Марьяна Торочешникова: По данным правозащитников, количество рецидивов после выхода из мест лишения свободы у российских заключенных превышает 50%, то есть каждый второй осужденный, оказавшись на свободе, вновь совершает преступление и попадает в тюрьму. Это объясняется многими причинами, и одна из них – пыточные колонии, где не исправляют людей, не помогают им вернуться к нормальной жизни, а напротив, озлобляют и деморализуют заключенных. Во всяком случае, так считают правозащитники и юристы, сотрудничающие с Общероссийским движением "За права человека". Как остановить пыточный конвейер?
В студии Радио Свобода – исполнительный директор движения "За права человека" Лев Пономарев и эксперт этой организации Анастасия Зотова.
Каждый второй осужденный, оказавшись на свободе, вновь совершает преступление и попадает в тюрьму
На днях адвокаты и бывшие заключенные женской исправительной колонии №2 в Мордовии и мужской колонии №6 в Кировской области собрались в Москве, чтобы рассказать о пытках, произволе администрации и бесчеловечных условиях содержания в этих учреждениях. Правда, высказаться успели далеко не все: активисты Национально-освободительного движения, известные своими нападениями на оппозиционеров, сорвали пресс-конференцию. Тем не менее, у нас есть записи рассказов нескольких участников этой пресс-конференции, которые успели выступить.
Татьяна Гаврилова: В ШИЗО докопались… Начальник колонии Поршин потребовал, чтобы я сняла нательный крест. Естественно, я отказалась, объяснила, что эта атрибутика разрешена у заключенных, и поскольку сегодня меня угрожали убить, я буду умирать с крестом. Он приказал сорвать с меня этот крест, а потом я получила немереное количество ударов по голове.
Потом вызвали бригаду ОМОНа, они прибежали в бронежилетах, в масках. Я уже была закреплена наручниками, они пинали меня ногами, и я потеряла сознание. Это был первый день моего нахождения в ФКУ ИК-2. На следующий день пришел начальник колонии, пришел Рыжов Сергей Владимирович, и пояснили, что умирать я буду долго и мучительно, оставив все свое здоровье в ШИЗО.
Там тебя могут избивать просто из-за того, что ты не так выглядишь
Гасан Гадиров: Там тебя могут избивать просто из-за того, что ты не так выглядишь. Пришел человек, вот этот надзор, открыл дверь, сделал доклад и говорит: "Ты что-то мне не нравишься сегодня", – и все, тебя будут бить. Закончилась проверка, пришли и повели тебя в изолятор. И нигде это не фиксируется. Вроде бы на каждом шагу есть видеокамеры, но они не работают. Никакого контроля нет. Когда людей избивают, прокурор области или города стоит рядом. Я их много ругал и из-за этого получал дальше, а он говорит: "Бейте дальше".
Ольга Шиляева: При мне там одну женщину били на работе, не пускали в отряд, не пускали в туалет, не кормили, издевались. У администрации есть бригадиры, дневальные, которым они говорят "фас", и те начинают избивать своих же осужденных. И до такой степени избивают... Их бьет администрация, да еще в отряде начинают унижать, заставляют мыть туалеты, не пускают в туалет, не разрешают спать, бьют, убивают. И одна девушка не выдержала этого и повесилась на своем платке. Ее тело потом бросили, и она, как собака, лежала возле пекарни.
Марьяна Торочешникова: А вот что рассказала адвокат Наталья Кругликова, чей подзащитный до сих пор отбывает наказание в колонии.
Осужденные изнасиловали Горбунова паяльником, а начальник учреждения – палкой
Наталья Кругликова: Последний вопиющий случай в данной колонии – это применение насильственных действий сексуального характера в отношении осужденного Горбунова 15 января 2017 года. Осужденные изнасиловали его паяльником, а начальник учреждения – палкой. Все это мне известно со слов осужденного Горбунова. Десять дней у него шла кровь, он больше десяти дней находился в нательном белье, на котором были биологические следы крови, но следователь это не изъял, и проверка проведена не полностью. Сейчас у Бибика любимая фраза: "Как докажешь?". Осужденный Романов как-то обращался к нему: "Почему вы бьете меня по голове?" – а Бибик ему в ответ: "А как докажешь?" Конечно, доказать невозможно, потому что все люди находятся в одиночных камерах.
Марьяна Торочешникова: Анастасия, известно ли что-то о судьбе этого заключенного – Горбунова, в каком состоянии он находится? Ведутся ли какие-то следственные действия? И что это за Бибик?
Анастасия Зотова: Сейчас Горбунова не бьют, он до сих пор находится в ИК-6 Кировской области. Адвокат Наталья Кругликова подала жалобу в прокуратуру, и мы на пресс-конференции раздавали материалы. После этого к самому Горбунову пришли следователи, опросили его на этот счет и заставили подписать бумагу, что в случае, если он дает ложные показания, он в курсе, что может быть подвергнут уголовному преследованию за ложный донос. Он это все подписал, после чего ему сразу же отказали в возбуждении уголовного дела и завели против него новое уголовное дело по статье "Ложный донос". Сейчас адвокат, коллега Натальи Кругликовой, защищает его по этому делу о ложном доносе и пытается все-таки отменить отказное постановление в возбуждении уголовного дела.
Что касается Бибика, это знакомая правозащитникам фамилия.
Лев Пономарев: Я лет десять слышу эту фамилию. Он работал в разных лагерях, и мы разоблачали его, говорили, что он насильник, просто садист! Это человек, который умеет решать разные вопросы, и он просто нужен системе. Сейчас он начальник ИК-6.
В любой стране сообщение о том, что начальник колонии лично насиловал заключенного, – это был бы взрыв бомбы, а здесь ничего не происходит
В любой стране, кроме, может быть, Северной Кореи, сообщение о том, что начальник колонии лично насиловал заключенного, – это был бы взрыв бомбы! А у нас ничего не происходит, потому что в этой системе полно таких садистов.
На нашу пресс-конференцию человек пришел сам, выступал. Он бывший заключенный, было видно, что ему неудобно, но он рассказал, что все время сидел в СУСе (это строгие условия содержания) и в ЕПКТ (едином помещении камерного типа) – это самое строгое, что может быть. Он не выходил оттуда, потому что все время возмущался тем, что избивают, что нельзя пожаловаться. И вот он сказал: "Меня не били. А Бибик вообще молодец, потому что наша колония отчитывается идеально, она по производству является передовой". Вот что нужно начальству – колония что-то производит. Там чудовищная коррупция. Не знаю, делится Бибик или нет, скорее всего, делится, и у него колония, которая может быть передовиком производства.
Марьяна Торочешникова: А как на такую его деятельность реагируют надзирающие органы, прокуратура?
Лев Пономарев: Никак. В поселке, где находится эта колония, все повязаны. Повязаны и дознаватели, которые являются теми же операми, работающими в этой колонии, и Следственный комитет, и прокуратура, – все давно уже договорились и живут очень слаженно. Не исключена большая коррупционная составляющая и кумовство, потому что там работают родственники. А Федеральная служба исполнения наказаний только болтает, говорит, что надо покончить с пытками, но ничего не делается!
Все можно сделать, была бы политическая воля, но ее нет. У меня есть ощущение, что какое-то количество таких пыточных зон принципиально нужны нашей системе, потому что в какой-то другой колонии, где человек много пишет, выступает, качает права, всегда можно сказать, что его могут отправить туда. И так и делают! Когда их везут в пыточную зону, они режут себе вены, делают все, чтобы не попасть туда.
Анастасия Зотова: Человеку можно сказать: "Или ты ведешь себя нормально, сотрудничаешь с администрацией, пишешь доносы на своих соседей – или отправишься к Бибику".
Марьяна Торочешникова: А сколько таких пыточных колоний по всей стране?
В России всего около тысячи мест заключения, и пыточных из них – несколько десятков
Лев Пономарев: В Карелии пять пыточных колоний. Кировская область – ИК-6. Еще они есть в Свердловской, Саратовской, Иркутской, Владимирской, Кемеровской областях, в Красноярском крае... Омская область очень тяжелая, и там все закрыто, нет вообще никакой информации! У нас всего около тысячи мест заключения: 700 колоний и 300 СИЗО, и пыточных – несколько десятков.
Марьяна Торочешникова: Но там же действуют общественные наблюдательные комиссии, они пытаются противостоять пыткам. Или они ограничиваются только проверкой качества пищи и условий содержания?
Анастасия Зотова: Тут нужно различать: есть колонии, где одного заключенного раз в месяц ударит один какой-нибудь сотрудник, и это нехорошо, а есть колонии, где каждый день бьют всех заключенных или 30-40% заключенных. Условно говоря, в одной колонии это просто инцидент, а в другой – пыточная система.
А ОНК как-то не очень действуют. Например, в Карелии мы разговаривали с этими общественниками, и они вроде бы нормальные, адекватные люди, не говорят, что всех надо пытать, но в то же время, когда я говорю: "Почему вы не ездите в Сегежу из Петрозаводска?" – они отвечают: "Бензин дорогой, ехать тяжело, народу не набирается, проверки сложно вести..."
Марьяна Торочешникова: Но ведь это же все волонтерство в чистом виде, никто не оплачивает расходы наблюдателей, они за свой счет ездят в колонии, тратят свое личное время.
Лев Пономарев: Система исполнения наказаний делает все, чтобы там не работали правозащитники. Кроме того, в ОНК сейчас полно людей с силовым бэкграундом.
Марьяна Торочешникова: Как раз в конце прошлого года формировался новый состав ОНК, и особо активных людей просто убрали оттуда, они не вошли.
Все можно сделать, была бы политическая воля, но ее нет
Лев Пономарев: Сейчас новая ситуация, новая Общественная палата, мы провели некую поправку в закон и надеемся, что ситуация немножко изменится.
Марьяна Торочешникова: Вот рассказ одной из бывших заключенных, Елены Виниченко, об условиях работы в женской колонии: "Осужденные берут с собой баночки и пакетики, в которые справляют нужду, не отходя от швейной машинки. Иногда их мочевой пузырь не выдерживает, они идут и на ходу мочатся под себя. Возможность сходить в баню тоже надо заслужить. Например, в декабре 2016 года женщин-заключенных пустили помыться только один раз – 31 декабря". Как я понимаю, эта практика очень распространена именно в женских колониях, где используется рабский труд.
Анастасия Зотова: Елена Виниченко рассказывала, что у нее была язва на ноге, и ее не отпускали не только в туалет, но и в медсанчасть делать перевязки. Она пыталась сама делать перевязки, сняла бинты, и у нее из этой раны полезли белые черви, потому что ей просто вовремя не делали перевязки.
Марьяна Торочешникова: Вот вышел человек из колонии с такой ногой – и он может пожаловаться: пусть следствие проводит проверку на предмет неоказания медицинской помощи или преступной халатности.
Лев Пономарев: Такие люди к нам приходят, и мы стараемся это делать.
Анастасия Зотова: Но это очень сложно! У нас есть такой человек в Карелии – Олег Кузнецов, который сидел в ШИЗО, ему говорили, что его убьют, и он для себя решил, что начнет жаловаться, когда выйдет. И вот он вышел, начал жаловаться, а ему говорят: "Ты первый человек, который начал жаловаться после выхода!" Все остальные вышли, думают: все это осталось где-то за спиной, хочу все это как можно скорее забыть.
По статистике, в России каждый третий мужчина к 60 годам сидел
Лев Пономарев: И еще они боятся это делать. Вот бывший заключенный из Карелии, который сейчас работает в Москве, говорит: "Я не хочу, боюсь потерять работу".
Анастасия Зотова: А те, кто сейчас живут в Карелии, боятся еще больше. Они говорят: "Мы готовы давать свидетельства, но без имен, а иначе нам подкинут наркотики и отправят обратно в эту же колонию". А Кузнецов живет в Москве, и он судился в Карельским ФСИНом за незаконно водворение в штрафной изолятор. В Верховном суде Республики Карелия он отсудил себе какую-то небольшую сумму, пять или десять тысяч рублей, то есть государство все-таки признало, что его незаконно водворяли в ШИЗО. А сейчас с помощью нашего юриста Николая Сборошенко была подана жалоба на пытки в Европейский суд по правам человека.
Мы надеемся, что по всем заключенным, которые сейчас сидят и в ИК-7, и в ИК-1, и в ЛИУ-4, и подвергались там пыткам, напишем жалобы в Европейский суд по правам человека, чтобы уже официально показать, что колония пыточная. Но перед тем, как идти в ЕСПЧ, нам нужно пройти все суды в России, а для этого нужно получить документы, что тоже непросто.
Лев Пономарев: Правильнее было бы, чтобы федеральные следственные органы, федеральная прокуратура брали это расследование на себя, то есть из Москвы приезжали бы следователи, и Генеральная прокуратура брала бы на себя надзор. У них нет кумовства, это от всех подальше… Но этого не делают.
По Карелии мы с Настей два раза собирали вот такие пачки документов и направляли, и это все, как правило, спускали вниз. И там идет эта чехарда: отказывают в возбуждении уголовного дела, потом мы еще раз пишем, они снова отменяют отказ, снова расследуют, потом снова отказывают... Это длится уже полгода, и видно, что они заинтересованы все это замотать. Я пишу уполномоченному по правам человека в России, мы пишем председателю Совета по правам человека при президенте, они пишут в Генеральную прокуратуру: возьмите под надзор...
В декабре 2016 года женщин-заключенных пустили помыться только один раз – 31 декабря
Марьяна Торочешникова: А Генеральная прокуратура возвращает все это в регион, а в регионе пишут, что все в порядке.
Лев Пономарев: Да. Единственный положительный результат такой, что их не бьют. Вот сейчас в Карелии не бьют, но при этом давят на них все время, чтобы они отказывались встречаться с адвокатами, запугивают.
Анастасия Зотова: Например, одному заключенному, который находится в колонии ИК-1, Геннадию Кирдалеву, гражданину Молдавии, сказали: "Откажись от адвоката Маркина, который к тебе ходит, иначе мы тебя изнасилуем". Он вскрыл себе вены, но к адвокату его до сих пор не допускают, уже больше месяца, и непонятно, что с ним сейчас происходит.
Лев Пономарев: Мы нанимаем адвокатов, собираем деньги в интернете, чтобы послать туда адвокатов, и вот адвокаты почти вахтовым методом ездят из Питера в Карелию.
Марьяна Торочешникова: Вот история 53-летней Натальи Ульяновой: она не успевала отшить норму на промзоне, и в декабре 2013 года ей не разрешили вставать из-за швейной машинки и заставили работать в две смены. Не пускали в это время ни в туалет, ни в столовую, не отпустили даже в медсанчасть, когда ей стало плохо после этих двух смен непрерывного сидения за машинкой без еды и воды. Когда Ульянова потеряла способность двигаться, ее просто положили рядом с вахтой, где она несколько часов лежала на холодном полу, ожидая медицинской помощи. В этот же день, 29 декабря, она скончалась. Были проведены проверки по факту ее гибели?
Когда Ульянова потеряла способность двигаться, ее просто положили рядом с вахтой, и она несколько часов лежала на холодном полу, а потом скончалась
Правильно ли я понимаю, что, несмотря на все эти ужасы, смерть заключенного в местах лишения свободы – это всегда ЧП, но администрации колоний стараются по возможности сделать все, что угодно, чтобы это чрезвычайное происшествие не вылилось в уголовное дело в отношении сотрудников?
Анастасия Зотова: Просто смерть заключенного сотрудникам колонии очень легко списать. Например, человек умер от того, что два дня не отходил от швейной машинки, не ходил в туалет и не кушал, а они пишут: сердечный приступ.
Лев Пономарев: А может быть, это и был сердечный приступ – просто от истощения.
Марьяна Торочешникова: Но вопрос – в причинно-следственной связи.
Анастасия Зотова: А иногда заключенный умер, лежит в морге, он избит, и это очевидно: у него синие руки, синие ноги, а ему пишут причину смерти – сердечный приступ или что-то подобное. И ты никак не докажешь, что причина другая.
Марьяна Торочешникова: Лев Александрович передал мне брошюру, где есть фотографии погибших в колонии людей, и тут есть, в том числе, и люди в полном истощении. Один человек умер в следственном изоляторе "Бутырка" в Москве. Здесь также есть фотографии жестоко избитых людей, и абсолютно синие трупы, на руках следы от наручников...
Лев Пономарев: И вот ведь удивительная наглость! Мы пишем, что к нам поступила информация от родственников, что человек был избит, погиб, его убили, а колония нам пишет, что он упал с лестницы.
Марьяна Торочешникова: А вот год назад имитировали смерть заключенного в камере через повешение, хотя было очевидно, что он не мог это совершить самостоятельно.
Большинство таких случаев проходит без всякого расследования
Лев Пономарев: Это редкие случаи, когда благодаря усилиям и родственников, и правозащитников удается возбудить уголовное дело и наказать виновных. Я думаю, что это не чаще, чем один к десяти или один к двадцати случаям. Большинство таких случаев проходит без всякого расследования.
Марьяна Торочешникова: А как ведут себя в таких ситуациях родственники? Они помогают правозащитникам или, напротив, мешают? Были у вас такие случаи, что приходили родственники заключенного, погибшего или избитого в колонии до страшного состояния, и говорили: "Пожалуйста, перестаньте жаловаться, а то будет еще хуже"?
Анастасия Зотова: Я такого не видела. Наоборот, родственники говорят: "Жалуйтесь, делайте что угодно! Мы готовы наполовину оплачивать вам адвоката, помогать, как сможем, чтобы все это довести до конца". Все более-менее понимают, что даже когда сотрудник ФСИН говорит: "Не жалуйтесь, будет хуже", – это ему будет хуже, если мы будем жаловаться, а заключенному, наоборот, будет лучше, его оставят в покое, если поймут, что за ним есть жена, мать или правозащитная организация, которая готова каким-то образом за него бороться. А если человек начинает отказываться от своих показаний, поверив, что его не будут трогать, все происходит как раз наоборот.
Лев Пономарев: Но такие случаи были. Погиб один парень. Сначала к нам обратилась его мать, а потом к ней пришли и сказали: "У тебя есть второй сын – ты не думаешь о его судьбе?" И она сказала нам: "Нет, я дальше не буду бороться, а то они посадят моего второго сына". А посадить ничего не стоит – подбросят наркотики или еще что-то сделают.
Марьяна Торочешникова: Тем не менее, в России возбуждают уголовные дела против бывших сотрудников ФСИН или полиции, которые пытают задержанных в полицейских участках. Какие усилия требуется приложить для этого?
Анастасия Зотова: Мы очень верим, что у нас получится хотя бы отстранить от должности тех людей, которые избивали и пытали заключенных в Карелии. Колонией ИК-7 мы очень плотно занимаемся с декабря, больше полугода, и единственное, чего удалось добиться, это отстранения от должности двух заместителей начальника. Сергей Леонидович Косиев, который, со слов заключенных, является главным садистом и руководит пытками, пока что на своей должности, его не отстраняют, уголовное дело не возбуждают, ограничились заместителями. Очень хотелось бы добиться хотя бы отстранения, мы уже не говорим о том, чтобы реально возбудили уголовные дела или посадили людей.
Тут нужна последовательная работа, может быть, многолетняя
Лев Пономарев: Тут просто нужна последовательная работа, может быть, многолетняя. Вот в Саратове удалось расследовать убийство после очень большой кампании в прессе и очень больших усилий мамы – она ходила везде, и к нам тоже, и добилась того, чтобы, в конце концов, возбудили уголовное дело и посадили виновника.
Марьяна Торочешникова: А насколько адекватны бывают такие приговоры? Все помнят копейское дело, когда был бунт заключенных в колонии, они там вскрывали себе вены, забрались на крышу... Там начались проверки, приезжали многочисленные делегации, возбудили уголовное дело, но в результате большая часть заявителей отозвали свои заявления на вымогательства и пытки, а те, кто остались, тоже находились под жестким прессом.
Лев Пономарев: И организаторам дали новые сроки.
Марьяна Торочешникова: Да, их обвинили еще в каких-то новых преступлениях. А начальник копейской колонии отделался условным сроком.
Лев Пономарев: Да, это неадекватное наказание, и все это вместе создает благоприятную обстановку для того, чтобы скрыть убийство или получить не такое большое наказание. Это отсутствие политической воли сверху, из Москвы. Но самое удивительное: казалось бы, в 30-е годы люди ничего не знали про лагеря, просто жили своей жизнью, правда о лагерях не была известна. У нас же все об этом знают. Вот я, например, точно знаю, что СИЗО №1 города Иркутска – пыточное, и об этом пишут многие местные независимые интернет-порталы и газеты, но ничего не меняется! Видимо, обществу это безразлично, и это признак умирания российского общества.
Марьяна Торочешникова: Очень многие люди считают, что если человек осужден, то он виновен, а если виновен – что же, его там плюшками кормить? Это выстраивается в общественном сознании, в том числе, благодаря и сериалам, и риторике представителей российских силовых ведомств, что "не надо с ними сюсюкаться, а то они еще будут, как Брейвик, требовать, чтобы судили надзирателей за то, что не так посмотрели".
Видимо, обществу все это безразлично, и это признак умирания российского общества
Лев Пономарев: По статистике, в России каждый третий мужчина к 60 годам сидел. Так что общество хорошо знает, и что там происходит, даже на примере своих собственных семей, и насколько несправедливо люди сидят. Но это какая-то импотенция общества – люди не хотят сопротивляться очевидным вещам. Ну, убили...
Анастасия Зотова: И эта риторика, что правозащитники защищают преступников… Конечно, если человек совершил преступление, то суд его судит, приговаривает к тюремному заключению или штрафу. Только вот в наказание по российскому Уголовному кодексу не входят пытки, избиения, переломы ребер и убийства.
Марьяна Торочешникова: И рабский труд!
Анастасия Зотова: Если человек попал в исправительное учреждение, то он должен исправляться, ему там должны рассказывать про Толстого и Достоевского, про то, что нужно честно работать, не надо воровать. Для меня пример системы исполнения наказаний – из романа Виктора Гюго "Отверженные", Жан Вальжан: он выходит и понимает, что все его ненавидят, а когда священник начинает к нему относиться хорошо, человек меняется. Человек может измениться, но не в том случае, когда его избивают, унижают и относятся не как к человеку.
Марьяна Торочешникова: А в российских местах лишения свободы существуют какие-то программы социализации? Я знаю, что теоретически человек может, находясь там, получить даже высшее или среднее специальное образование за счет государства, то есть возможности для роста и исправления есть. Насколько широко они используются?
Лев Пономарев: У нас нет полной информации о нормальных колониях. Я надеюсь, что нормальных в десятки раз больше. Валерий Шухардин сидел по экономической статье и там получил юридическое образование. Он сейчас один из самых известных адвокатов, работающих в системе исполнения наказаний.
Я знаю и другие примеры. Племянник одного известного олигарха попал туда, ко мне пришли и говорят: "Помогите!" Я списался, и мне говорят: "Мы готовы открыть компьютерный класс, но только пусть он тогда оплатит весь компьютерный класс, не только для одного этого парня". И этот олигарх сделал компьютерный класс, и его племянник там учился.
Марьяна Торочешникова: А это не коррупция?
Лев Пономарев: Нет, потому что это как бы сверх того, что могло быть там. И все эти деньги пошли на компьютерный класс.
Человек может измениться, но не в том случае, когда его избивают и унижают
Анастасия Зотова: Тут сложный вопрос. Если семья думает: ну, вот в колонии, наверное, не хватает телевизора, подарю-ка я им телевизор, – это одно. А если человек хочет передать в камеру своего родственника телевизор, а этого родственника перевозят из одной камеры в другую, потом в третью, потом в четвертую, чтобы его семья в каждую камеру покупала телевизор, то это уже похоже на коррупцию.
Марьяна Торочешникова: В копейской колонии родственники заключенных ежемесячно передавали деньги, чтобы их близких просто не били.
Лев Пономарев: И это определенно коррупция, потому что эти деньги точно шли в карман.
Или другой пример: мы сейчас хотим возбудить расследование в одной из колоний, где вымогали деньги у предпринимателей, которые там сидели, и эти деньги якобы шли на ремонт. Начальник колонии отчитывался этими самыми квиточками, а на ремонт одновременно шли государственные деньги, которые он клал в свой карман. Это точно коррупция.
Марьяна Торочешникова: А это можно остановить?
Лев Пономарев: При желании – да. И коррупция – когда люди работают, а им ничего не платят. У тюремной промышленности огромные заказы, на миллиарды рублей, но у заключенных зарплаты нулевые: могут платить, например, десять рублей в месяц.
Марьяна Торочешникова: А куда смотрит Трудовая инспекция?
Лев Пономарев: У них ограниченные возможности туда проходить, ведь это закрытые учреждения. Кроме того, действие Трудового кодекса на колонии не распространяется. Мы сейчас добиваемся, чтобы там были какие-то элементы Трудового кодекса – трудовой договор, например. Или, если колония получила заказ, то чтобы на сайте колонии вывешивали всю информацию: что за заказ, сколько они за это получили. Мне один из замов начальника ФСИН России говорил: "Ты что, если заключенные это увидят, они же будут требовать законную зарплату"…
Он сел на диван и спокойно сказал, что я никогда не выйду из колонии живой
Марьяна Торочешникова: Еще одна история. Первый день в ИК-2 у Татьяны Гавриловой вышел очень запоминающимся, как для нее, так и для всей администрации колонии: "Главный по безопасности в колонии ИК-2 тут же позвал меня к себе в кабинет и несколько раз ударил по виску дубинкой. Мне ничего не оставалось делать, и я начала обороняться".
Лев Пономарев: Она мастер спорта по единоборствам.
Марьяна Торочешникова: "На крики прибежали все сотрудники, но я, понимая, что терять мне нечего, не ослабляла захват, – рассказывает Гаврилова. – Он приказал всем выйти из кабинета, дал слово офицера, что больше меня никто тут бить не будет. Я его отпустила. Он сел на диван и спокойно сказал, что я никогда не выйду из колонии живой ".
Лев Пономарев: Но вышла, к счастью!
Марьяна Торочешникова: Что вообще могут в таких случаях предпринимать заключенные? Нужно ли сообщать родственникам, и что они могут сделать, когда получают такие сигналы?
Анастасия Зотова: Это очень сложный вопрос. Чаще всего у человека даже нет возможности пожаловаться. Приходит прокурор, человек жалуется прокурору, и тот говорит: "Ну, и что, это все нормально. Слушайся администрацию колонии, и тебя не будут бить". Приходит ОНК, человек жалуется ОНК и получает примерно такой же ответ. И за жалобы человека могут побить еще сильнее. Письма, разумеется, цензурируются. Единственный вариант – связываться с родственниками. А родственники могут только искать каких-то правозащитников, честных адвокатов.
Марьяна Торочешникова: Либо рассказывать журналистам. Настя, вы же начали интересоваться тем, что происходит в российских колониях, после истории с вашим мужем, Ильдаром Дадиным?
Чаще всего у человека даже нет возможности пожаловаться
Анастасия Зотова: Да, но я ведь закончила факультет журналистики, и поэтому, когда я получила от Ильдара письмо с подписью: "Пожалуйста, опубликуй это в прессе", – я просто написала всем своим бывшим однокурсникам и попросила всех, кого только могла, опубликовать это письмо следующим утром.
Марьяна Торочешникова: Коме того, Ильдара Дадина и так знали, это был известный на всю страну заключенный.
Анастасия Зотова: Еще до письма Ильдара Дадина очень многие заключенные и жены заключенных писали примерно такие же письма в российские СМИ, в "Новую газету", в "Независимую газету", уполномоченному, у нас в "Вестнике защиты прав заключенных" публиковались письма о пытках в той же Карелии. Только никому не было интересно, когда совершенно неизвестные люди, осужденные за какой-нибудь разбой или грабеж, сообщают о пытках.
Марьяна Торочешникова: А что должно произойти, чтобы изменилось отношение читателей к этим историям?
Анастасия Зотова: Мы пытаемся это сделать, ведем группы в социальных сетях, "ВКонтакте", в "Фейсбуке", в "Телеграме", в "Твиттере", сейчас попытаемся завести группу в "Одноклассниках".
Марьяна Торочешникова: А вы общаетесь с представителями ФСИН? Они готовы с вами общаться?
Анастасия Зотова: Общаться-то они готовы, только делать ничего не готовы!
Лев Пономарев: На волне борьбы за Ильдара Дадина, когда было видно, что Ильдара уже практически отпускают, вдруг меня вызывает руководство ФСИН, мне жмут руку и говорят: "Все, Лев Александрович, мы создаем штаб, рабочую группу, будем бороться с пытками!" Это говорил господин Максименко, зам начальника ФСИН, и начальник Службы собственной безопасности. Я составил список, думал, что это все серьезно: все-таки генералы со мной говорят…
Видимо, пыточные зоны находятся под контролем спецслужб
Это было перед Новым годом. После этого, наверное, им поступил какой-то новый сигнал, и дальше ничего не движется. Дело в том, что руководство ФСИН даже не руководит этими пыточными зонами. Я в свое время встречался с начальником УФСИН Красноярска, и он мне сказал: "Лев Александрович, я не руковожу этими пыточными колониями, это все из Москвы. Туда привозят террористов, воров в законе, ломают, это все спецслужбы". Видимо, пыточные зоны находятся под контролем спецслужб.
Марьяна Торочешникова: Понятно: одни кивают на других, а в итоге получается, что людей унижают, пытают, и реакции на это нет.
Лев Пономарев: Путин 7 декабря прошлого года встречался с Советом по правам человека, где правозащитник Игорь Каляпин говорил о том, что пытают в Карелии, и он сказал: "Я поручаю Генеральной прокуратуре заняться этой проблемой". Буквально через несколько дней он выступал на коллегии Генеральной прокуратуры и сказал там, что прокуратура должна следить за соблюдением прав в системе исполнения наказаний. Но ничего не произошло, полный ноль! Мне кажется, это было сказано просто, что называется, для картинки, а они уже умеют считывать эти сигналы.
Вот Корниенко, нынешний руководитель ФСИН – когда его только назначили, я имел возможность с ним встретиться. Там сидели уполномоченный по правам человека Лукин, Корниенко, я и еще один правозащитник. И он говорит: "Я буду все делать, но вы же понимаете, что это все снизу". Правильно, эта проблема есть, но ставьте молодых офицеров, еще не испорченных! Он говорит: "Нет, мы будем ставить видеорегистраторы, чтобы все контакты сотрудников с заключенными фиксировались. Но они это прекрасно освоили – они выключают регистраторы, когда бьют, и включают, когда надо показать, как человек возмущается.
Марьяна Торочешникова: А вам хоть раз удавалось истребовать видеозаписи?
Уволили бы для примера десять садистов и объяснили почему – это произвело бы сильное впечатление
Лев Пономарев: Чтобы там были избиения? Пока нет.
Анастасия Зотова: Истребовать видеозаписи удалось пока только одному человеку – это Татьяна Николаевна Москалькова, и она признала, что, когда она попросила видеозаписи из Карелии, ей примерно такие и предоставили – идет видео, а потом черная дыра, то есть или удалена часть видео, или просто выключалась камера.
А еще проблема в том, что это видео, по всей видимости, хранится в той же самой колонии. Даже если, не дай бог, на видео попало, как начальник колонии мутузит заключенного, окунает его головой в унитаз, потом можно зайти в специальную диспетчерскую и все это вырезать. Эта информация должна храниться где-то в другом месте, откуда ее можно было бы истребовать, и откуда сотрудники колонии никак не могли бы ее удалить.
Марьяна Торочешникова: Или транслироваться онлайн, как на выборах в Госдуму.
Анастасия Зотова: Такие предложения, кстати, уже поступали, но в руководстве ФСИН пояснили, что это будет противоречить закону о персональных данных, то есть, может быть, заключенные не хотят, чтобы на них все смотрели в режиме онлайн.
Лев Пономарев: Но самое главное, и из Москвы не едут. Вот если приедут из Москвы, то все-таки размотают.
Марьяна Торочешникова: То есть эти столичные проверки дают результат.
Лев Пономарев: Конечно! Если бы увольняли, по крайней мере, то это уже изменило бы ситуацию. Уволили бы для примера десять садистов и объяснили почему – это произвело бы сильное впечатление.
