Марьяна Торочешникова: Елизавета Семеновна Михайлова не бездомная, у нее есть избенка во Владимирской области, но она надеется вернуться домой – в Москву, где ее семье не нашлось места после ареста отца в 1937 году. Николай Анверович Ибрагимов – сын крымского татарина. Он родился на Урале, куда после раскулачивания в 1930 году отправили на спецпоселение почти всю его семью. Он мечтает вернуться на родину отца – в Севастополь. Это история о праве вернуться в родные места тем, кто лишился дома из-за репрессий советских времен. Это история о законе, который не работает, и о тысячах людей, которые по сей день, спустя десятилетия после сталинских репрессий, продолжают жить в ссылке.
"Стена скорби" в Москве – памятник жертвам политических репрессий, открытый в самом центре города, на пересечении шумного Садового кольца и проспекта академика Сахарова. Мемориал довольно внушительных размеров. Центральная его часть – полукруглая бронзовая стена с двухсторонним барельефом – сотни обезличенных человеческих фигур, навсегда застывших в движении. Символ трагедии человеческих судеб, людей, вычеркнутых из жизни, словно их никогда не существовало.
История, которую мы расскажем сегодня, началась за два десятилетия до Большого террора. По мнению Яна Рачинского, председателя правления Международного "Мемориала", отправной точкой следует считать 1917 год, когда были упразднены все права на недвижимость, ее национализировали, а жилье распределяли госорганы. При этом руководствовались социальными критериями, тех, кого называли нетрудовым классом, например, могли в любой момент выселить буквально на улицу, просто по усмотрению властей. Но сейчас речь не об этих людях, а о тех, кто лишился дома из-за политических репрессий.
Ян Рачинский: В период Большого террора, еще до начала массовых операций, 11 июля 1937 года было издано специальное приказание по Москве – установить такой порядок, чтобы при проведении ареста обязательно опечатывать занимаемую арестованным жилплощадь. При отсутствии членов семьи опечатывать всю квартиру или комнату в квартире, занимаемую арестованным, при наличии членов семьи опечатывать излишнюю площадь. При выселении из Москвы семей осужденных также опечатывать всю жилплощадь выселяемых. То же самое приказание гласит, что обо всех опечатанных квартирах и комнатах следует сообщать начальнику 8-го отдела УГБ НКВД, запретить передавать опечатанную жилплощадь в жилотдел Моссовета. Вообще говоря, почти вся эта жилплощадь оставалась в ведении НКВД и распределялась между его сотрудниками, то есть, в принципе, наличие жилплощади могло быть само по себе мотивом для репрессий.
Почти вся эта жилплощадь репрессированных распределялась между сотрудниками НКВД: ее наличие само по себе могло быть мотивом для репрессий
В большинстве случаев арест главы семьи приводил к тому, что всю семью из Москвы выселяли. Иногда это была ссылка в определенную местность. Мы знаем много примеров, когда поначалу ссылали в поволжские города, в Среднюю Азию, в Сибирь, в самые разные места с предписанием или высылали за пределы режимных местностей. Режимных местностей в Советском Союзе было много, поначалу – всего семь городов, если мне не изменяет память, а к концу советской власти стало уже больше 300 режимных городов, плюс стокилометровая полоса вдоль границы. А если говорить о Москве или Питере, то это не только сам город, но и 100 километров вокруг. Вот тогда и появилось понятие "101-й километр": люди, высланные в связи с репрессиями главы семьи или освобожденные после отбытия срока, как правило, не могли селиться в режимных местностях.
Николай Ибрагимов: В детстве нас дразнили, всех троих: "Ваш отец – враг народа!"
Корреспондент: Собственность отобрать, кулаков ликвидировать. Николай Анверович Ибрагимов – сын крымского крестьянина. В 1930 году почти всю семью его отца отправили на спецпоселение.
Николай Ибрагимов: Пришли энкавэдэшники, все имущество конфисковали, дедушку арестовали и расстреляли. Остальные члены семьи попали на северный Урал. Там были жуткие трудовые условия, их не кормили, они ели кору с берез.
Корреспондент: В спецпоселение отец Николая Ибрагимова попал вместе со своей мамой, братом и маленькой сестрой. Спустя год им удалось сбежать оттуда и добраться до Крыма.
Николай Ибрагимов: Они обратились в прокуратуру: оставьте нас здесь. Разрешили остаться только бабушке, дяде Руфату и младшей, а моему отцу сказали: "Мы тебя посадим".
Корреспондент: Отцу пришлось вернуться на спецпоселение на Урал, но и там ему не удалось избежать ареста.
Николай Ибрагимов: Его объявили японским шпионом, что он проводил контрреволюционную деятельность, разведку в пользу Японии. Не знаю, какую разведку можно проводить в тайге. Там были только деревья и печи, где жгли уголь.
Корреспондент: Спустя год Ибрагимова-старшего оправдали и выпустили из тюрьмы. В 1947 году казалось, что его несчастья должны закончиться – Совет Министров СССР выпустил приказ о снятии ограничений с бывших кулаков. Но отца Николая Анверовича из спецпоселения не выпустили.
Николай Ибрагимов: Так как он был крымский татарин и выселенный из Крыма, его оставили, этот приказ его не коснулся. Отец попал под три вида репрессий: по классовому и по национальному признаку, а также по уголовной 58-й статье, – он трижды реабилитирован.
Корреспондент: Всего отец Николая Ибрагимова провел на спецпоселении 36 лет. Там он познакомился со своей женой, тоже раскулаченной, там же родились трое их детей. Как и родители, они считаются жертвами политических репрессий. Полностью все ограничения с семьи сняли только в 1966 году.
Николай Ибрагимов: Мы жили в бараке – куда мы можем уехать?
Корреспондент: Позже Ибрагимовы перебрались в Узбекистан. В 2008 году Николай Анверович, уже вместе со своей семьей, переехал в Серпухов. В 2014 году, после аннексии Крыма, Ибрагимов решил воспользоваться российским законом о реабилитации жертв политических репрессий, чтобы вернуться на родину – в Севастополь.
Николай Ибрагимов: Мы выехали сначала с семьей, с женой и сыном. Так как у нас не было жилья, мы временно, на два года зарегистрировались у знакомых. Этим мы доказали, что мы вернулись. И через месяц пришел ответ: у вас имеется жилье в Серпухове, более 12 квадратных метров, вы не нуждаетесь в жилье. В общем, закон не работает, считайте, что вернуться невозможно.
Корреспондент: По такой же причине – наличие жилья в другом месте – власти отказались выдать квартиру в Севастополе и брату Ибрагимова.
Марьяна Торочешникова: Цитирую преамбулу к Федеральному закону Российской Федерации "О реабилитации жертв политических репрессий":
"За годы Советской власти миллионы людей стали жертвами произвола тоталитарного государства, подверглись репрессиям за политические и религиозные убеждения, по социальным, национальным и иным признакам. Осуждая многолетний террор и массовые преследования своего народа как несовместимые с идеей права и справедливости, Федеральное Собрание Российской Федерации выражает глубокое сочувствие жертвам необоснованных репрессий, их родным и близким, заявляет о неуклонном стремлении добиваться реальных гарантий обеспечения законности и прав человека. Целью настоящего закона является реабилитация всех жертв политических репрессий, подвергнутых таковым на территории Российской Федерации с 25 октября (7 ноября) 1917 года, восстановление их в гражданских правах, устранение иных последствий произвола и обеспечение посильной в настоящее время компенсации материального ущерба".
Среди гарантий, которые закон дает жертвам политических репрессий и членам их семей, в том числе, право вернуться в тот город или в ту местность, где семья жила до репрессий. И часть реабилитированных граждан смогли воспользоваться этим правом. Проблемы, по словам руководителя судебной практики Института права и публичной политики Григория Вайпана, начались в 2005 году.
Григорий Вайпан: Тогда переписали статью 13 закона о реабилитации. До этого там было написано: "имеют право вернуться в родной город и быть обеспеченными жильем в первоочередном порядке". И кто-то даже успел вернуться. А в 2005 году регулирование этого возвращения отдали на откуп российским регионам, и статью 13 выхолостили, там написали, что это возвращение осуществляется в порядке, предусмотренном законодательством субъектов Российской Федерации. И субъекты РФ с удовольствием ввели разнообразные ограничения на реализацию этого права. Например, в Москве, чтобы реализовать право на возвращение, реабилитированным лицам требуется жить в городе не менее десяти лет и иметь постоянную регистрацию. А для этого нужна какая-то жилплощадь, то есть это абсолютно порочный замкнутый круг. Кроме того, Москва требует, чтобы при этом человек был малоимущим, то есть не мог себе позволить купить жилье в Москве. Не очень понятно, как это соотносится с первым требованием – жить десять лет в Москве, и непонятно, где жить. Требуется не иметь своего жилья формально в собственности или в пользовании и при этом быть обеспеченным жилплощадью менее десяти квадратных метров на человека.
Елизавета Михайлова: Меня обнадежили в ФСБ на Кузнецком мосту, сказали: "Да у вас все хорошо, ваш папа ни в чем не виновен, и вы имеете право вернуться в Москву". Я приехала домой, сказала маме, она засуетилась: "Ой, боже мой..." Ведь это были лучшие ее годы жизни, когда они здесь жили: и работа, и все остальное. Она, конечно, сказала: "Давай".
Корреспондент: Больше 20 лет Елизавета Семеновна Михайлова пытается вернуться в Москву, откуда ее семья была вынуждена уехать еще в 40-е годы. Сначала в 1937 году репрессировали отца.
Елизавета Михайлова: Он якобы был причастен к какой-то контрреволюционной деятельности, за это ему дали девять лет строгого режима, и отбывал он их в Магадане. Когда папу забрали, мама тоже лишилась работы, и ее начали преследовать.
Из-за "волчьего билета" отца семья лишилась жилья в Москве, их не брали на работу в других регионах страны
Корреспондент: Безработица, голод, нищета – с двумя детьми на руках мать Михайловой выживала в Москве. Лиза, третья дочь, появилась на свет позже, когда отец вернулся из ссылки.
Елизавета Михайлова: Его освободили в сентябре 1946 года с "волчьим билетом". Ему запрещали здесь проживать, но он каким-то образом наведывался, все-таки я появилась на этот свет. Через год после моего рождения, 15 февраля 1949 года, его повторно репрессировали – без нового обвинения, по предыдущему.
Корреспондент: Отца Елизаветы Семеновны снова отправили в ссылку, в этот раз на пять лет. Остаться в Москве не смогла и мать.
Елизавета Михайлова: Мама вынуждена была срочно уехать, ей открыто говорили: "Мы тебя..." Жена, как они считали, изменника родины...
Корреспондент: Жена и дети Семена Михайлова считаются жертвами политических репрессий. Из-за "волчьего билета" отца они лишились жилья в Москве, их не брали на работу в других регионах страны. Маленькая Лиза постоянно болела, денег ни на лекарства, ни на еду не было.
Елизавета Михайлова: Видите, что у меня с лицом? Лицо у меня сошло где-то в четыре года, после того, как я все время болела.
Корреспондент: Только в начале нулевых Михайлова получила справки о реабилитации всех членов семьи. После этого вместе со старшей сестрой они стали добиваться жилья в Москве, которое положено им по закону "О реабилитации жертв политических репрессий". Это подтвердили Военная прокуратура, Министерство социальной защиты и межведомственная комиссия по делам реабилитированных. Не согласен с этим Департамент жилищной политики.
Елизавета Михайлова: Меня направили в два суда. Я думала, что это ерунда: все по-честному, все документы и насчет папы, и насчет мамы у меня есть. И вот началась эта бюрократическая война с жилдепартаментом. Он не признал, что нам положено жилье. Они вроде как не знали этого закона: мол "вас не арестовывали, вас не переселяли".
Корреспондент: Департамент жилищной политики настаивает, что семья Михайловых должна встать в общую очередь нуждающихся в жилье, то есть для начала прожить в Москве десять лет, быть малоимущими и жить на площади менее десяти квадратных метров на человека. Но даже при выполнении этих условий квартиру дадут в лучшем случае через 20, а то и 30 лет. Елизавете Семеновне – 70, ее старшая сестра, с которой в начале 90-х они начинали бороться за право вернуться домой, скончалась в начале 2019 года.
Елизавета Михайлова: Она в феврале умерла, не дождалась. А она очень хотела вернуться, потому что все это шло за нами по всей жизни, мы пережили неоправданный позор.
Корреспондент: По данным Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий, в начале 2006 года в очереди на получение жилья в Москве было более 300 семей реабилитированных. Ни одна из этих семей так и не получила жилье. Департамент городского имущества отметил, что не ведет статистику обеспечения жильем данной категории граждан.
Ян Рачинский: Может быть, это связано с тем, что люди не понимают, что это такое – быть высланным, выгнанным из собственного дома и много лет не иметь возможности туда вернуться.
Марьяна Торочешникова: Елизавета Михайлова сдаваться не намерена. При поддержке юристов Института права и публичной политики она обратилась в Конституционный суд России, требуя отменить московские правила предоставления жилья реабилитированным жертвам политических репрессий. С аналогичными требованиями в Конституционный суд обратились Алиса Мейсснер из Кировской области и Евгения Шашева из Республики Коми: обе женщины родились в спецпоселениях, куда их родителей выслали из Москвы. Обращения Елизаветы Михайловой, Алисы Мейсснер и Евгении Шашевой объединены в одно дело, Конституционный суд рассмотрит его этой осенью.
Григорий Вайпан: Мы просим Конституционный суд признать не соответствующими и московский жилищный закон, и статью 13 закона о реабилитации в той мере, в какой они не позволяют людям реализовать право на возвращение домой. Без права на получение жилья эта гарантия – право вернуться – лишена смысла, потому что возможности вернуться самостоятельно у этих людей нет. Да, у нас в стране есть сегодня свобода передвижения, возможность свободно переезжать из города в город, но для наших доверителей это абсолютно иллюзорная свобода. Елизавета Михайловна, например, живет в разъезде Золотковском, в Гусь-Хрустальном районе Владимирской области. Мы посчитали, что если она продаст ту половину избы, которая ей там принадлежит сейчас по праву собственности, и захочет переехать в Москву, то она сможет купить там только пять квадратных метров жилья. У других доверительниц, которых мы представляем в деле в Конституционном суде, похожая ситуация. Например, Алиса Мейсснер сможет выручить за свое жилье в Кировской области полтора квадратных метра в Москве.
Без права на получение социального жилья невозможно реализовать право вернуться. Этим людям нужно гарантировать право вернуться и в первоочередном порядке, без каких-либо тридцатилетних очередей, сразу получить эту натуральную компенсацию от государства в счет того, что государство у них когда-то отобрало. Так было до 2005 года, и так должно быть!
Марьяна Торочешникова: По приказу Сталина переселялись целые народы. Сегодня никто не назовет точное число людей, высланных из крупных городов, раскулаченных и отправленных на спецпоселение за тысячи километров от родных мест.
Ян Рачинский: Когда разрабатывался закон о реабилитации, этот вопрос был очень актуален для многих жертв. Ведь семьи действительно жили, многие не десятками лет, а и столетиями в тех или иных городах, а оказались в совершенно чуждой среде. И вернуться в места, где родились, к тому, что вспоминалось как счастливое детство, и для самих репрессированных, и для их детей было острой потребностью, и об этом шла речь во множестве писем. Поэтому в законе и была прописана вот эта норма – и о возможности возврата имущества, если речь шла о сельских жителях (эта норма, правда, очень мало работала, реально дома раскулаченным возвращались очень редко), и о возможности для городских жителей вернуться к местам проживания и в приоритетном порядке получить жилье.
Григорий Вайпан: Сколько этих людей, не знает никто, и это само по себе характеризует отношение государства к теме реабилитации и особенно к праву на возвращение. Мы так и не получили ни от одного из профильных органов какой-либо исчерпывающей статистики. Насколько мы знаем, она и не ведется. Может быть, процесс в Конституционном суде позволит открыть какие-то цифры, но от московской комиссии по реабилитации жертв политических репрессий мы получили некоторые цифры о людях, которые успели встать на жилищный учет до 2005 года. И мы знаем, что по состоянию на 2016 год, например, в Москве в очереди на возвращение стояла 91 семья. В масштабах страны и даже в масштабах Москвы это, конечно, ничтожная цифра. В Москве, например, 75 тысяч семей стоят в очереди на получение социального жилья, то есть в сравнении даже с общим количеством жилищных очередников это просто ничтожная доля процента.
Но самое главное, что число этих людей постоянно, каждый день сокращается. Мы говорим только о самих жертвах репрессий и об их детях: закон о реабилитации гарантирует право на возвращение только двум поколениям. И те, кто сейчас добивается права вернуться, это, как правило, уже пожилые люди, пенсионеры. Нашим доверительницам от 60 до 70 лет.
Компенсации и за имущество, и за время, проведенное в лагерях, сейчас превратились уже в почти издевательские вещи
Ян Рачинский: Компенсации и за имущество, и за время, проведенное в лагерях, к настоящему времени превратились уже в почти издевательские вещи. В законе первоначально было написано: за месяц лагерей – три четверти минимального размера оплаты труда. Это были небольшие деньги, но поскольку этот минимальный размер увеличивался, то это хоть как-то пересматривалось и индексировалось. В 2005 году минимальный размер оплаты труда уже сильно отставал от любой реальности, он был 100 рублей, и была зафиксирована вот эта сумма. На сегодняшний день она и так осталась – 75 рублей за месяц лагерей. Даже очень мягко говоря, это издевательство.
И за изъятое имущество тоже были установлены абсолютные цифры: если был изъят дом, то сумма может достигать десяти тысяч рублей, если дома не было, то это максимум четыре тысячи. И все меры поддержки были переведены на уровень регионов. То есть несмотря на то, что репрессии осуществлялись по решению центральных властей и контролировались ими, расплачиваться за это теперь должны регионы, которые находятся в очень разном положении. Можно упомянуть, скажем, республики, которые были поголовно депортированы: взять хотя бы Калмыкию – вот теперь Калмыкия должна сама себе платить компенсации.
Григорий Вайпан: Наш процесс в Конституционном суде касается только тех гарантий, которые уже есть в законе о реабилитации. И эти гарантии были записаны в 1991 году, когда были совсем другие, экономически очень тяжелые и политически очень непонятные времена. И даже в тех непонятных условиях были сформулированы достаточно скромные, но очень конкретные гарантии: возможность получить компенсацию за утраченное жилье и имущество, за время, проведенное в лагерях; возможность вернуться в родные края. Если эти гарантии были признаны тогда, то уж тем более сейчас, когда мы вроде как встали с колен, нет никаких оснований отказывать людям в том, что и так им уже гарантировано федеральным законом.
Это важно Елизавете Михайловой, это важно Алисе Мейсснер, это важно Евгении Шашевой, это важно Николаю Ибрагимову. У них впервые за многие годы появилась возможность рассказать свою историю. И многие люди с большим изумлением узнали, что сегодня, спустя десятилетия после сталинских репрессий, в нашей стране сотни и тысячи людей продолжают жить в ссылке. Это ужасно осознавать, но это действительно так. Евгения Шашева живет в ссылке всю свою жизнь, она родилась в буквальном смысле слова на руднике. Ее отец оказался там не по своей воле, это был человек с хорошим образованием, химик, который жил и работал в Москве, и его отправили на асфальтитовый рудник в Коми именно потому, что он был высокообразованным, высококвалифицированным специалистом, его отправили, чтобы он бесплатно обеспечивал государство ресурсами и снабжал командно-административную экономику. Его дочь родилась там, и вернуться в Москву у нее возможности не было и по-прежнему нет.
Это была парадоксальная ситуация даже для нас, удивительное открытие, что ссылка для этих людей продолжается всю жизнь. Это дело про то, что советские репрессии совсем не далеко позади, как многим из нас хотелось бы думать, они и сегодня с нами, они продолжают существовать вокруг нас. Вот эти люди, для которых эта страница не закрыта, продолжают переживать репрессию, своих родителей и свою собственную.
Марьяна Торочешникова: Площадь вокруг памятника жертвам политических репрессий в Москве выложена камнями, привезенными из наиболее известных лагерей ГУЛАГа, с мест массовых расстрелов и захоронений, областей и населенных пунктов, жители которых подвергались принудительной депортации. А по обе стороны от "Стены скорби" расположены две бронзовые плиты, на которых на 22 языках высечено слово "Помни". Чиновники же, отказывающие людям, пережившим репрессии, в возможности вернуться домой, похоже, хотят поскорее о них забыть.
