Владимир Васильев. Михаил Шолохов. В сознании А. Солженицына и его единомышленников. – М.: Родина, 2020.

Георгий Адамович довольно часто в своих литературных заметках задавался вопросами: удалась ли советская литература? Что от нее останется? Критик имел в виду, главным образом, не авторов, составивших себе имена к 1917 году, – Максима Горького или Алексея Толстого, а те поколения, что вступили в литературу, начиная с 1920-х гг. Адамович внимательно прочел и рецензировал сборник 98 автобиографий советских писателей: Михаил Борисоглебский и Михаил Губер, Александр Зубов и М. Карпов, Д. Крептюков и А. Тверяк сочинили целые поэмы. "Серое, лохматое небо. Горы. Лес. И горсточка каменных и деревянных строений – Тирлянский завод – моя родина" (Борисоглебский). "…Громадная усталость. Первая привязанность. Надлом. Шалый (вероятно, патологический) поступок. Советская тюрьма. Выход из партии. Глубокий самоанализ. Письмо умершему великому учителю" (Крептюков). Снижение культурного уровня писателей, их угодливость перед властью, изолированность от зарубежной жизни, и разумеется, цензура и надсмотр советского режима – все эти факторы побуждали Адамовича писать, что советская литература "не удалась". Немалую роль играло и то, что значительные произведения в 30–40-е гг. писались, по сути, для единственного читателя – Иосифа Сталина, менее всего бывшего "просвещенным монархом". В то же время Адамович (и не он один) не сомневался – некоторая часть советской литературы избежит забвения времени. К числу "уцелевших" Адамович относил и Михаила Шолохова.

Человеческая и творческая биография полна загадок и противоречий. Был ли юным талантом двадцати с небольшим лет, что придумал целую вселенную картонных тихих донцев (Набоков не собирался хвалить Шолохова, но получилась не вполне критика: персонажей самого Набокова отличает умышленная искусственность)? Или Шолохов – великий плагиатор, испортивший рукопись "Тихого Дона" Федора Крюкова, как полагали И. Медведева и А. Солженицын? Шолохов был то ли единственным сыном (И. Лежнев), то ли меньшим – восьмым (Е. Поповкин). Шолохов был и казаком, потому что его мать выдали замуж за казака Стефана Кузнецова; но он и не был казаком, потому что отец его, Александр Шолохов, был торговцем и приказчиком. В 1920–1922 гг. Шолохов работал статистиком и налоговым инспектором в Каргинском исполкоме и Каргинской заготконторе – следовательно, участвовал в продразверстке, иначе говоря, в безжалостном изъятии у крестьян зерна и продовольствия. Он угодил под суд, а причины обвинения разнятся – снижение налогов или превышение власти, и был приговорен к расстрелу, замененному годом условного заключения. На Дону и после фактического утверждения Советской власти продолжалась гражданская война. Прадед мой Евгений Львов работал в 1920–1921 гг. в политотделе Новочеркасской ЧК. Он был художником и занимался в основном агитационной работой – оформлением спектаклей. Но случались и другие поручения; он рассказывал мне о командировках в деревни, когда надо было выяснить хозяйства, подлежащие грабительской разверстке, и это было опасно – с подобными эмиссарами нередко безжалостно расправлялись. Он говорил, что действовать следовало молниеносно – приезжать и почти тут же исчезать, за такое короткое время спросить можно было разве только информаторов, а можно ли доверять их словам!?

Загадочно свидетельство Ростислава Плетнева (1903–1985), эмигранта, преподавателя русской литературы и критика, о встречах с молодым Шолоховым в Пражском архиве в 1927 году, где будущий автор "Тихого Дона" изучал историю казачьего движения. В биографиях Шолохова никаких упоминаний о Праге нет, но и нет оснований не верить Плетневу. Он точно помнил русоволосого молодого человека, который в войне не участвовал, интересовался разными частностями. Плетнева поразил ужасный галстук Шолохова – ярко-голубой с желтыми и красными широкими полосами, а руки у него были крупные, но не мозолистые – руки душителя по ремеслу.

Загадочна история с попыткой Ростовского НКВД летом-осенью 1938 г. сфабриковать дело о подготовке казачьего восстания против Шолохова и вёшенских администраторов (Красюкова и Лугового). Одни авторы пишут, что Шолохов добился оправдания в беседе с Ежовым, а Р. Медведев считал, что Шолохова арестовали, но ему удалось убедить Сталина в невиновности. Известно, что Сталин упрекал Шолохова в грубейших ошибках и прямо неверных сведениях в романе, но разрешал публикацию продолжения. А как относился к советской государственной машине Шолохов, написавший, что рожь будет жить до поры, пока не придет хозяин и не пустит чекакающие ножи косилки резать, умерщвлять никлый стебель?

Трудно найти объяснение и такому противоречию. С одной стороны, Шолохов надолго откладывал продолжение публикаций своих больших вещей. Так было и с "Тихим Доном", где он надеялся сохранить объективность в рассказе о донском восстании и судьбе Григория Мелехова. Так было и со второй частью "Поднятой целины", где он рассчитывал написать другой конец Давыдова – самоубийство в ежовском застенке. С другой стороны, Шолохов молча санкционировал множественные исправления и изъятия. Эмигрантский филолог и биограф Шолохова Г. Ермолаев насчитал в "Тихом Доне" в редакции 1953 года не менее 400 политических и 300 пуританских редакторских исправлений, которые означали конец романа как художественного и исторического произведения. Кем же был Шолохов в первую очередь – коммунистом или писателем?! Насколько прав был Адамович, писавший, что у Шолохова есть чувство творческого достоинства. Ему верят – и не напрасно. Может быть, он архи-правоверный коммунист, архи-ревностный сталинец, не знаю, но он иначе, нежели другие, относится к читателю, он не подмигивает ему, как циник цинику.

Эти и другие трудноразрешимые вопросы беспокоили многих знаменитых и безвестных читателей сочинений Шолохова в эмиграции. Их реакции посвящена настоящая книга, составленная Владимиром Васильевым (1944–2008), специалистом по творчеству Шолохова, публикатором и комментатором его ранней прозы, который принимал участие и в издании динамической транскрипции рукописи "Тихого Дона" (выпущена ИМЛИ в 2011 г.). Васильев собрал и прокомментировал ряд критических откликов 1920–1980-х гг. на творчество Шолохова, мемуары о встречах эмигрантов с ним, а также большой очерк Германа Ермолаева, опубликованный на английском языке в 1982 г.

В. Ходасевич и Н. Берберова под коллективным псевдонимом Гулливер в кратких отзывах о первых частях "Тихого Дона" и "Поднятой целины" писали, что художественная правда на стороне белых и антиколхозников благодаря настоящему таланту, изобразительной силе и вкусу автора. Юрий Фельзен отмечал бесстрастное и бесповоротное осуждение Шолоховым жестокостей войны; жизненность и поэтичность многих сцен при одновременной вялости в изображении всего неказачьего, "русского". Адамович подчеркивал органичность таланта Шолохова: Он воодушевляется только тогда, когда перед ним мир, еще не нарушивший своего естественного, первоначального строя. Бывший атаман Донского войска и писатель П. Краснов ставил Шолохова в один ряд с другими писателями казачьей жизни: Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем, Л. Толстым. Вера Александрова отнесла Шолохова не к революционерам-ниспровергателям, а к продолжателям великой традиции: По всему своему письму он единокровный наследник старого литературного богатства. Герои Шолохова, подобно героям Толстого, не только строят свои жизни, но в то же время выполняют общенациональные задачи эпохи. Николай Оцуп подчеркивал эпическое дарование Шолохова, его способность облагородить ужас правдой трагедии. Бунин довольно критично писал в дневнике: Талантлив, но нет словечка в простоте. И очень груб в реализме. Все-таки он хам, плебей. Алданов называл "Поднятую целину" макулатурой и подхалимством Сталину, но признавал, что советские писатели вынуждены ходить "между гвоздями". Солженицын, впрочем, не веривший в авторство Шолохова, возмущался несоответствием формы и содержания: Но от этих великолепных – вставных – пейзажей, и от крепости донского языка, и от верных черт казачьего быта – тем правдоподобней и отравней воспримется вся агитпропская ложь, которой эта книга служит: оклеветать и казачество, и всероссийское крестьянство, и оправдать свирепую расправу над ним.

Разумеется, особенно внимательными читателями Шолохова были эмигранты-казаки, которые считали его явлением казачьей литературы, всего лишь написанной по-русски. Казачья же вольница старается избавиться от всех "опекунов" – Корнилова, Керенского или Ленина – и хочет лишь защитить свою землю, политую кровью предков. Другие критики тоже подмечали эту особость шолоховского творчества: Оцуп писал о казачестве, живущем по Домострою и ужасному русскому средневековью; Александрова считала, что Шолохов сумел показать демократические навыки казаков. Сам Шолохов довольно откровенно высказался относительно названия своего последнего и незавершенного романа "Они сражались за родину": Каждый солдат сражался за то, что было для него его малой родиной – за свой дом и сад, за свою реку, за своих детей и любимых. Поэтому слово родина в заглавии романа не следует писать с большой буквы.

Почти все сочинения Шолохова посвящены "людям на войне" – внешней, гражданской или классовой. Для его книг характерны острые конфликты, динамичные сюжеты и выразительные диалоги (Г. Ермолаев). Обычно политический антагонизм достигает такого накала, что развязкой может быть только насильственная смерть. Шолохов склонен к черному юмору, и порой картины жестокости и насилия описаны карикатурным языком. Таково свойство психологии многих людей, переживших стресс войны. Герои Шолохова слишком часто видели над собой черное небо и черный диск солнца. Говоря о своей юношеской фотографии в журнале, Шолохов писал младшему сыну и невестке в 1958 г.: В том возрасте я мог "убивать и быть убитым", а ты можешь "избирать и быть избранным". Таким было и сознание советских людей, которые утверждали Советскую власть, чтобы затем ее установить во всем мире, и соответствующим образом воспитывались с детства. От глухого или насмешливого бесчувствия не так далеко до патологической жестокости, и нередко Шолохов эту грань в своих сочинениях переходил. Характерен его рассказ "Ветер", опубликованный в 1927 г. и не издававшийся до 1987 г. 30-летний красивый казак Харитон Турилин потерял во время отступления белых от обморожения обе ноги (их скормили свиньям). Он возвращается домой, где осталась лишь его 16-летняя сестра. Он просит ее тайно с ним сожительствовать, а после отказа – усыпляет угарным газом и насилует. Пелагея после этого уезжает, а Харитон зарабатывает деньги подпольными абортами, при этом погибают две девушки. "Ветер" построен в форме разговора Турилина с гостем, и в конце герой спрашивает учителя, может ли он рассчитывать на пенсию. Эпизоды с инцестом позже встречаются и в "Тихом Доне". Эссад-Бей, рецензент в "Вольном казачестве", вполне справедливо утверждал: Это потрясающе ужасная книга, ее можно было бы назвать "Жестокой Россией", ибо из бесконечных унижений пьянства, битья и послушания слагалась жизнь этих людей. И все же они умели быть счастливыми, подобно первобытным племенам, которым достаточно для счастья немного воздуха, хлеба и женщины.

Пожалуй, что и в лучших своих проявлениях люди Шолохова лишь следуют за природой и животными инстинктами: В мае бились возле часовни стрепета, выбили в голубом полынке точок, примяли возле зеленый разлив зреющего пырея: бились за самку, за право на жизнь, на любовь, на размножение. Думаю, что это всегдашнее свойство Шолохова – изображать советских людей как людей на войне – делает его наиболее характерным и важным человеком в советской литературе. И потому кажется символичной история гибели большей части его архива во время Великой Отечественной войны: листы шолоховских рукописей ушли на растопку печурок и самокрутки для бойцов, став участниками войны и ее жертвами.