Пианисту Андрею Гаврилову ещё не было 19 лет, когда в 1974 году он получил первую премию конкурса имени Чайковского. Более удачного начала сольной карьеры, казалось, трудно было бы желать. Но Гаврилова отличал не только очевидный талант, но и бунтарский дух, что и сказалось на его карьере музыканта.

Карьера Андрея Гаврилова складывалась удачно и в Советском Союзе, и за рубежом – "стилистические разногласия с советской властью" привели к тому, что в 1985 году он покинул СССР, но по принципиальным причинам не просил политического убежища. Лучшие концертные площадки мира желали видеть на своих афишах имя Андрея Гаврилова. В 1994 году музыкант внезапно объявил о прекращении карьеры. Молчание пианиста продлилось 7 лет – Гаврилов вернулся на сцену, о чём откровенно рассказал в книге "Чайник, Фира и Андрей", вышедшей в США и потом в России. С нынешней российской властью у пианиста тоже стилистические разногласия: после 2014 года Андрей Гаврилов считает невозможным выступать на родине, хотя география его творческих поездок весьма широка: музыкант живёт в Швейцарии, а концерты даёт и в США, и в Японии.

– Андрей, этим летом в Москве снова проходил конкурс Чайковского, лауреатом которого вы стали 45 лет назад. Следили ли вы за конкурсом нынешним и предыдущими? Насколько он изменился с тех пор, когда вы стали его победителем?

– Я не слежу за этими событиями принципиально, поскольку я отвергаю саму идею конкурсов. Для меня это совершенно несущественно. Объясню почему. Во-первых, всё, что происходит на конкурсах, подвержено таким негативным влияниям, как протекционизм, коррупция и так далее. Это, к сожалению, общее место всех соревнований, которые тяготеют к спорту и к коммерции. Второе, на что я хочу обратить ваше внимание: настоящая серьезная музыка начинается только тогда, когда перед нами вырастает серьезная личность. Это происходит очень поздно по человеческим меркам, когда человек, дающий нам музыку, познает жизнь, развивает собственную философию, которая имеет ценность для человечества. Поэтому всё, что мы имеем в рамках так называемых конкурсов и всех этих соревнований, – это некий "питомник" юных созданий, которые, может быть, и пленяют свежестью физиологии, но это максимум того, что можно почерпнуть из внимательного наблюдения за конкурсами молодежи. Поэтому это не имеет для меня никакой художественной ценности.

​– В вашей жизни конкурс Чайковского сыграл позитивную или отрицательную роль?

– Позитивная роль была лишь в том, что перед тобой открываются двери концертных залов. Во всем остальном скорее негативное влияние, поскольку молодой организм, а мне тогда было 18 лет, не способен справиться с нагрузкой, с ответственностью ноши, которая ложится на плечи артиста, постоянно выходящего к публике. Артист, выходящий к публике, – это "хранилище" мыслей и чувств. Подросток, юный человек, который побеждает яркостью эмоций и беглостью пальцев, ещё не имеет никакого права занимать ту позицию, на которую, как трамплин, его выталкивает победа на международном конкурсе. Поэтому в большей степени я бы оценил влияние музыкальных соревнований как негативное. Сама эта система порочна в корне.

​– В 1994 году вы неожиданно для публики решили уйти со сцены. Перерыв в карьере длился семь лет. Многие люди считают, что это губительно для пианиста, поскольку занятия музыкой требуют постоянного тренинга. Согласны ли вы с этим?

– Подобные опыты можно производить только на себе, их практически в истории артистического исполнительства и не было, если не считать уходов Ференца Листа с большой сцены, и буквально по пальцам можно пересчитать тех великих личностей, кто это делал. Как правило, это имело очень плодотворный эффект, творческий. Но это были единицы за столетия. Мое мнение таково: находясь на сцене постоянно, будучи в этом постоянном психологическом тренинге, связанном с инструментом, человек не может расти, он обречен на художественную стагнацию. "Жизнь на сцене" полностью исключает настоящий творческий рост, который сопряжен в первую очередь с гуманитарным ростом, не имеющим ничего общего с какими-то физиологическими, мануальными возможностями, о которых вы упомянули. Разговоры о сохранении формы – любительские, потому что "спортивная форма" обретается, даже после самых драматических и огромных перерывов в регулярных упражнениях, в течение года, полутора, двух. Это вопрос исключительно физиологический, который касается мышц, координации мозга и моторики.

​– То есть это технический вопрос?

– Да, если за плечами есть фундамент серьёзной технической подготовки. Основная проблема, основная работа в творчестве подлинного музыканта – гуманитарная. Через звуки человек должен выразить целые миры. Чтобы это сделать, человеку нужно вырасти интеллектуально и прийти к людям, давая космос музыки. Этого ещё никто в истории исполнительства не сделал.

– Это весьма амбициозная задача.

– Кто же говорит о том, что ноша великого артиста легка?

– Артуро Бенедетти Микеланджели отменял концерты из-за того, что у него настроения не было или состояние было не то… И закончил он довольно-таки печально – с долгами, с арестом на имущество... Как соединить высокое искусство и финансовое благополучие?

– Вы затронули очень сложный вопрос, и это вопрос определяющий, когда речь идет о действительно большой личности. Что касается Микеланджели, то я очень хорошо помню, как он метался между материей и идеализмом. В его случае мы не можем сказать, что это были капризы или подверженность настроению и состояниям. Нет, это была высочайшая требовательность к себе, доведенная до абсолюта. Микеланджели был одним из немногих – может быть, одним из двух-трех исполнителей в ХХ веке, – который истинно служил музыке, который понимал в музыке, понимал, что музыка является величайшей философией, испытывал громадную ответственность, как слуга музыки в самом высоком смысле этой миссии. Он чувствовал в последние годы своей жизни, что не соответствует своему идеалу, своему представлению о нём самом, очень мучился, и только с этим были связаны отмены концертов, когда он чувствовал свою психологическую и философскую, артистическую неготовность выйти к людям, играть то, что созревало, созрело и сформировалось уже в его мозгу. Это была трагедия художника, который видел идеал и своё несоответствие ему. Никаких "капризов" там не было.

Что касается материального существования Микеланджели, то ему помогали спонсоры, ему помогали его поклонники, помогал немножко Ватикан. Я помню скандальную историю, когда его перевозили из Швейцарии, где он жил, на концерт в Ватикан для папы римского, на вертолете. Потому что если бы Микеланджели передвигался на поезде или автомобиле, то на территории Италии его могли бы арестовать из-за проблем с налогами. Мы ждали великого события – встречи с ним, и мы знали, что наше общество не готово фундаментально, экономически дать возможность существовать великому мастеру.

– В вашей жизни как это соединяется?

– Это вопрос болезненный, он во многом, наверное, останавливает дерзания людей, которые чувствуют в себе потенциал действительно великих свершений в искусстве. По-прежнему человечество ещё не созрело для того, чтобы экономически обеспечить рост своих самых ценных детей в поле гуманитарной деятельности, особенно искусства. И пока в такой ситуации можно спасаться только при помощи поклонников и частных спонсоров.

– Учитывая, что сегодня у большинства популярных музыкантов концерты расписаны на несколько лет вперед, как это возможно?

– Дело в том, что "востребованные артисты" сегодня не имеют никакого отношения к искусству, поэтому даже не стоит об этом говорить. Они непрофессиональны, они даже не понимают значения музыки в жизни человека, не умеют ее ни читать, ни усваивать, ни давать, собственно, те смыслы, которые в ней заложены. Это просто "биологические куклы", играющие на инструментах.

– Сегодня вы вновь активно гастролируете. Насколько изменились мир и ваше отношение к нему?

– Сейчас момент транзита к каким-то новым ипостасям человеческого существования, новым ступеням цивилизации, накопления нового опыта, который потом, безусловно, скажется в творчестве. Но пока что мы находимся в очень неприятном моменте, который отчасти грубо можно сравнить с великим переселением народов начала христианской эры. Вот что-то в этом роде происходит в наше время: смешение народов, смешение принципов, национальных традиций, культур, столкновение мышлений, образов мысли. С одной стороны, это очень интересно и волнующе, а с другой – парализующе для высокого искусства, потому что люди находятся в смятении, все и повсюду. Это интересное время, но очень "плохое" для искусства. Потом оно скажется очень позитивно обязательно, и я совершенно убежден, что начнётся эпоха нового Возрождения.

– Для вас важно, где вы играете, для какой публики вы играете? В Японии, например, и в Австралии – разная публика, разный менталитет, разная культура, разная история. Для вас это важно?

– Я только что вернулся из Японии, и это, пожалуй, единственная страна, как я написал в своих заметках, которая нравственно не разложилась. Все остальные в очень тяжелом нравственном состоянии. Ну, и вот моя "миссия", как я вижу ее, – даже не моя миссия, а миссия музыки и миссия настоящего великого артиста: быть хранителем души человека. И где уж мы встречаемся с представителями нашей человеческой расы, по большому счету роли не играет.

Я как раз совсем недавно закончил статью на эту тему, в которой пишу о том, что музыка является архивом эмоций человека, эмоций и философских мыслей. То есть это как наш самый ценный банк данных, только связанных с душой. Душа человека сейчас как шагреневая кожа, она измельчала и истончилась. У нас очень мало осталось тех качеств, которыми обладали люди богатых духовно эпох, романтизма или даже эпохи барокко, но все это наследие зафиксировано в музыке. Поэтому через музыку, если ты даешь подлинную палитру чувства, мыслей, всей этой замечательной непреходящей красоты, содержащейся в великой музыке, люди лечатся. В их "шагреневые души" входит живительная сила через музыку, которую оставили нам великие предки. Понимаете, там в живом состоянии существуют все лучшие психотипы человечества, зафиксировавшие себя в звуках музыки: "сумасшедший демократ" Бетховен, мудрец Бах, изысканный аристократ Шопен, безумный романтик Шуман и так далее. Все эти психотипы разных представителей европейской культуры оставили нам в музыке богатство своих душ, коллективной души человечества. И моя задача – передать богатство человеческой души посредством музыки людям. Разумеется, какие-то страны находятся в большем или меньшем духовном подъеме, но общее состояние европейской цивилизации сейчас – резкое падение вниз. "Лечение души" музыкой представляется мне едва ли не единственным способом возрождения духовного богатства внутреннего мира современного человека.

– Но все-таки уровень восприятия разный у разных людей в Азии, в Европе, в Америке?

– Независимо от культуры это исключительно связано с уровнем человека, с его духовно-интеллектуальным развитием.

​– Вы много занимаетесь социальными проектами, расскажите о них подробнее.

– Нельзя витать в эмпиреях, не связанных с реальным миром, это очень инфантильно. Если ты действительно активный художник, если ты активно занимаешься духовным миром, если ты посвятил свою жизнь красоте души человека и сохранению красоты души человека – а это, наиболее универсальное служение человечеству, – то, естественно, в каждой точке соприкосновения с обществом открываешь огромное количество болезненных проблем. Случаются неприятности невероятного масштаба – что уж там далеко ходить, случались Чернобыль, землетрясение в Спитаке и так далее. Мы, естественно, сразу же откликаемся посильной помощью, привлечением внимания, концертами, сбором средств, материальной помощью и духовной поддержкой, самое главное. Это неотъемлемая часть артистической жизни, и говорить об этом серьезно и "отдельно" даже невозможно, одно дополняет другое.

– Я знаю, что, когда начались проблемы между Россией и Украиной, вы заняли позицию, отличную от позиции многих…

– Понимаете, здесь один ответ. Если ты служишь человеческой душе, ты должен быть кристально чист и честен, как бы утопически и идеалистически это ни звучало. Иначе ты просто не можешь служить человеческой душе, иначе ты нечестен в своем служении. Поэтому что же можно "обсуждать", если та или иная страна проявляет агрессию или нарушает свои слова, обязательства и договоры? Такое поведение можно только презирать и противостоять этому. Что касается духовной чистоты, то она не должна позволять людям, служащим музыке, идти на компромиссы. Для меня сейчас выступление, например, в Российской Федерации немыслимо. И до тех пор, пока не будет восстановлена справедливость, до тех пор, пока не будут выполнены нарушенные обязательства, до тех пор, пока не будут принесены извинения за чудовищные злодеяния, за многотысячные убийства людей, – моя концертная и иная деятельность в этой стране невозможна. Несколько лет назад было страшно даже не только произнести, но подумать о таких вещах, которые стали сегодня реальностью. Это укор всем нам: мы допустили толерантное отношение к преступлениям.

– Когда вы слышите музыканта, вы как-то отделяете его исполнение от того, каких взглядов он придерживается?

– "Смешной вопрос" для меня как для человека, глубоко понимающего музыку! Каждый звук содержит всю информацию о том, кто этот звук издает. В музыке слышно всё, весь человек! Малейшая человеческая нечистота слышна в едином прикосновении к струне или к клавише. Поэтому если говорить о том, что человек себя ведет, скажем, двояко, ну, грубо говоря, является двурушником, то ни один тон, который он извлекает, не является музыкой, это просто шум.

– То есть это обязательно, вы считаете, отражается в исполнении, в музыке?

– Конечно, иначе не может быть! Музыка – это "голограмма сознания". Как композитора, так и исполнителя.

– Когда мы говорим о музыкантах, мы часто говорим: "У него блестящая техника…"

– Это значит – никуда не годится музыкант. Потому что когда мы слышим настоящую музыку, мы ничего не говорим, мы плачем и обнимаемся от переполняющего нас счастья.

– В вашей жизни были неудачные концерты?

– Неудачный концерт – отражение твоей моральной неготовности "говорить с народом". А это, в общем-то, наверное, 80–90 процентов твоей жизни. И только в местах золотых сечений всё сходится, и случается настоящая удача. И в основном настоящее золото начинает изливаться из музыки артиста только тогда, когда он становится зрелым, великим человеком. Выходя на сцену, артист уходит в другое измерение, вся его физиология работает по-другому. Духовная сила наполняет всю оболочку, всё тело; тело подчиняется этой великой духовной силе, которая изливается в звуках. Мы должны понимать, что оперируем чудом, – рассказал в интервью Радио Свобода пианист Андрей Гаврилов.