Архивный проект "Радио Свобода на этой неделе 20 лет назад". Самое интересное и значительное из архива Радио Свобода двадцатилетней давности. Незавершенная история. Еще живые надежды. Могла ли Россия пойти другим путем?

О классике американской и мировой литературы рассказывают Стивен ди Мадио - профессор-литературовед, Лев Лосев - поэт и профессор Дартмутского колледжа, Александр Генис - писатель, И.Джи.Маршалл - актер. Автор и ведущая Марина Ефимова. Впервые в эфире 25 сентября 1997.

Марина Ефимова: Писатель Уильям Фолкнер, как известно, изменил карту американского юга, добавив к штату Миссисипи несуществующий округ Йокнапатофа с главным городом Джефферсоном. Именно в этом типичном, ничем не примечательном, абсолютно ординарном местечке Уильям Фолкнер создал американский эпос, сравнимый по мощи с греческими трагедиями. Большинство американских литературоведов признает, что Уильям Фолкнер, лауреат Нобелевской, Пулитцеровской, Национальной и многих других литературных премий, является одним из величайших, если не величайшим американским романистом 20 века. Но те же литературоведы, причем уже без всякого исключения, считают Фолкнера самым трудночитаемым, а, возможно, и редко читаемым американским классиком. Вот что сказал профессор американской литературы Стивен ди Мадио, когда я спросила его, можно ли назвать Фолкнера писателем, популярным в Америке?

Стивен ди Мадио: Фолкнера можно назвать писателем чрезвычайно популярным в узком кругу серьезных читателей. Для массовой аудитории не только язык Фолкнера, но и вообще его стиль изложения слишком сложен. В таких романах как "Шум и ярость" или "Авессалом, Авессалом!" неискушенному читателю даже трудно следить за сюжетом, который развивается причудливо и не обязательно в хронологической последовательности. Поэтому в школьную программу, например, включают только рассказы Фолкнера, даже для студентов первых курсов произведения Фолкнера приходится снабжать солидными пояснительными комментариями. Словом, широкой читательской аудитории у него никогда не было.

Марина Ефимова: Период непризнания и неприятия Фолкнера даже литературным миром был таким продолжительным, что его судьбу можно сравнить разве что с судьбой Джойса. Лишь четвертый по счету его роман "Шум и ярость", написанный в 1929 году уже 32-летним писателем, был высоко оценен критиками. К сожалению, их оценка совершенно не убедила читателей - роман не покупали точно так же, как и более ранние книги писателя. Нельзя сказать, чтобы и в других сферах жизни молодой Фолкнер многого достиг. Вот что пишет его биограф Фредерик Карл.

Диктор: "Он бросил школу после 10 класса, а университет - после первого курса. Он пробовал работать в газете, потом на почте, но оказался монументально непригоден к регулярной работе. В 1918 году Уильям Фолкнер попытался поступить на службу в армию, но его не приняли из-за худобы и маленького роста - 162 сантиметра. Тогда он уехал в Канаду, был принят в ВВС и стал военным летчиком, правда, лишь номинально, потому что война кончилась и Фолкнер не успел совершить ни одного боевого вылета. Он начал путешествовать, менял места, друзей, занятия и оставался верен только одному делу, не приносящему ни денег, ни известности – писательству".

​Марина Ефимова: На страну Йокнапатофу и его жителей Фолкнер набрел в своем третьем по счету романе "Сарторис". И, похоже, его литературным Вергилием стал его старший друг, экстравагантный человек, изысканный прозаик Шервуд Андерсон. Фолкнер вспоминает.

Диктор: "Шервуд сказал однажды: "Если ты не выберешь свой путь, ты никогда ничего дельного не напишешь. Надо, чтобы было, с чего начать. Ты - деревенский парень, все, что ты знаешь, это крохотный клочок земли в Миссисипи, откуда ты родом. Но и этого достаточно, это тоже Америка. Пусть самый дальний и неизвестный ее уголок, но вытащи его, как кирпичик из стены, и стена развалится"".

Марина Ефимова: И вот начиная с 1928 года в Йоканапатофе поселяются полковник Сарторис, Компсоны, Маккаслины, Сноупсы – персонажи, ставшие такими же живыми людьми как Болконские, Безуховы, Карамазовы и Бобчинский с Добчинским. Однако, как считают американские литературоведы, между Фолкнером и читателем стоял его стиль, его язык.

"...в Йоканапатофе поселяются полковник Сарторис, Компсоны, Маккаслины, Сноупсы – персонажи, ставшие такими же живыми людьми как Болконские, Безуховы, Карамазовы и Бобчинский с Добчинским"

Стивен ди Мадио: Каждый раз, когда появляется новая фраза, она должна быть пояснена следующей фразой, а та, в свою очередь, новой. Чтобы понять одну историю, вы должны узнать и понять много историй, неразрывно связанных с первой.

Марина Ефимова: Вот что добавляет по поводу языка Фолкнера профессор Дартмутского колледжа Лев Лосев.

Лев Лосев: Это тот случай, когда не было бы счастья, да несчастье помогло. Это то, что мы читаем Фолкнера в переводе. Значит, мы читаем его не только на другом языке, но и вне его национального культурного контекста. И вот американцы, за немногими исключениями, воспринимают Фолкнера неизбежно как регионального писателя, как писателя-южанина. В первую очередь из-за языка Фолкнера, который изобилует диалектизмами. Первая реакция очень часто, когда начинаешь говорить как русский читатель о своей любви к Фолкнеру, слегка скептическая – дескать, а как вы вообще можете читать Фолкнера, когда он совершенно непереводим? И он сразу же в сознании американцев становится на определенную полочку великой, но региональной литературы, которая еще и несколько запятнана в сознании современных американцев своей некоторой политической некорректностью. Конечно, все знают, что Фолкнер был гуманист и ни в коем случае не расист, но все-таки сами средства выражения, которыми он пользовался - это язык южанина и его поколения, язык, в котором современный, очень чувствительный читатель может уловить какие-то оттенки расового высокомерия, и так далее.

Марина Ефимова: Таким образом как-то снижается значение Фолкнера по сравнению с нашим восприятием?

Лев Лосев: Я думаю, снижается. Как я сказал, для американцев он все-таки один в ряду очень многих выдающихся писателей. Для нас Фолкнер, разумеется, был писателем первой величины. Но, наверное, не только для нас, потому что часто цитируют ответ Жана-Поля Сартра. На вопрос, как он оценивает Фолкнера, Сартр, который вообще был не так уж склонен к восторженным оценкам, сказал: "Фолкнер - это бог!"

Марина Ефимова: Если широкого читателя стиль Фолкнера отпугивает, то читателей элитарных, критиков, писателей именно он-то и привлекает. В том числе, нашего коллегу Александра Гениса.

Александр Генис: Юг на литературной карте США несомненно превалирует над Севером или Западом словесности. Южане взяли реванш за Гражданскую войну. Поэтому не с северянином Хемингуэем, как долго думали в России, а с южанином Фолкнером связано представление об истинно американской литературе. Его героев никогда не перепутаешь с персонажами Джека Лондона, О'Генри или того же Хемингуэя, зато они близки родоначальнику всей американской литературы Марку Твену. Сочетание страшного и смешного здесь создает тот внезапный эффект, этический сдвиг, который свойственен всей культуре южан. Здесь даже мясо едят с приторной приправой. Фолкнер всегда рассказывает о страшном, но у него обязательно присутствуют элементы чисто американского черного юмора. Оказывается, что поверхностный взгляд, подмечающий лишь маловажные подробности быта, маскирует трагедию, разворачивающуюся подспудно. Текст тут построен на предчувствии двойного дна. Фолкнер искусственно нагнетает напряжение, накапливает его мелкими штрихами, пока, наконец, что-то ужасное не обрушится на героев. Но как раз в момент этой кульминации писатель обращается к несуразному в такой ситуации юмору. Конфликт построен на несоответствии стиля содержанию. За счет этого противоречия Фолкнер достигает особого эффекта - текст раздвигается за пределы сюжета, нарушая логику повествования, он вносит элементы того абсурда, который превратил детскую книгу про Гекельберри Финна в великий роман.

Марина Ефимова: Хочется привести в пример так любимый моим поколением рассказ "Полный поворот кругом", где на протяжении доброй половины рассказа Фолкнер лишь намекает с помощью мелких деталей на то, что молоденькие английские офицеры, вечно валяющиеся пьяными в одном из портовых городов в самый разгар Второй мировой войны, не просто богатые бездельники и прожигатели жизни. Что что-то тут не так. И только почти в самом конце становится ясно, что эти мальчики ходят на быстроходных торпедных катерах в самоубийственные рейды против немецких военных судов.

Александр Генис: Жизнь, которую Фолкнер изображал, никогда не кажется банальной, заурядной, потому что за течением обывательского существования скрывается бездна. У Фолкнера не бывает мелких характеров, все они люди гиперболы, как раз такие, каких мы привыкли встречать в голливудских вестернах. Фолкнер не придумал своих героев, а списал со своих предков, пришедших в эти края, чтобы стать патриархами нового мира. Рослый человек, полный протестантских заповедей и виски. Абсурдный сдвиг, меняющий знаки местами, помогает Фолкнеру изобразить сложность человеческой личности, в которой одновременно присутствуют самые экстремальные, самые дикие крайности. Он не утверждает - человек добр или человек зол, он говорит: человек бесконечен, неисчерпаем, непредсказуем.

"Фолкнер не придумал своих героев, а списал со своих предков, пришедших в эти края, чтобы стать патриархами нового мира. Рослый человек, полный протестантских заповедей и виски"

Марина Ефимова: К слову, вспоминается рассказ "Медведь". Охотнику Буну стыдно перед своей собакой по кличке Лев. Лев - единственная гончая во всей округе, которая не боится гнать старого Бена, матерого и, как считается, бессмертного медведя. Но, наконец, Лев настигает медведя и бесстрашно бросается на него. Бун стреляет и промахивается. С десяти шагов. И не может себе этого просить. Бун вообще плохо стреляет. Как поясняет не без юмора рассказчик, он однажды с четырех шагов не смог попасть в негра - промазал и подстрелил стоявшую поодаль негритянку. Поэтому когда пес второй раз настигает медведя и снова вцепляется в него, Бун, чтобы не подвести собаку, бросается на гигантского зверя с одним только охотничьим ножом и убивает его.

Александр Генис: Конечно же, тут сразу приходит на память Достоевский, без которого и Фолкнер, и вся южная школа была бы невозможна. Помните, в "Братьях Карамазовых"? - "Две бездны, две бездны, господа, в один и тот же момент,- без того существование наше неполно". Однако бездны Достоевского у Фолкнера разверзаются в душах совсем других героев. Я бы сказал так: проблематика Достоевского у него решается в применении к персонажам Марка Твена. В его рассказах никогда не найдешь героя-идеолога, какими переполнены романы Достоевского, здесь нет знаменитых философско-религиозных диалогов. Фолкнер чисто по-американски перенес акцент с идеологического слова на слово-жест, на поступок, на особую литературную пластику. Соответственно, и герои его не способны артикулированно высказать свою сокровенную мысль. Это простые люди. Только, как выясняет читатель, ничего простого в них нет - все тот же ужас бытия скрывается за фасадом обыденного существования.

​Марина Ефимова: Бездны открывались и под ногами самого Фолкнера. История его женитьбы, кажется, сошла со страниц его собственных романов. В юности он уступил любимую девушку Эстеллу Олдом более настойчивому жениху лишь для того, чтобы жениться на ней 11 годами позже, после ее развода, когда это была уже алкоголичка, совершенно сломленная жизнью, с ребенком на руках. Во время медового мясца с Фолкнером Эстелла пыталась утопиться. Жизнь с ней была не только не счастливой, полной ссор, вражды и вскрывания вен, но и разорительной, хотя Фолкнер довольно много зарабатывал в Голливуде, где писал диалоги для чужих сценариев. В какой-то момент дошло до того, что он опубликовал в местной газете объявление, в котором говорилось, что он отказывается нести какую-либо финансовую ответственность за свою жену и оплачивать ее счета. Книги почти не продавались, включая и роман "Шум и ярость", который сейчас в американском литературоведении считается лучшим. И Фолкнер, отчаявшись, написал "Святилище".

Стивен ди Мадио: Роман "Святилище" был единственным действительно популярным произведением Фолкнера. В этом романе девушка из хорошей семьи, студентка колледжа, начинает проституировать после того, как проходимец по имени Папай насилует ее и подавляет ее волю. Критики писали о книге с презрением и называли Фолкнера чуть ли не автором бульварного чтива. Этот скандал лет на пятнадцать испортил Фолкнеру литературную репутацию. В средине 40-х роман "Святилище" был единственным произведением Фолкнера, которое переиздавалось.

Марина Ефимова: В 1946 году литературовед Малкольм Калви составлял серию однотомников лучших современных писателей и включил в план сборник Фолкнера. Издатели этот том вычеркнули. Напомним, что к этому времени Фолкнер написал "Шум и ярость", "День, когда я умирала", "Свет в августе", "Авессалом, Авессалом!", "Сойди, Моисей", "Деревушка" и три сборника рассказов, не считая тех, которые публиковались в 1940 и 1941 годах. Калви переубедил издателей, настоял на включении Фолкнера и тщательно отобрал те вещи, которые мог осилить средний читатель. Он назвал сборник "Portable Folkner", то есть "портативный", "компактный" Фолкнер. Антология 1946 года стала самой известной публикацией Фолкнера, потому что с ней фактически и началась слава писателя. На 50-м году жизни, на 20-м году творческой деятельности. Через три года Уильям Фолкнер был удостоен Нобелевской премии.

Вы слушаете репортаж Раи Вайль с празднования столетия со дня рождения Фолкнера 25 сентября 1897 года.

Рая Вайль: Я нахожусь в фойе старинной и, пожалуй, самой элегантной гостиницы Нью-Йорка "Algonquin". Не случайно именно здесь в знаменитой Дубовой комнате отмечают юбилей Фолкнера. Всякий раз, приезжая в Нью-Йорк, Фолкнер останавливался только в этой гостинице, здесь писал свою нобелевскую речь, здесь работал над романами "Шум и ярость" и "День, когда я умирала". В центре зала, рассчитанного человек на двести и полностью забитого, хоть билеты стоят по 60 долларов, кружком сидят актеры. Представление состоит из чтения прозы Фолкнера, его писем матери и вопросов к нему студентов, на которые в роли Фолкнера отвечает известный актер театра и кино И.Джи.Маршалл (E.G.Marshall).

"И.Джи.Маршалл всегда хорош, но в роли Фолкнера просто бесподобен,- сказал мне в антракте молодой человек из публики. - Он абсолютно точно передает его манеру говорить, его мягкий южный акцент".

Двухчасовое представление закончилось, среди выходящих из зала- И.Джи.Маршалл. Зрители окружили его плотным кольцом, продолжая задавать вопросы, как будто перед ними и впрямь Уильям Фолкнер собственной персоной. Спросила и я. В чем смысл такого вечера? Ведь читать Фолкнера можно и дома. И.Джи.Маршал улыбнулся и уже без фолкнеровского южного акцента сказал:

И.Джи.Маршалл: Я думаю, некоторые письма Фолкнера и некоторые вопросы студентов помогут лучше понять, что он писал, почему. Фолкнер всегда говорил, что его не интересуют идеи, его интересуют только люди. И это то, что мы хотели выявить в сегодняшнем представлении.

Рая Вайль: Ну, а что говорят зрители? Остин Педлтаун, физик.

Остин Педлтаун: Фолкнер - мой любимый писатель, и это неправда, что он труден для чтения. В него надо целиком погрузиться, не пытаться анализировать, потом перечитать, и тогда появятся ответы на вопросы. Еще раз перечитать, и вы поймете, что ничего лучшего вы никогда не читали.

Рая Вайль: Мой собеседник, 26-летний пианист Алекс Сойбер был одним из студентов, спросивших "Фолкнера", что такое поэзия.

Алекс Сойбер: Я пришел потому, что в Америке до сих пор нет того отношения к Фолкнеру, которое он заслуживает. Сегодня сюда должны были прийти тысячи поклонников Фолкнера, а не полторы сотни зрителей, которые собрались в этом зале. Ведь Фолкнер - наш Шекспир.

​Марина Ефимова: Как мы уже говорили, слава Фолкнера началась со сборника "The Portable Folkner". Слово "portable" значит по-английски не только "портативный", у этого слова есть еще другое, устаревшее значение – "переносимый", такой, который можно вынести, осилить, выдержать. Я вспомнила об этом, когда беседовала с профессором Львом Лосевым о разнице восприятия Фолкнера русскими и американскими читателями.

Лев Лосев: Довольно уже давно у меня был один студент здесь, в Америке, прекрасно, совершенно несравненно овладевший русским языком и с немалыми литературными задатками, очень способный человек. И как-то он начал восхищаться русским разговорным выражением - "держись!" Как иногда мы это используем просто при прощании: "Ну, держись!" И мы стали говорить, как бы это перевести на английский, и выяснили, что самое близкое слово английское будет "endure", что, как он сразу припомнил, вообще любимый глагол Фолкнера – "выстоять", "выдержать". Это его страшно рассмешило, потому что он представил себе как американцы будут так на прощание или в простой разговорной ситуации друг другу говорить: "Endure!" По-английски это совершенно не звучит.

"...он представил себе как американцы будут так на прощание или в простой разговорной ситуации друг другу говорить: "Endure!""

И это, по-моему, один из ключиков к разности восприятия Фолкнера русскими и американцами. Сама по себе американская действительность нашего времени отделена просто пропастью от эпохи Фолкнера, вот этого патетического совершенно отношения к действительности, в которой надо выстоять, выдержать. Этой пропасти между 1920-30 годами и концом века в русском сознании, в русской цивилизации, в русской истории нет. Для русских читателей моего поколения, 60-х годов, когда и начали знакомиться с Фолкнером в России, Фолкнер именно пришел в такой ауре экзистенциалистской философии, философии личности, предоставленной самой себе, брошенной в бездну отчаяния, когда единственным принципом становится вот это – выстоять, выдержать. Недаром Фолкнер был одним из любимых писателей Иосифа Бродского, который очень знаменательно эпиграфом к своей книге "Остановка в пустыне" выбрал как раз слова Короля Лира – "человек должен выстоять".

Марина Ефимова: В своей нобелевской речи в 1950 году, в разгар холодной войны, Фолкнер сказал.

Диктор: "Трагедия нашего времени - животный страх. Из всех вопросов человеческого духа остался один – когда нас уничтожат? Поэтому современные молодые писатели забыли о борьбе человеческого сердца с самим собой, а лишь она порождает настоящую литературу. Я верю, что человек бессмертен, и я верю, что человек не просто выстоит, но восторжествует, потому что по своей природе он способен на сострадание, самопожертвование и непреклонность. Долг писателя – помочь человеку выстоять".

Марина Ефимова: Некоторые критики, и даже биографы Фолкнера морщатся на его нобелевскую речь. Английский литературовед Мартин Симур Смит пишет.

Диктор: «Его нобелевская речь - не более, чем дань долгу, набор клише, напоминающих, скорее, речь политика, нежели талантливого писателя. Морализирование - не его сфера. В своих лучших вещах Фолкнер слишком глубоко входит в души своих персонажей, как победивших, так и проигравших, чтобы с уверенностью говорить о том, что человек восторжествует".

Марина Ефимова: Мы говорили о том, что неискушенному, неподготовленному читателю трудно воспринимать сложный стиль и язык Фолкнера. Но есть кое-что другое у этого писателя, что с трудом воспринимают как раз эстеты. Фолкнер писал о Шервуде Андерсоне: "Он так стремился довести до совершенства свой стиль, что у него и остался один стиль". Возможно, когда Фолкнер прямо, а не образно говорит о духовной и нравственной сути литературы, он делает это для того, чтобы его не интерпретировали и не переиначивали, подгоняя под интеллектуальную моду.

Диктор: "Каждого человека может спасти не масса человеческая, не система, не общество, а только он сам, наделенный способностью и желанием отличать добро от зла. Только он сам, не допустивший, чтобы его страхом, обманом или подачками заставили отказаться от права и от долга отличать справедливость от несправедливости, мужество от трусости, жертвенность от алчности, сострадание о эгоизма. Если вы не будете бояться замечать эти различия и делать свой выбор, тогда вы измените мир".