Неделю назад на свободу вышел еще один фигурант "Болотного дела", 44-летний полиграфист из Москвы Александр Марголин. Его освободили условно-досрочно, отпустив на полгода раньше окончания срока. В августе 2014 года Марголин был приговорен к 3,5 годам колонии за участие в массовых беспорядках и применение силы по отношению к сотрудникам полиции 6 мая 2012 года. По версии обвинения, в тот день Марголин повалил полицейского на землю и нанес ему несколько ударов ногами. Сам Александр в суде неоднократно объяснял свои действия необходимой самообороной и вину не признавал.

Александра Марголина задержали в период так называемой "второй волны" по "Болотному делу" – 21 февраля 2013 года. Как рассказывали близкие Марголина, он был далек от политического и общественного активизма: в партиях и организациях не состоял, а свободное от работы время посвящал семье. Александр Марголин окончил Московский государственный университет печати, получил степень кандидата экономических наук и до ареста работал в издательском бизнесе. Акция на Чистых прудах "За честные выборы" 5 декабря 2011 года стала для Александра Марголина первой.

3,5 года наказания Марголин отбывал в колонии общего режима в Рязанской области, где также находились два других фигуранта "Болотного дела" – Алексей Полихович и Андрей Барабанов. Они вышли на свободу в октябре и декабре 2015 года, соответственно. 29 января 2016 года Рязанский районный суд удовлетворил ходатайство об условно-досрочном освобождении Александра Марголина. Поскольку прокуратура поддержала прошение и не стала его обжаловать, решение суда вступило в силу через 10 дней. Утром 9 февраля Александра Марголина освободили.

В интервью Радио Свобода Александр Марголин рассказал подробнее о тюремных буднях, о поддержке "подельников" и о том, почему события на Болотной площади 6 мая окончательно прекратили диалог между российской властью и обществом:

– На свободе я чувствую себя великолепно. Эйфории нет, но, может, дойдет еще. "Болотное дело" будет всегда со мной, и спокойно относиться к нему я уже не смогу, потому что три года – это все-таки не 10 суток. Я получал довольно большой объем прессы, поэтому, конечно же, более-менее понимал, что здесь происходит. Другое дело – масштаб происходящего. Оценить его можно будет несколько позже. Из изменений в городе вижу, что что-то поменялось в архитектурном плане. Но нет ощущения, что сильно что-то изменилось за эти три года.

– Вас отпустили условно-досрочно, за полгода до окончания срока. Насколько это было предсказуемым? Ведь в "Болотном деле" практика по УДО довольно странная: Кривова не отпускают – Полиховича отпускают, вас отпускают, а Гаскарова – нет.

– Все это время, с момента задержания до момента выхода, как всякий арестант, я на что-то надеялся. Все строят воздушные замки, кто-то открыто в этом признается, кто-то – нет. Так или иначе, все на что-то надеются: на амнистию, на закон "день за полтора", апелляции-кассации... Когда я приехал в лагерь, Алексей с Андреем (Полихович и Барабанов. – РС) как раз проходили первые суды по УДО. Им было отказано, стало понятно, что эта "опция" для нас не работает. Но потом, в конце осени, Лешу отпустили. Не сразу, не без проблем – администрация колонии не очень хотела писать хорошую характеристику, – но отпустили. Тогда у меня возникло двойственное чувство. С одной стороны, возможно, что и у меня могло сложиться с УДО. А, с другой стороны, это мог быть просто дозированный гуманизм.

– Но в случае с Алексеем Полиховичем понятнее, потому что там была и Элла Памфилова, и СПЧ вмешался...

– После вашего освобождения "Грани.ру" выпустили видео, где вы сжигаете свою тюремную одежду. Насколько символичным был этот жест и что он для вас значил?

– За некоторое время до меня из Тулы освобождался мой бывший коллега, полиграфист, его дело очень похоже на дело Ильи Фарбера. Мне отец позвонил и сказал, что он так поступил красиво. В тюрьме вы действительно ходите всегда в одном и том же. Там были люди, на воле сибаритствовавшие. Когда мы общались, и человек говорил: "Я носил галстук три дня. Замялся, капелька попала – и до свидания. А вот эти штаны на мне, кто-то их мне дал, и я хожу в них два года". Поэтому прощание с этой одеждой было как какой-то контрапункт.

Освобождение Александра Марголина:

– Если возвращаться к началу этой ситуации: вас арестовали спустя почти год после событий на Болотной площади. Вы, наверняка, следили за тем, что происходило, видели, что кого-то арестовывают. Как вы это воспринимали? Не опасались, что вас могут арестовать?

– Опасения, конечно, какие-то были, как и у всех, кто был там 6 мая. Но прошло довольно много времени. Я нашел работу, исключительно мою, уходил рано утром, возвращался поздно вечером. Когда я услышал, что кого-то арестовали по "Болотному делу", я не воспринял это как звоночек – "ох, а это, оказывается, продолжается". Но когда возникли люди на пороге, тут уже особенно сожалеть было не о чем. Я понимал, что теперь все будет не быстро.

​– Не было иллюзий, что все исправят, что поймут: ошиблись, что как-то все разрешится?

– К тому времени уже был лузянинский приговор, ему дали 4,5 года. Я понимал, что у меня будет меньше, но будет. Если вы на этот конвейер попали, то вы выйдете с другой стороны, других способов с него слететь нет.

– То есть у вас не было надежд на то, что суд будет разбираться, что следователь будет расследовать?

– Следователи практически со мной не общались. После задержания я взял право на 51-ю статью (право не свидетельствовать против себя. – РС), потом привозили бумажки об экспертизах подписать. С судом были нюансы. Перед глазами был пример "первой волны": там удалось отбить поджоги, один из квалифицирующих признаков 212-й статьи. Есть такая тенденция: если человек невиновен, как Артем Савелов, например, который вообще ничего не делал, ему дают поменьше. Вот за это "поменьше" я и бился, по большому счету.

– У вас нет чувства злости по отношению к тем, кто вас оговорил? К полицейским, которые выступали в суде и говорили, что им было велено сказать.

– В судах выступали три типа полицейских. Первые искренне верили, что мы нехорошие люди. Вторые говорили более-менее так, как было на самом деле, на вопросы отвечали более-менее нормально, вспоминали все. Третьи, как мой потерпевший, который, как мне кажется, действительно сожалел, что во все это ввязался. Не то что он меня прямо оговорил, но ему просто сказали, что нужно сказать, и он это сделал. Потом он понял, что укатал человека на энное количество лет. Когда он выступал в суде, у меня было полное ощущение, что он хочет каким-то образом мне помочь. К нему лично у меня никаких претензий нет: все мы люди и можем ошибаться. Другое дело, что его ошибка стоила мне такого количества времени. Моя семья была поставлена в сложные условия, родители потеряли много здоровья, дети росли без моего воспитательного воздействия.

– Это время условно можно разделить на три части: ваше предварительное заключение, суд и колония. Что из этого было самое тяжелое?

– Каждый период имеет свои плюсы и минусы. Сложность СИЗО в том, что вы всегда находитесь в одном и том же помещении, 24 часа в сутки, с одними и теми же людьми. И вы вынуждены с ними выстраивать отношения. У вас нет возможности куда-то уйти, уединиться, прогуляться или поменять круг общения. У вас есть камера на 8 человек, и все – вы общаетесь именно с ними. Какими бы идеальными люди ни были, все равно возникает напряжение. Тем более у всех свои ситуации: кто-то привозит из суда срок, у кого-то идут суды, люди переживают, и это сказывается на всех. В лагере мне было проще, потому что там и круг общения больше, и "подельники" были рядом. Было очень важно, что можно было бывать на свежем воздухе, потому что я не курю, и находиться в прокуренном помещении очень сложно. На судах же ты мобилизуешься. У нас было три суда в неделю, в СИЗО мы возвращались вечером, "поднимали в хату" где-то к 11, к часу ночи. Нужно быстро привести себя в порядок, как-то поесть и подготовиться к следующему дню. Был момент, когда у меня одновременно начался бронхит и зуб заболел. На свободе, в Москве, я бы, наверно, по-другому себя вел, а там это все переживается – вы все равно должны ехать в суд и там защищаться, хотите вы или нет.

– Чем вы занимались в СИЗО, в колонии? Как там был устроен ваш быт, как проходили ваши дни?

– В СИЗО я получал довольно много писем, отвечал на них. Это отвлекало. Книжки почему-то плохо читались, у меня произошла расконцентрация внимания. Читалось, конечно, но не в том объеме, не с той скоростью, как на воле. Прессы много получал, читал тоже. День все время был чем-то заполнен, там поговорил, там пообщался, в шахматы поиграл, еще что-то сделал. Нужно было наладить быт, его поддерживать, и поддержание в нормальном состоянии в тех условиях требует усилий. Череда бытовых вещей, конечно, приводит к тому, что все напоминает "день сурка". Телевизор старался не смотреть, может быть, только новости. Я человек ранний, и когда все остальные спали, смотрел полчаса "Евроньюс", и мне этого хватало вполне.

В колонии есть определенное разнообразие: там ходишь на работу, нужно выполнить норму, что-то пошить. Там есть возможность заниматься спортом. Поработал, позанимался, помылся – и день, собственно, закончился. Возвращаетесь в барак, в жилую зону, и уже опять быт-общение, быт-общение, быт-общение. И хорошо, когда оно есть. Общение там необходимо. Вы должны быть в курсе определенных новостей, тенденций, потому что от этого зависят ваши отношения с другими, возможности, например, связанные с тем же бытом. У меня было там два "подельника", они молодые люди, больше общались. Я общался меньше, но не из-за того, что я старше, просто у меня не возникало большой потребности общаться. Общаться с интересными людьми там сложно, их мало, и когда они возникали, это был большой плюс.

– Алексей Полихович, по-моему, говорил, что в колонии очень много телевизора и пропаганды, которая из него льется. Насколько это так, по вашим наблюдениям? И насколько тяжело получать более-менее адекватную информацию о том, что вокруг происходит?

– Телевизор – очень простой и удобный способ получения информации, поэтому он и называется "зомбоящиком". Очень легко сидеть и воспринимать информацию в сильно пережеванном виде. Ничего делать не надо, даже буквы читать. Я получал массу разной прессы. Обладая такой информацией, я воспринимал картину немножко иначе, чем предлагал телевизор. С одной стороны, телевизор – это большой плюс, потому что он снимает напряжение, люди развлекаются, меньше озлобленности. С другой стороны, это большое зло, потому что, люди воспринимают это как абсолютную истину: как кинескоп сказал, так оно и есть. Если кто-то интересовался, я, конечно, высказывал свою точку зрения, показывал в одном и том же репортаже нестыковки. Телевизор я старался не смотреть и даже не слушать, но совершенно абстрагироваться от него было невозможно.

– Митинг на Чистых прудах 5 декабря 2011 года, насколько я понимаю, был вашим первым митингом. Почему вы вышли тогда на улицу, что вас побудило?

– Политическими новостями я интересовался всегда. Не участвовал в силу того, что это профессиональная деятельность, это не мое. Митинг на Чистых прудах возник после выборов в Госдуму со всеми "замечательными" чуровскими делами. Фальсификации были уже настолько незавуалированные, неприкрытые, что я решил, что имеет смысл выходить. После митинга попал в спецприемник на 10 суток. Потом мы с ребятами, с которыми я сдружился, еще ходили на митинги и не видели в этом ничего предосудительного. И на Сахарова, и на Болотной никто не дрался. Там стояли рядом и националисты, и "Солидарность", и левые. Между ними не возникало стычек и противоречий. И всплеск такого насилия, как 6 мая, был для меня удивительным.

– Вы разделяете точку зрения правозащитников, экспертного комитета, который оценивал события на Болотной, о том, что произошедшее 6 мая было спланированной провокацией со стороны властей?

– Когда я изучал материалы дела, там было сказано, что к обеспечению безопасности было привлечено около 13 тысяч полицейских, из них 7600 – ОМОНа... Были подтянуты серьезные силы. Я не думаю, что на предыдущих митингах было задействовано такое количество сил правопорядка. Когда я спускался с Малого Каменного моста, я видел какое-то неимоверное количество полицейских, и это меня наталкивает на определенные мысли. Там на сходе с Малого Каменного моста на Болотную набережную крыльев никому не выдавали, все живые люди, нужно было понимать: это большой человеческий ресурс, возможны всякие эксцессы. Но все могло пройти спокойно. Осуществившееся насилие и силовой вариант развития событий отрезали очень серьезную часть возможного диалога. Диалог с этого момента пошел абсолютно по-другому и пришел в тупик.

– Диалог власти с обществом?

– Да. И этот тупик обернулся всеми последующими делами, которые мы сейчас имеем. Если это было запланировано, то обе стороны не продумали серьезно дальнейший ход событий. Сторона организаторов не понимала, что подведет большое количество людей под полицейские дубинки. Власти решили, что если что-то будет происходить, действовать по жесткому сценарию. После 6 мая диалог прекратился – это факт. Общество не было допущено к реформированию, к конструктивному, позитивному дискурсу – когда люди не против чего-то выступают, а за. Это очень большой минус всего произошедшего 6 мая.

Сейчас, мне кажется, уже пройден этап, когда все друг на друга "подулись". Теперь можно начинать снова разговаривать. Я думаю, что все механизмы живы. Есть выборы, есть партии, должно быть сформировано гражданское общество, СМИ должны быть свободны. Такое позитивное движение может привести к развитию общества как в социальном и политическом плане, так и в экономическом. Мы без экономической свободы не выплывем из этой ситуации. Нет такой цены на нефть, которая бы обеспечила нам прекрасное будущее. Нужно развивать что-то кроме, а это невозможно без участия широких масс. Широкие массы должны знать, что они могут работать, что у них не будут ломать ларьки, отжимать собственность, требовать взяток. Мы должны начать договариваться. Чем раньше это произойдет, тем меньше мы потеряем. Я очень надеюсь, что люди осознают это. Надеюсь, что общий вектор все-таки изменится и начнется диалог, потому что, судя по моему УДО, было принято решение: отпускать. Насколько это сигнал – я не знаю. Но сверху сказали: "отпускать", и я сижу сейчас перед вами.

– Вас отпустили, да, но, с другой стороны, есть Иван Непомнящих и Дмитрий Бученков, которых только-только посадили, то есть "Болотное дело" продолжается. С вашей точки зрения, как долго его еще будут продолжать?

– Возможно, тут есть определенный эксцесс исполнителей. Я говорил о том, что даже в колонии не совсем понимали, что с нами делать, после общения Эллы Памфиловой с руководством страны. Они не понимают этих сигналов. Я не знаю, попали ли Иван и Дмитрий под эксцесс исполнителей или сформированная ли это "третья волна". Но я не вижу единой "власти". "Власть" там состоит из нескольких организаций, которые могут быть в конфронтации друг с другом и кому-то что-то доказывать. Наверно, поэтому возникают такие "продолжения" дела. Будет ли продолжаться дальше, не знаю. У власти есть, как мы знаем, 86% запаса прочности, зачем нужно продолжать кого-то пугать, не знаю. Протестное движение закончилось. И даже "бирюлевские события" уже были спущены на тормозах. Я очень надеюсь, что сверху указаний не было, и ребята выйдут гораздо раньше, чем мы.

​– Какие у вас сейчас планы?

– Планов практически нет. Конечно, элементарное: проверить, что со здоровьем после всех этих перипетий, и найти работу. Друзья меня очень серьезно поддерживали, но теперь я на свободе и должен сам решать свои проблемы. Я истосковался по нормальной работе. Шить спецовки – это хорошо, но я немного не этому учился. Хочется делать что-то проектное, творческое, интересное, надеюсь, что более-менее близкое к моей специальности.

– Но в России? Вы не рассматриваете вариант переезда?

– У меня до августа – "освобождение от физкультуры", я так всем говорю (по условиям досрочного освобождения до конца августа Александр Марголин должен отмечаться в уголовно-исполнительной инспекции и не может покидать Россию. – РС). Но судя по тому, с какой легкостью люди получают вторые сроки и с таким бэкграундом, есть ощущение, что второй раз можно "заехать" легче легкого. Я буду искать варианты здесь, но я не закрывают для себя другие возможности, потому что здесь все может пойти очень невесело. Но у меня родители, семья тут. Кому-то, наверно, просто: взять и уехать куда-то. Но, наверно, в моем возрасте и с детьми вписываться в другое общество сложнее, чем человеку 20–25 лет. Я надеюсь, что ситуация не накалится до критических температур, когда будет нужно сниматься и уезжать, хотя многие знакомые уже уехали, – заключает Александр Марголин.

Александр Марголин стал 11-м фигурантом "Болотного дела", вышедшим на свободу. В колонии сейчас остаются пять человек: осужденные за участие в массовых беспорядках Сергей Кривов, Алексей Гаскаров и Дмитрий Ишевский, а также осужденные за организацию беспорядков координаторы "Левого фронта" Сергей Удальцов и Леонид Развозжаев. Еще двое – Иван Непомнящих и Дмитрий Бученков – находятся в СИЗО. Непомнящих в декабре был осужден на 2,5 года колонии и сейчас дожидается апелляции, дело в отношении Бученкова пока находится на стадии следствия.

6 мая 2012 года согласованная с властями Москвы акция “Марш миллионов” завершилась столкновениями демонстрантов с полицией. Власти посчитали эти события “массовыми беспорядками” и возбудили уголовное дело. Правозащитники уверены, что столкновения спровоцировали городские власти.

На сегодняшний день фигурантами “Болотного дела” являются 34 человека, 13 из них амнистированы, 19 – осуждены на сроки до 4,5 лет колонии. Никто из подсудимых оправдан не был.