сварить. Вот так у меня всегда, всю жизнь – я родился в меньшинстве и в контре, так я и умру. Потому что это просто в замесе моем. Через два месяца я уже был в конфликте с Джульярдом.

Несколько лет назад в Москве прошла премьера музыкально-театрального шоу "Черт, солдат и скрипка" по мотивам мелодрамы Игоря Стравинского "История солдата", истории читаемой, играемой и танцуемой. Вдохновителем проекта и автором музыкальной компиляции стал мой сегодняшний собеседник.

– У меня взаимоотношения со Стравинским и с "Историей Солдата" с 1978-79 года, это годы второй моей жизни уже на Западе и моего второго обучения в Джульярде. Я был внутри этой пьесы, естественно, по-английски, 20 раз. Я понял, что текст слабоват и устарел. Непонятно, почему дьявол выиграл, что там получилось. Я понимал, что пьеса не работает. Я уже к этому времени был успешный автор многих транскрипций, и эта пьеса все время стучала мне в дверь. И в какой-то момент я начал заниматься этим делом, я понял, что мне нужен новый текст.

– Какие планы на ближайшее будущее?

– Сейчас я сделал совершенно неожиданное, коронавирус – довольно интересная штука, я не так давно подружился с замечательным композитором Десятниковым из Питера. Он написал в 2017 году замечательный цикл "Буковинские песни". Буковина – это очень интересное место, сейчас наполовину в Украине, отчасти в Румынии. Там во время Австро-Венгерской империи скопились все талантливые нации, цыгане, евреи, венгры, румыны, украинцы. Карпаты, что-то там в воздухе есть особое. И я, послушав этот замечательный цикл, который он сделал для рояля, я ему говорю: "Леня, а вы не думали, что это хорошо бы звучало и для струнных? Я думаю, что у меня времени еще долго не будет". Вдруг все останавливается. Естественно, я помню нашу чудную встречу, ноты у меня есть, думаю: ну-ка, давай-ка возьмись за дело, сейчас появилось время. И за два месяца я сделал очень интересную работу, активизировал свой камерный оркестр, разбросанный по всему миру, и мы теперь выпускаем одну за другой "Буковинские песни" уже для струнного оркестра. Это мы делаем совершенно новой техникой. Это сложная очень система, должно быть не длинное, потому что, чем длиннее, чем медленнее музыка, тем сложнее, это очень трудно все сводить. Делается трек так называемый. Все записывают дома на айфонах. Иногда даже в сложных моментах делаем дополнительную паузу, потом опять начинаем, чтобы вступить вместе. Это все сводится. Это колоссальная история, 20 треков, 20 музыкантов, и это все сводится.

У меня есть замечательный звукорежиссер и видеорежиссер, потом это все оформляется, показывают, кто играет соло или эта группа, получается очень красочно. Если не смотреть, полное впечатление, что это играется вживую. Поэтому я собираюсь этот маленький цикл закончить в ближайший месяц или шесть недель. Это у нас будет документ. Несколько человек, Сиэтл, Сан-Франциско, Майами, Нью-Йорк – это только американские, а здесь у меня Лондон, Цюрих, Швеция, Финляндия, Москва, Италия, Испания и много очень в Голландии. Наполовину русские, наполовину нет. Оркестр был сделан специально, как бы проецируя мою историю, я же тоже гибрид, я половина русский продукт, русской школы, две трети своей жизни я прожил на Западе. Я не типичный русский музыкант уже во многом, и человек тоже скорее западный.

Далее в программе:

In memoriam

Историк культуры Мирон Петровский (1932-2020).

Джазовый музыкант Игорь Берукштис (1933-2020).