- Журналисты "Новой газеты" выяснили, как мигрируют по стране чиновники, подбирая под себя все новые должности и распределяя госконтракты среди знакомцев.
- Верховный суд России объяснил, что нельзя сажать за репосты: для того чтобы признать человека виновным, нужно доказать вину в совершении преступления.
- В Москве приставы и спецназ с помощью кулаков и дубинок убеждают жильцов съехать из общежития. Подобные вещи происходят по всей стране.
Миллиарды рублей по госконтрактам следуют за командами чиновников. "Новая газета", исследовав истории карьерных взлетов и падений около 59 тысяч российских служащих, нашла целые команды должностных лиц, которые вместе переходят с одного места работы на другое, а заодно отдают государственные контракты на миллиарды рублей своим знакомым и землякам, а также бывшим коллегам.
В расследовании "Новой газеты", которое называется "ВИП-кочевники", довольно много любопытных фактов, а выявлением чиновничьих кланов "Новая газета" занималась совместно с Центром антикоррупционных исследований и инициатив "Трансперенси Интернешнл – Россия".
Видеоверсия программы
Ситуацию комментирует руководитель проекта "Декларатор" Андрей Жвирблис (именно "Декларатор" помог вычислить пути миграции чиновников и миллиардов).
Андрей Жвирблис: Бизнесмен работает так, как он хочет, он свободен, а для государственного служащего есть ряд запретов и ограничений. И большинство вакансий на государственной службе должны замещаться по конкурсному принципу. Как может так получаться, что при проведении конкурсов результат оказывается настолько выгодным руководителю, – это вопрос открытый.
Марьяна Торочешникова: Но, может быть, у него действительно такая замечательная команда, что они по-честному и выигрывают все эти конкурсы?
Андрей Жвирблис: Я не могу в это поверить. Желающих работать на государственной службе всегда много – там хорошие социальные гарантии, досрочная пенсия. Ну, может быть, конкурсы проводятся фиктивно... Это процедура, и если есть процедурные нарушения, конечно, это неправильно. Но главный вопрос в том, чьи интересы реально защищает чиновник, которого привел руководитель (или который привел свою команду), на что он будет работать: на общественный интерес или в интересах своего босса, своей команды.
Марьяна Торочешникова: А общественные интересы и интересы команды друг другу противоречат? Ведь декларируется, что чиновники работают во благо всех.
Андрей Жвирблис: Но дальше декларации это не идет. Если люди хотят работать вместе, они работают вместе. Но почему они вместе со своей командой чиновников приводят еще свою команду подрядчиков? Могли бы остановиться только на тесном круге чиновников-профессионалов, с которыми они сработались.
Марьяна Торочешникова: Да, здесь уже, конечно, больше вопросов, когда речь идет не только о чиновничьих должностях, но и о том, кому отдают те или иные госконтракты. Если верить расследованию, миллиарды рублей ушли по знакомцам.
Андрей Жвирблис: То, что удалось выявить в результате нашей совместной работы с "Новой газетой", это только верхушка айсберга. Мы видим только то, что основано на данных, например, тех, которые были внесены в базу данных "Декларатора". Но надо понимать, что это система: есть какие-то команды, есть крутящиеся вокруг них подрядчики, и они существуют везде, даже на федеральном уровне, начиная от Москвы и заканчивая каким-нибудь мелким муниципалитетом. Приехав почти в любой районный центр России, мы узнаем, что есть прикормленные подрядчики, и часто они пришли вместе с той властью, которая перешла из какого-то другого района. Это всегда так работает.
Марьяна Торочешникова: А что конкретно теряют от этого люди, налогоплательщики?
Большинство вакансий на государственной службе должны замещаться по конкурсному принципу
Андрей Жвирблис: Наша организация проводила исследование, направленное на выявление вреда для потребителя. Мы анализировали стоимость пакета молока как базового продукта и обнаружили, что треть его стоимости составляет коррупция. А в соседних странах, которые показывают намного более низкий уровень коррупции (Финляндия, Эстония, может быть, Грузия), литр молока стоит примерно на четверть или на треть дешевле.
Марьяна Торочешникова: С другой стороны, блат существовал всегда, еще со времен Российской империи.
Андрей Жвирблис: Мы должны менять культуру, менять подход, и в первую очередь, конечно, речь идет о государственных служащих. Принимая решение, мы либо исполняем свои обязанности, либо руководствуемся своим личным интересом. И если эти два интереса входят в столкновение, то что-то здесь не так.
Марьяна Торочешникова: Андрей, вы говорили, что нужно что-то уточнить по поводу состояния Владимира Жириновского...
Андрей Жвирблис: Да, там есть технический момент. У Жириновского несоответствие между двумя декларациями. Он написал декларацию за четыре года и поэтому попал в наш рейтинг. Предвыборная президентская декларация в этом году почему-то подавалась за четыре года, а обычно она подается за один год. Наша система показала расхождение. Но там есть еще несколько десятков фигурантов, которые подают ежегодную антикоррупционную декларацию и предвыборную декларацию, когда у них происходят выборы. И почему-то в предвыборных декларациях они часто указывают меньший доход, хотя, по идее, данные должны сходиться вплоть до копейки. Очевидно, они думают, что это добавит им голосов.
Марьяна Торочешникова: А почему такая разница в документах не интересует правоохранительные органы? Почему до этого есть дело только "городским сумасшедшим", вроде Фонда борьбы с коррупцией?
Андрей Жвирблис: На самом деле интерес к этому есть. Были случаи, когда у чиновников изымали какое-то имущество за то, что оно не соответствовало официально задекларированным доходам. Другое дело, что интереса катастрофически мало, и в основном этот интерес проявляется к должностным лицам невысокого ранга. У тех, кто сидит повыше, есть свои каналы для защиты собственных интересов и ресурс для того, чтобы достаточно грамотно камуфлировать свою собственность, свои активы. А чиновник низкого ранга может допустить какие-то ошибки, но не может позволить себе дорогостоящую защиту. И в таком случае инструмент декларации может использоваться в разборках с какими-то неугодными, проштрафившимися чиновниками.
Марьяна Торочешникова: То есть о реальной борьбе с коррупцией речь вообще не идет?
Андрей Жвирблис: Может быть, не каждого чиновника надо проверять. Например, в Молдавии в законе сказано, что надо проверять не меньше 10% деклараций, причем среди чиновников высшего ранга процент проверенных каждый год деклараций должен быть не меньше 20. Это системная проверка: просто каким-то случайным образом выбираются люди, и какое-то их количество проверяется камерально.
Марьяна Торочешникова: А в России не так?
Андрей Жвирблис: Не так. Они сдали декларации, которые лежат в интернете, в архивах, на нашем сайте до тех пор, пока кто-то ими не заинтересуется. Собственно, мы для того и работаем, чтобы все это было аккуратно разложено, причесано. И вдруг мы обнаруживаем: мы можем еще отследить, как они строят свои дружественные сети и вместе перемещаются из одного региона в другой.
Марьяна Торочешникова: А если обычный человек, которому стало интересно, как живут чиновники, напишет заявление в правоохранительные органы и попросит проверить этого чиновника, к нему прислушаются? Активный гражданин может извлечь какую-то пользу из существования и деклараций, и вашей базы "Декларатор"?
Андрей Жвирблис: Конечно, может. Наш проект обеспечивает эффект наблюдателя. Есть закон, как в квантовой механике: при наличии наблюдателя поведение объекта меняется. Это касается и должностных лиц. Мы анализируем информацию, делаем ее более видимой. Чиновник вдруг находит себя на сайте "Декларатора" и понимает, что кто-то следит за ним, смотрит данные, которые он публикует. Даже это имеет настолько сильный психологический эффект, что способно изменить работу некоторых из них. К сожалению, мы не охватываем своим проектом всю совокупность чиновничества: у нас просто не хватает ресурсов. У нас в архиве "лежит" несколько миллионов человек.
Потрясающе интересно знать, кто с кем работает, сколько они зарабатывают. Это совершенно разные категории лиц. У нашей организации в руках самая большая база данных о должностных лицах России. А они могут обладать самым разным статусом: один – чиновник, другой занимает государственную должность, третий – служащий Центробанка, четвертый – военный. И мы знаем про них какую-то базовую информацию, которая нигде не доступна.
Почему мы смогли сделать этот проект с "Новой газетой"? В открытом доступе нет списков служащих, то есть мы не можем узнать, кто работает в Министерстве экономического развития, в отделе "Н". Он может определять развитие каких-то отраслей экономики, готовить какие-то планы... И при этом на сайте Министерства экономического развития не будет полноценного списка сотрудников, зато это будет в декларации. И мы будем знать их фамилии, имена и отчества. Таким образом, эти люди перестают быть безвестными, они становятся видимыми и подотчетными нам. Чтобы требовать отчета от власти, мы должны сначала знать, кто эта власть. Вот так и узнаем.
Марьяна Торочешникова: А это не вступает в конфликт с законом о персональных данных?
Андрей Жвирблис: Нет, конечно. Эти данные опубликованы на основании федерального законодательства. Люди, наделенные публичной властью, должны быть публичными. Мы обрабатываем данные об их квартирах, доходах, но не показываем, где эти квартиры находятся, какой там был ремонт.
Марьяна Торочешникова: Каких новых расследований ждать?
Андрей Жвирблис: Скоро мы начнем публиковать данные о супружеских парах. Где-то работает мужчина – декларирует доход супруги. Где-то работает супруга – декларирует доход своего мужа. Мы можем это сопоставить и сделать некоторые выводы.
На этой неделе стало известно, что на Урале Центр "Э" отказался признать экстремизмом призывы избивать и убивать представителей секс-меньшинств. "Это не социальная группа", – пояснили правозащитникам в ведомстве. Зато по всей стране вовсю идут суды по делам, связанным с публикациями в Сети мемов. В связи с этим появился целый Telegram-канал "Мемы, за которые ты сядешь". Его создатели находят картинки, признанные экстремистскими, и пересказывают их содержание.
Остановить безумие, связанное с судами за "лайки" и репосты, в очередной раз попытался Верховный суд России. В четверг он дополнил новыми разъяснениями постановление пленума о расследовании уголовных дел экстремистской направленности.
О том, каких теперь ждать последствий, рассказывает адвокат Максим Крупский.
Максим Крупский: Вчера я буквально плакал, когда читал заголовки новостей о том, что Верховный суд якобы запретил привлекать к уголовной ответственности за "лайки" и репосты. На самом деле, конечно, это не так.
Верховный суд в очередной раз сказал, что экспертиза не является царицей доказательств
В этом постановлении три основные позиции. Первая: Верховный суд напомнил судам общей юрисдикции, что вообще-то у нас есть нормы уголовного закона. И самое главное: для того чтобы признать человека виновным и привлечь к уголовной ответственности, необходимо доказать вину в совершении преступления.
Вторая позиция – это, наверное, самое важное и интересное разъяснение Верховного суда, что суду необходимо учитывать по совокупности все обстоятельства, которые связаны с размещением какой-либо картинки или комментария. Например, важно, кто автор публикации: человек просто поделился этим или он сам сделал эту картинку в "Фотошопе". Это может быть его приверженность или не приверженность к каким-то радикальным течениям, это содержание всей страницы в целом, то есть ряд признаков, которые суду необходимо учитывать для того, чтобы иметь возможность доказать, был умысел на разжигание ненависти или его не было.
Третья позиция: суд в очередной раз рассказал, что у нас есть норма о том, что деяние, несмотря на формальные признаки, может быть признано малозначительным, то есть не общественно опасным. При принятии решения необходимо учитывать количество аудитории, которая увидела эту публикацию, и действия, которые были совершены этой аудиторией после того, как они это увидели.
И четвертая позиция: Верховный суд в очередной раз сказал, что экспертиза не является царицей доказательств.
Марьяна Торочешникова: То есть в этом постановлении нет абсолютно ничего нового для судей, если они внимательно читают закон?
Максим Крупский: Ничего нового нет, кроме, наверное, тех признаков, которые необходимо учитывать для того, чтобы доказать прямой умысел.
Марьяна Торочешникова: То есть сейчас прибавится работы судьям, а не тем следователям, которые сразу перестанут возбуждать такие уголовные дела?
Максим Крупский: Разумеется. Для следователей, для правоохранителей здесь вообще нет никаких разъяснений. В принципе, постановление пленума Верховного суда, в соответствии с законом о нем, необходимо только для того, чтобы добиться единства в судебной практике.
Марьяна Торочешникова: И все-таки что же теперь будет после очередного серьезного разъяснения, с четкими установками со стороны Верховного суда?
Максим Крупский: Я полагаю, что кардинальных изменений не произойдет. Ведь, несмотря на то, что перечислены признаки, которые нужно учитывать, несмотря на то, что в очередной раз сказано, что экспертиза не является основным доказательством, у суда нет другой возможности, кроме как назначать экспертизы и соглашаться с позицией экспертов. Понятно, что теоретически он может не согласиться с позицией эксперта, но тогда он должен обосновать это. У суда нет специальных познаний, например, в лингвистике или в каких-то других областях, и это может разъяснить только эксперт.
Марьяна Торочешникова: Тогда все упирается в ту самую политическую волю, о которой нам кричат чуть ли не из каждого утюга.
Максим Крупский: Проблема гораздо шире, чем только применение этой уголовной статьи к тем, кто размещает картинки. Проблема в том, что этот состав – статья 282, к отмене которой призывают многие, содержит в себе оценочные понятия. Это основная проблема тех норм уголовного закона, которые так сурово применяются на практике.
Марьяна Торочешникова: Что русскому хорошо, то немцу – смерть.
Максим Крупский: Совершенно верно. У судьи нет возможности опереться на четкие формальные критерии, которые позволяли бы сделать вывод о том, каким образом доказывать вину и умысел на совершение преступления. Здесь есть оценочные понятия: "унижение достоинства", "разжигание ненависти" – это термины, которые не укладываются в обычные юридические формулировки. И в этой части у суда есть только одна возможность где-то найти эти ориентиры – в общественном дискурсе. Например, то, что мы сейчас видим, было невозможно себе представить 20 лет назад. Если бы сегодня Алексей Балабанов выпустил фильм "Брат", то я уверен, что его признали бы экстремистским материалом за все фразы Данилы Багрова, которые там присутствуют. Тогда это было возможно, сейчас – нет. Изменился общественный дискурс. И желание ужесточить, привлечь к ответственности, посадить за ту или иную неосторожную картинку или высказывание является ориентиром для суда: поймут его или не поймут при вынесении решения, потому что вопрос ставится не так: доказали или не доказали вину, был или не был умысел: "Если этого умысла нет, если мы сейчас вынесем оправдательный приговор, значит, так можно делать?"
Интернет – это сфера, которая сейчас в наименьшей степени подвержена контролю. Правоохранители и чиновники, и не только в России, но и в других странах очень опасаются той территории, на которой у них отсутствует полноценный контроль, и используют любые доступные им средства для того, чтобы этот контроль установить. Статья 282 или статья 148 "Оскорбление чувств верующих" (если вспомнить "дело Соколовского") используются в качестве инструментов цензуры. Это цензурирование того, что можно, что нельзя, над чем можно смеяться, а над чем не следует.
Марьяна Торочешникова: А те люди, чьи дела из-за "лайков" или репостов сейчас находятся в апелляции или кассации, могут надеяться на то, что их приговоры будут пересмотрены?
Максим Крупский: Есть определенная надежда на то, что будут либо пересмотры, либо какое-то изменение в лучшую сторону.
Марьяна Торочешникова: Но полного оправдания и амнистии никому не ждать?
Максим Крупский: Речь, конечно, не об амнистии. Что касается полного оправдания, тут все будет зависеть от конкретного дела и от позиции Верховного суда. Я очень надеюсь, что те люди, которые сейчас, на мой взгляд, совершенно несправедливо и необоснованно подвергаются уголовной ответственности за картинки, мемы, какой-то юмор, уместный или неуместный… Это не предмет уголовного права – оценивать, насколько хорош юмор. Я надеюсь, что эти люди, в том числе и Мария Мотузная, все-таки испытают какое-то положительное влияние этого постановления пленума.
Многодетные семьи, пенсионеры и инвалиды чуть было не оказались на улице. Выселять их из общежития приехал спецназ. Конфликту чиновников, новых владельцев здания и жильцов общежития на Ставропольской улице в Москве больше года, а мирно решить проблему власти, похоже, не в силах.
Жители общежития на Ставропольской улице – не единственные, кто столкнулся с подобной проблемой. И она актуальна не только для Москвы.
Вот что думает по этому поводу активист движения "Общежития Москвы" Александр Зимбовский.
На Камчатке людям в мороз отключили электричество и тепло
Александр Зимбовский: У нас правят люди, которые рассматривают все социальные права, возникшие у трудового народа в России после Великой Октябрьской революции, как вредный пережиток социализма, и хотят вернуть ситуацию к уровню XIX века, когда люди не имели никаких трудовых и социальных прав.
Люди со Ставропольской улицы находятся еще в выигрышном положении, поскольку о них уже знают, и они уже умеют защищаться. Гораздо более страшная ситуация у людей, на которых у нас нет выхода. Общественного резонанса власти еще боятся, но не потому, что у них есть совесть: когда все знают, что ты жулик и вор, твое правление оказывается гораздо более трудным, а иногда и недолгим.
Нам известна очень острая ситуация по Ставропольской, известна ситуация по поселку Спартак, дом 15, где еще хуже. Там жильцам не удалось организовать сопротивление, и в итоге большая часть уже выселена. На Ставропольской приставы исполняют чьи-то заказы, а в поселке Спартак домом сначала владела какая-то мутная контора, а потом дом был продан группе лиц, некоторые из которых оказались как раз бывшими приставами местного суда.
Марьяна Торочешникова: Дом был продан вместе с людьми, с "крепостными"?!
Александр Зимбовский: Да, вместе с людьми. И судья говорит жильцам: "Нам не нужны ваши доказательства. Они же собственники", – и, даже не слушая их доказательства, выносит решение о выселении.
Марьяна Торочешникова: А как это может происходить сейчас, с действующим в России законодательством? У человека есть постоянная регистрация по месту жительства в этом конкретном общежитии...
Александр Зимбовский: Существуют законы: закон "О приватизации жилищного фонда в РФ", статья 18, указ президента РФ от 10 января 93-го года номер 8, постановление Верховного суда, Жилищный кодекс, закон о введении в действие Жилищного кодекса... Нет вообще ни одного честного способа, по которому жилой дом (бывшее общежитие) может оказаться в частных руках. А если мы обнаруживаем жилой дом в частных руках, это повод для правоохранительных органов брать за шкирку этих "хороших" людей и тащить их за воровство в особо крупных размерах.
Лучшее, что мы можем увидеть, – это когда жильцам удается либо остановить приступы, либо добиться (как частично добились в общежитиях "Трехгорки") того, чтобы здание было передано городу.
Но ни разу никто не спросил: "У вас было незаконное имущество – каким образом оно у вас оказалось?" Никого еще не привлекли. Собственно, это о классовой избирательности правосудия. Если ты стащишь в "Ашане" что-нибудь дороже тысячи рублей, то тебя тащат в полицию. А если ты тащишь городское имущество, имущество граждан на суммы в миллионы и миллиарды, то самое худшее, что с тобой произойдет, – у тебя это имущество вежливо попросят обратно.
Марьяна Торочешникова: А кроме Москвы и Московской области, где-то еще люди сталкиваются с такими проблемами?
Александр Зимбовский: Конечно. Постоянно. Вспомним Новый Уренгой – тоже кошмарные массовые выселения. На Камчатке людям в мороз отключили электричество и тепло. В итоге местные власти даже подали в суд на собственника. А стратегия жильцов в том, чтобы заставить городские власти изъять дом из чужого незаконного владения. Городские власти и прокуратура могут это сделать. Сами жильцы, как ни странно, этого сделать не могут, то есть дом с тобой продали, но ты не считаешься потерпевшей стороной, твои права на дом ничем не доказаны. Потерпевшей стороной считается город, и если город захочет, он может подать на собственника в суд. Но, к сожалению (мы это замечали и по "Трехгорке", и по Камчатке), нужны очень большие усилия и постоянная бдительность со стороны жителей, чтобы город действительно озаботился изыманием дома.
Марьяна Торочешникова: А если эти общежития вновь вернутся в собственность муниципалитетов или городского бюджета, людям от этого станет легче?
Александр Зимбовский: Борьба жильцов общежитий обычно проходит в три этапа. Этап первый: нападает собственник, жильцы отбиваются от его атак: там бандиты, выключения света и так далее. Если жильцы отбились, расслабляться все же не стоит. Пока-то отбились, а потом уроды лучше подмажут власть и соберутся с силами или продадут дом другим уродам, специалистам по более рискованным вложениям. И, соответственно, через несколько лет безобразие может начаться с новой силой. А часть жильцов все-таки получили муниципальные программы, кто-то умер от старости, кто-то переехал: соответственно, людей уже меньше и защищаться сложнее.
Итак, первая стадия – отбиться от прямых попыток выселения. Вторая стадия – добиться передачи жилья городу. А третья стадия может возникнуть, а может не возникнуть. Городские чиновники могут посчитать, что жилье нужно им. И тогда, возможно, на третьей стадии будет борьба за легализацию своих прав, но уже не с собственником, а с городом. И только выиграв третью стадию, люди могут остаться в своем жилье и жить спокойно.
Марьяна Торочешникова: То есть система, когда семейное общежитие рассматривалось как временное жилье, уже ушла в прошлое? И сейчас люди, очутившись в общежитии, рискуют задержаться в нем пожизненно?
Александр Зимбовский: Нет, они рискуют вылететь из него на улицу. К вопросу о переселении из общежития: есть еще четвертая стадия, наиболее глухая и наименее решаемая. При Союзе человек десять лет работал на предприятии, и ему давали жилье. Потом Союз развалился, и люди подвисли с этим делом. В принципе, есть муниципальные программы предоставления жилья по нормам. Ты имеешь 18 квадратов на человека – по идее, тебе должны дать жилье, ты стоишь в очереди, но тебя могут из нее выкинуть. Это уже собянинское ноу-хау.
