Юбилей Максима Горького вызывает смешанные чувства, как и сам юбиляр. Непререкаемым классиком он не стал, не остался, – его слава и статус в Советском Союзе были в очень значительной степени искусственными, были спущены в порядке идеологической директивы. Но первоначальную свою, причем международную, славу он завоевал сам. В этом качестве Горький был, пожалуй, едва ли не первым примером того, что потом стали называть массовой культурой с ее идолами. Он был тогдашний, начала двадцатого века, поп-стар. Его герои-босяки были тогдашними хиппи, которыми искренне пленились интеллигентные читатели с их народническим культом, с их уязвленной совестью народолюбцев. Тем более импонировал сам автор, его эксцентричная биография выходца из народа и некоего бродяги Всея Руси: самородок, талантливая натура. В этом славословящем хоре опьяненных интеллигентских комплексантов нашелся все-таки трезвый – Юлий Айхенвальд, сказавший, что у Горького мало таланта и еще меньше натуры.

Впрочем, не один Айхенвальд сохранял иммунитет против народнически-босяцких чар. Были и другие трезвые головы. Корней Чуковский написал, что Горький не Сокол, а Уж, узкая догматическая натура. Дмитрий Философов указал, что сделать из анархистов-босяков рабочих социал-демократов невозможно, и Горький, ничтоже сумняшеся ставший социалистом, похоже, не представляет, что тут открывается не синтез, а некая бездна. А зорче всех, пожалуй, оказался народнический теоретик Михайловский, увидевший в Горьком не анархиста и даже не социалиста, а – буржуа, взгляды которого лучше других его персонажей выражает купец Маякин из романа "Фома Гордеев". Отнюдь не пьяный буян Фома любимый герой Горького, а именно Маякин, говорящий, что надо дать народу отбунтоваться, и когда из него этот бунтарский дух выйдет, тогда и придут на смену настоящие хозяева жизни и запрут буянов и бунтарей в тяжелую работу.

Именно так и случилось, именно это и произошло. Конечная – и немалая – значимость Горького как раз в том, что он не только творчеством, но и всей жизнью своей явил выразительную иллюстрацию к этой истории русского социализма. Его жизненный путь гораздо интересней, значительней, поучительней, чем его художественное творчество. В самой его биографии явлена эта феноменология русской жизни, от буйной революции скакнувшей к невиданному деспотизму. И этот процесс, этот скачок иллюстрирует судьба горьковской мысли. Повторяем: он гораздо больше, чем художник, интересен как своеобразный самодеятельный мыслитель.

Еще в 1915 году Горький написал нашумевшую статью "Две души". Вообще он умел шуметь и привлекать к себе внимание, что тоже есть талант, необходимый всякой масскультовской звезде. Две души – это, понятно, Россия и Европа, Запад. Русская душа пассивна, созерцательна, растворяется в поэтических туманах, тогда как Запад насквозь активен, деятелен, рационалистичен, что и потребно для правильной жизни. Горький здесь выступил нерассуждающим и грубоватым, чтоб не сказать вульгарным, западником, непримиримым противником всякой, как он говорит, азиатчины. Нынешние носители европейского начала в России, по Горькому, – как раз социалисты, сам социализм должен стать орудием европеизации России.

И тут произошло самое интересное. Когда случилась революция, Горький именно в крайних социалистах – большевиках усмотрел реакционно-национальное начало всяческой анархии и бескультурья. Большевики играют на этих слабостях и язвах и тем самым ведут страну не туда. И Горький покидает Россию – не без настоятельных внушений Ленина, – становится чем-то вроде условного эмигранта.

Сам Горький позднее напишет, что в этом споре с Лениным и большевиками он был не прав – за разгулом революционных стихий не увидел силы организующей. И когда эта сила стала всё яснее проявляться – тогда и вернулся он в СССР в 1928 году уже безоговорочным сторонником и пропагандистом этих волевых строителей. А передовым отрядом этих строителей он увидел и провозгласил подлинных европеизаторов страны – ЧК-ОГПУ, курирующих каторжные стройки, всяческие Беломорканалы.

Такова на примере Максима Горького судьба русской европеизации и даже американизации, отнюдь не бывшей жупелом в двадцатые годы. Была тогда формула АД + РРР, американская деловитость плюс русский революционный размах, которую на страницах своих "Основ ленинизма" запечатлел сам Сталин. И есть мнение (его высказывал Михаил Агурский), что политика ускоренной коллективизации была подсказана Сталину именно Горьким, видевшим в русском крестьянстве бастион реакционной азиатчины.

Живя в СССР, Горький писал главным образом публицистические статьи в газеты. Эта его публицистика – кошмарное чтение, и недаром застряло академическое издание полного Горького, эти его статьи невозможно сейчас перепечатывать и перечитывать. Это сплошной погром, проповедь насилия во имя культуры, ибо культуру Горький, этот культуртрегер-самоучка, понимал как борьбу с природой и ее покорение, в том числе с природой самого человека, которого требуется насилием загнать в новое культурное царство. Правильной, рационально организованной жизни препятствует сам человек, косная его природа, и эту природу надо безжалостно покорять, борясь с этим природным азиатским анархизмом. Необходима выработка социальной гигиены, позволяющей насильственно уничтожать всех противящихся этому культурному строительству. Статьи Горького производят впечатление фашистских листовок, поэтому их боятся переиздавать.

Есть еще один интересный вопрос, связанный с Горьким, – так называемый социалистический реализм, основоположником которого он считался. Называли первым произведением соцреализма горьковский слабый роман "Мать", с его пропагандистско-нравоучительной дидактикой. Сам Горький понимал соцреализм гораздо интересней. В докладе на Первом съезде советских писателей в 1934 году он говорил, что литература должна овладеть воодушевляющим оружием мифа – подавать должное как истинно сущее, писать не картины жизни, а программы ее переустройства. Притом интересно, что такая инспирация была у Горького первоначальной, независимой от его позднейших социалистических верований: таким социалистическим реалистом предстает у него в ранней пьесе "На дне" лукавый старец Лука, ободряющий ложью отчаявшихся жителей ночлежки.

Итак, насилие и ложь – вот формула жизни, данная Максимом Горьким русскому народу на чаемом пути к правильной жизни. Всё так и было. И этим определяется значимость Горького в феноменологии русского духа эпохи большевицкого социализма. Сам Горький действительно явил собой эпоху. Этим он главным образом интересен – гораздо больше, чем своими художественными сочинениями.