Александр Генис: В сегодняшнем выпуске нашей ежемесячной рубрики “Парамонов: история чтения” мы отметим 250-летие романа “«Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена», принадлежащего перу самого современного, как считали русские критики, английского классика Лоренса Стерна.

Борис Парамонов: Сколько себя помню, столько не могу понять, почему этого несравненного юмориста приписывают к какому-то кислому сентиментализму. Да еще русского Карамзина к нему подтягивают. Согласен: Бедная Лиза действительно сентиментализм, дамочки сморкаются в платочки. Но при чем тут Лоренс Стерн - лучший из английских юмористов! Ну ладно, написал он книгу, и не закончил, кстати, под названием «Сентиментальное путешествие», - да ведь и в этой книге никаких соплей и воплей, наоборот, безудержное веселие. Стоит только вспомнить, как она кончается.

Александр Генис: “Сентиментальное путешествие по Франции и Италии” Лоренса Стерна - потрясающая книга уж потому, что там нет никакого путешествия. Есть только сотня страниц, наполненных мозаичными случайными рассуждениями по пустячным поводам. Заканчивается книга Стерна замечательно — последнее предложение выглядит следующим образом: “Так что, когда я протянул руку, я схватил горничную за — ”.

Никто уже не узнает, за что схватил горничную герой Стерна — как раз эта издевательская недосказанность и покорила читателей.

Самое удивительное, что влияние Стерна очень заметно в другом путешествие - Радищева. Об этом есть в нашей книге “Родная речь”. Радищев избрал для своей главной книги самый модный в то время образец — ведь Стерном зачитывалась вся Европа. Он открыл новый литературный принцип — писать ни о чем, постоянно издеваясь над читателем, иронизируя над его ожиданием, дразня полным отсутствием содержания.

“Путешествие” Радищева почти копирует “Путешествие” Стерна за тем исключением, что Радищев решил заполнить намеренно пустую форму Стерна патетическим содержанием. Однако формальные приемы остались. Одна глава у него Радищева кончается точно так, как у Стерна - намеренно обрывается на полуслове: “Всяк пляшет, да не как скоморох, — повторил я, наклонялся и, подняв, развертывая...”

​Борис Парамонов: Трудно гадать, как бы пошло дальше это “Сентиментальное путешествие”, но Стерн числит за собой замечательное сочинение «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена». Читатель этой книги сплошь и рядом хохочет, искренне веселится - никакого слезоточения. Не мешает этому веселью даже то обстоятельство, что и эта книга вроде бы не кончена. Но как бы там ни было, читатель держит в руках солидный кирпич в пятьсот с лишним страниц.

Александр Генис: Многие мои любимые книги не добрались до финала - от “Швейка” до “Человека без свойств” Музиля.

Борис Парамонов: Да, финалы, финиши, концы в литературе вещь весьма условная. Об этом еще Гегель теоретизировал: любой роман должен кончаться свадьбой. А ведь сплошь и рядом только после свадьбы самое интересное и начинается.

Александр Генис: “Анна Каренина”, например.

Борис Парамонов: С Тристрамом Шенди сложнее. Дело в том, что эта книга не столько роман, сколько пародия на роман, на книгу как таковую, на опус. Поразительная это картина: чтобы в середине 18 века стал возможным такой авангардизм. Эта вещь не менее авангардна, чем «Улисс» Джойса.

Всякий взявшийся читать Стерна поначалу недоумевает. Эта книга строится по правилу «в огороде бузина, а в Киеве - дядька». Стоит автору написать одну фразу - и продолжения ее не ждите: он нырнет в какой-нибудь причастный оборот, а вынырнет - если вообще вынырнет - страниц через двадцать. Никакого сюжетного развития в книге нет. Ну вот хотя бы такой пример: к пятисотой странице герой книги Тристрам Шенди, джентльмен, достиг возраста пяти лет.

Александр Генис: Начинается же книга с того, как миссис Шенди рожает нашего героя, и тоже страниц через полтораста родила.

Борис Парамонов: Строго говоря, даже не с родов жизнь героя начинается, а с его зачатия. Мистер Шенди, отец будущего героя, поставил себе за правило все мелкие, но необходимые домашние дела делать в первый понедельник месяца. В этот день он заводит часы, а уже заодно к этому же действию приурочивает другое: а именно, отдает супружеский долг.

Александр Генис: И тут не без препятствий: только отец Шенди приступил к делу, как жена его спросила: дорогой, а вы не забыли завести часы?

Борис Парамонов: Тристрам Шенди, то есть сын, и номинальный герой повествования, считает, что вся его жизнь пошла кувырком, начиная с этого не к месту и не ко времени заданного вопроса его матушки.

В общем никакого Тристрама так и не будет в романе, ускользающем от линии повествования во всевозможные отступления. Подчас эти отступления занимают десяток страниц - и сами в свою очередь сопровождаются сторонними соображениями и сюжетами.

В конце концов одно происшествие всё же случается с героем: горничная Сюзанна , неосторожно подняла оконную раму, держа Тристрама на руках, и неожиданно упавшая рама нанесла нашему герою некий заметный телесный урон.

Александр Генис: Обрезание. Впрочем, еще раньше, когда Тристрам рождался, доктор Слоуп изуродовал ему нос акушерскими ножницами.

Борис Парамонов: Вот пожалуй и всё, что мы узнали о самом Тристраме Шенди. Гораздо больше мы узнаем об его отце, доморощенном философе, его дядюшке Тоби, ветеране какой-то нескончаемой войны, за испанское что ли наследство, и о его слуге капрале Триме. Потом, уже к концу текста, появляется некая вдова Уодман, которая не прочь выйти за дядюшку Тоби, но испытывает некие затруднения при мысли о том, что во время осады Намюра дядюшка Тоби получил серьезную рану в паху. Очень много уделяется страниц изысканиям вдовы Уодман и ее служанки Бригитты, пытающихся выяснить, не мешает ли эта рана исполнению супружеских обязанностей дядюшки Тоби.

В общем связного повествования не ждите, его не будет. Но - и вот это огромное НО - при этом роман Стерна - интереснейшее и захватывающее чтение. От него не оторваться. И вот тут главный авангардизм у автора 18 столетия: он заставляет не следить за сюжетом, но любоваться и наслаждаться самим текстом.

Александр Генис: Это - густо записанное полотно не нуждается в сюжете, как живопись импрессионистов, до которых искусство добралось аж через век.

Борис Парамонов: Книгу Стерна недаром поставили в ряд позднейшей авангардистской литературы. В России это сделал молодой Виктор Шкловский в своей новаторской книге«О теории прозы». Шкловский показал, что роман Стерна - это не столько роман, сколько модель всякого романа, его скелет, на который при желании тот или иной автор наращивает сюжетное, точнее фабульное мясо. Стерн в этой книге демонстрирует приемы сочинения романов, использует все писательские технологические ухватки, но при этом лишает их сюжетной мотивировки. То есть делает то, что называется обнажением приема. Вот, скажем, в текст романа надо ввести параллельную сюжетную линию, к приключениям главных героев и что-то еще, хотя бы и второстепенное. И на самом интересном месте - вдруг начинается другая глава с другим героем. Ну вот как в “12 стульях”: «Есть!» - сказал Остап, но тут начинается глава, описывающая путешествие отца Федора. А потом, когда мы возвращаемся к Остапу и Кисе, выясняется, что в стуле были не бриллианты, а коробка с металлической табличкой о новой партии стульев Гамбса.

Этот прием называется задержанием или торможением. И его вовсю употребляет Стерн, только делает это вне сюжетных мотивировок: просто начинает говорить о другом. То есть он не пишет роман, а демонстрирует приемы написания романа. Почему Шкловский и говорит в конце своего исследования: Тристрам Шенди самый типичный роман мировой литературы. Это как если бы сказать: самое типичное в любом человеке - его скелет.

Александр Генис: Добавить к этому нужно разве то, что при этом “Тристрам Шенди” читается легко, с удовольствием и доставляет чистейшую читательскую радость. Это ни в коем случае не скучное чтение, как можно было бы подумать.

Борис Парамонов: Да, и вот тут, Александр Александрович, приходит на ум еще такое соображение: не есть ли радость чтения - всего-навсего удовольствие, доставляемое произнесением текста? Движение самой словесной массы?

А это именно так. Вспомните подобное впечатление от какого-либо другого текста.

Александр Генис: “Евгений Онегин”!

Борис Парамонов: Точно! Кстати, ученые, те же формалисты Шкловский и Тынянов, говорили о сродности построений “Тристрама Шенди” и “Онегина”. Это ведь тоже не дело - искать в “Онегине” героев или событийную фабулу. “Онегин “жив движением текста, словесных масс. Самое главное в пушкинском романе - не герои, не Татьяна с Онегиным, а отступления.

Александр Генис: Лотман бы с Вами не согласился. Да и я бы воздержался. Онегин - породил череду подобных ему героев, а выросшая Татьяна - вообще Пушкин. Но этот разговор мы отложим.

А Вы могли бы, Борис Михайлович, назвать современное произведение литературы, напоминающее Тристрама Шенди? Только «Улисса» не называйте.

Борис Парамонов: Я назову «Сердца четырех» Сорокина.

Александр Генис: Да, в этом что-то есть. Ранний - допутинский - Сорокин писал прозу как художник, которым он, кстати, и является. Он комбинирует языковые пласты по законам композиции, а не смысла, который у него часто заменяет глосслалия. Тут он радикальнее Стерна. Впрочем, в оригинальном издании “Тристрама Шенди” была вклеена черная страница, иллюстрирующая мрачный взгляд персонажа на вещи. Когда я рассказал об этом нашему главному абсурдисту Бахчаняну, он пришел в восторг и прочел весь роман.

Борис Парамонов: А я, знаете что еще заметил, в этот раз читая Тристрама Шенди? Вот это чистое удовольствие от текста, от самого его произнесения вслух или про себя - навело память на другую столь же новаторскую книгу - на Марселя Пруста. Там ведь тоже не ждешь, когда Одетта изменит или не изменит Свану, - а просто смакуешь текст, радуешься словам, потоку слов, доставляющих самостоятельное, автономное удовольствие, радость.

Александр Генис: Не оттого ли, что у обеих книг один великий переводчик - Адриан Франковский? Сейчас, впрочем, его Пруста критикуют, но “Тристрама Шенди” он перевел конгениально, сделав эту беспрецедентную книгу фактом не только английской, но и русской словесности.