Русская цивилизация, еще со времен славянских поселений, была, по преимуществу, речной. Приезжие и старожилы и ныне возмущаются российским бездорожьем, но так уж повелось издавна – главными транспортными артериями были водные пути. В таком историческом контексте вполне можно уподобить русский мир кораблю, плывущему по бескрайним просторам восточноевропейской равнины. Так и поступили знаменитые режиссеры.

Русский мир Никиты Михалкова – нарядный пароходик, катающий водевильную публику вдоль кисельных берегов, усыпанных пряничными домиками.

Русский мир Андрея Кончаловского – утлая моторная лодка почтальона Тряпицына, этого современного Калибана, затерянная в разоренной глуши.

Оба автора достаточно пессимистически смотрят на перспективы "русского корабля": нарядный пароход Михалкова превращается в баржу, затопленную со всеми пассажирами, а с лодки Кончаловского злоумышленники снимают мотор.

Итак, сначала поднимемся на борт корабля, за штурвалом которого стоит младший из братьев.

Фильм "Солнечный удар" можно признать экранизацией с немалыми оговорками. Из одноименного рассказа Бунина взят вполне банальный сюжет "дорожного романа". Сценаристами внесено множество, казалось бы, небольших, но вместе с тем очень существенных изменений. Знакомы герой и героиня не три часа, как в первоисточнике, а несколько дней; у женщины один ребенок, а не двое; у героя в рассказе нет никакой невесты Лизоньки; английский одеколон принадлежит женщине, а не мужчине; герой Бунина отправляется на берег с дамой совершенно трезвым; в гостинице их обслуживает усталый лакей с растоптанными ногами, а не старая бандерша; героиня уезжает утренним рейсом с согласия героя, он провожает ее на пристань, тогда как в фильме появляется прощальная записка, частично составленная из реплик героини рассказа, а отъезд превращается в бегство. Можно продолжить перечисление, но, кажется, и так понятно, что истории, сочиненные Буниным и Михалковым, – совсем разные.

Атмосферу прозы Бунина, где властвуют Страсть и Природа, Михалков в своем фильме и не стремится передать. Используя разрозненные факты из жизни и творчества Бунина: мгновенные любовные драмы, наблюдения за революционной стихией, пейзажи Поволжья и Юга России, Михалков представляет свое собственное, 3-часовое полотно со сценами волжской идиллии 1907 года и крымской трагедии 1920 года, попеременно друг друга сменяющими.

Из бунинских дневниковых записей времен Революции и Гражданской войны в начальные кадры картины также заглянул павлин.

"24-е октября [1917 г.] пробыли в Ельце. Отовсюду слухи о погромах имений. [У] Владимира Семёновича всё Анненское разгромили. Жгут хлеб, скотину, свиней жарят и пьют самогонку. У Ростовцева всем павлинам голову свернули".

В фильме павлин только один и его пристрелили, но, в любом случае, этот эпизод – оммаж Михалкова не только Бунину, но и Феллини. Равно как и сценка в лагере пленных белых, когда офицер скатывает с лестницы детскую колясочку – его руку направил еще Эйзенштейн. "Солнечный удар" – откровенное авторское высказывание Никиты Михалкова. В нем, как и в прежних его картинах, герои много говорят на отвлеченные темы, но всегда – о России. Разговоры эти ведут влюбленный пассажир и профессиональный фокусник за пьяным ужином, и пленные белогвардейские офицеры накануне гибели, и даже опереточные злодеи – комиссары Землячка и Бела Кун, в антрактах между закусками.

Снова, как во многих работах режиссера, персонажи действуют по законам водевиля, написанного даже не Чеховым, а тем добродушным писателем с толстой женой, которого восторженные курсистки принимают за Антона Павловича. Героиня не сдает свою эфемерную цитадель, пока герой не совершит положенное количество глупостей: ловил и упустил вуаль, перепутал женщин, сошел не на той пристани, расчихался от понюшки табака и т.д.

Более того, жовиальный автор фильма, словно Саваоф, создал большинство героев по своему образу и подобию.

Главный герой не стесняется подтрунивать над собой. Не стесняется этого и автор. Помимо упомянутых ранее злоключений, в ключевой эротической сцене для незадачливого любовника приготовил не один камень за пазухой.

В то время как героиня стремительно раздевается за кадром, офицер лишь с грохотом роняет на ногу саблю. Потом, наспех призвав Господа и поблестев вспотевшими лицами, любовники принимаются за чувственные труды, но Михалкова, а следом и зрителей, они более не занимают – на экране поршни работающего двигателя ушедшего дальше по Волге парохода (фокус из арсенала Бенни Хилла). Так вот, в самый экстатический момент камера показывает некий медный кран, роняющий буквально пару капель.

Вернемся к образам Михалкова. Героиня пребывает в уверенности, что сладко перепихнуться инкогнито в гостинице – это прекрасное средство для укрепления института семьи. Белый офицер любит собаку, отцовскую коллекцию и Отечество. Егорий, мальчик из церковного хора, он же комиссар ВЧК Георгий Сергеевич (истории с переходящими из рук в руки часами позавидовал бы и Тарантино), не хочет происходить от обезьяны и с одинаковой готовностью запевает на амвоне и отдает роковые приказы. Наконец, фокусник в исполнении Авангарда Леонтьева просто-напросто загримирован под Никиту Михалкова, еще "периода черных усов", и он прямо заявляет: "Вы ждете фокусов – сейчас начну показывать!" После чего разбивает вдребезги именные часы героя, но моментально отдает свои.

В михалковской России по-своему уютно, будто на новогодней елке – бескрайняя гладь рек, яркая зелень лесов и лугов, опрятные улицы городов (герой, конечно, не ходит по свежему навозу, как бунинский прототип), даже в лагере военнопленные лишь умываются, но не испражняются. Русский мир немыслим также без английских инженеров, французского языка, немецкой точности и итальянской музыки ("Вы за границей бывали?"). Пароход, повинуясь прихоти кокетки, меняет свой маршрут; чиновник фотографируется в костюме мушкетера с гигантской "заячьей лапкой", голубая вуаль попадает в дымовую трубу парохода, но остается столь же небесно-голубой, а пресловутой дарвиновской обезьяной в результате признают лишь корыстолюбивого попа. Вот она, та самая карамелька, что дарит женщина своему любовнику на память об их "ужасной страсти".

В уста своих персонажей автор вкладывает слова сожаления о том, что эта кинематографическая Россия погибла. Офицеры, мучительно ищущие виноватых, готовы обвинить в развале державы классиков русской литературы.

Подобные муки выразительно передал еще один белый офицер – Арсений Несмелов, в стихотворении "Агония":

Ночь. Почитав из Лескова вслух,

Спит император ребенка кротче.

Память, опять твоему веслу

Императрица отдаться хочет.

И поплывут, поплывут года,

Столь же бесшумно, как бег "Штандарта",

Где, на каком родилась беда,

Грозно поднявшая айсберг марта?

Где же ошибка и в чем она?

Школьницу так же волнует это,

Если задача не решена,

Если решенье не бьет ответа.

В этом стихотворении тоже присутствуют образы воды и корабля; интересен и сам автор. Кадровый офицер Арсений Митропольский (настоящее его имя) насмерть стоял за царя и Отечество, но идеология не мешала поэту Арсению Несмелову печататься и у эсеров, и у большевиков, и даже у оккупантов-японцев.

Михалков полагает, что назначение русского человека – заниматься милыми сердцу пустяками, не совершая ничего революционного. Пока горит огонь в очаге, а собака ходит по кругу и вращает вертел – жаркое будет относительно съедобным! Так говаривали остряки-аристократы в канун Французской Революции.

Гораздо ближе по духу к прозе Бунина, только деревенской, новый фильм Андрея Кончаловского "Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына". Схож он и с прежними картинами самого режиссера – "Историей Аси Клячиной" и "Курочкой Рябой", но сходство это, скорее, поверхностное и ограничивается местом действия. "Белые ночи…" – документальная игровая картина, напоминающая работы Ульриха Зайдля, Михаэля Главоггера или Джанфранко Рози, "Священная Кольцевая" которого получила главный приз на прошлом Венецианском фестивале, тогда как фильм Кончаловского отметили на нынешнем. Есть и важное отличие: упомянутые режиссеры по нескольку лет работали над своими проектами, в то время как Кончаловский с гордостью говорил, что его фильм "сделан на коленке" и в кратчайшие сроки. Откровенно говоря, обстоятельства эти очень чувствуются; заметна нарочитость, с которой почтальон в начале фильма расспрашивает своих давнишних знакомых, не хватило времени операторам, инородным телом выглядит Ирина – ее играет профессиональная актриса Ермолова, много работавшая с Николаем Колядой.

Действие фильма разворачивается в наши дни на Русском Севере. Проточные, а потому кажущиеся бесконечными озера, малолюдные деревни – дети и молодежь сбежали, примитивные или вовсе заброшенные хозяйства, страшно затрудненные коммуникации… Озерные люди мало и безуспешно работают, крепко и беспробудно пьют, помаленьку браконьерствуют (кто-нибудь, или полиция, или рыбнадзор, да посмотрит сквозь пальцы), не слишком осмысленно, но постоянно смотрят телевизор, откуда доносятся модные вердикты Васильева и брачные призывы Натали. Порой телевизионные картинки материализуются: котик из рекламы кошачьих кормов посещает Тряпицына в минуты бессонницы, а сгоревшие плюшки Ирины, возможно, намекают на кулинарные передачи жены режиссера. Впрочем, жителям Кенозерья не откажешь в неплохом вкусе – телепоказ "Мужчины и женщины" ожидается ими с видимым нетерпением.

Живут озерные люди отчужденно, к помощи ближнему не слишком расположены, а вот испортить ему жизнь всегда готовы – у почтальона-благодетеля крадут лодочный мотор.

Правда, есть и объединяющие жителей факторы. Во-первых, бытовой милитаризм – все ходят в камуфляже! Рядом расположена ракетная часть (Плесецк), куда, несмотря на секретность, местные почти свободно проходят даже на учения. Да, пока генерал сражается только с рыбой на озерах, как и прочее население, но столь же очевидно, что этих людей не надо долго уговаривать: отложат в сторону удочки и стаканы (временно!) и схватятся за автоматы.

Другим связующим звеном добровольно выступает главный герой фильма. Почтальон Тряпицын, по своему почину, доставляет аборигенам не только почту и пенсии, но и продукты, и лекарства, и просто помогает словом и делом. Можно предположить, что Тряпицын неосознанно исповедует своеобразный культ карго – одну из разновидностей "кризисных культов".

Американский этнограф У. Ла-Барр в 1970-е гг. предложил обозначать этим термином разные мессианские и милленаристские движения: от "пляски духов" североамериканских индейцев до раннего христианства, от культа карго (грузы, привозимые белыми торговцами) в Меланезии до фашистской идеологии.

Завершая свою картину цитатой из "Бури" об умолкшей музыке, Кончаловский намекает на то, что его фильм – свободное переложение сказки Шекспира о колонизаторах и туземцах. Во всяком случае, деревенский Калибан – Тряпицын, выполняющий многочисленные обязанности, отчасти добровольно, а отчасти, предполагаю, по воле Просперо-Кончаловского, жаждет обладать местной Мирандой – Ириной. Но она обходится без постороннего участия, а вскоре и вовсе уезжает в Архангельск. Покидает край озер и Просперо, возвращаясь из своего краткого и добровольного изгнания в мир культуры, кстати, в Италию.

Есть в фильме и Ариэль, но он жалок, несчастен и летает разве что в мечтах, в жизни – только падает. Речь идет о пропащем Вите ("боевой баран не бывает без ран!"), которого злобная пьяница-мать (чуть-чуть не Сикоракса) сперва отдала в детский дом, а после навеки замкнула, не в расколотом стволе, но в бездонной бутылке с древесным спиртом.
Вернусь к религиозному аспекту фильма. Вполне очевидно, что озерное общество, отсталое, убогое и спивающееся, пребывает в состоянии перманентного кризиса. О проповеди христианства там не идет и речи: церквей нет, умершую старуху Анну везут на тракторе и пароме под поминальные речи вовсе не о загробном воздаянии, но о социалистическом романтизме. Пока все ограничивается "маленькими чудесами" лодки почтальона, везущего карго вопреки трудностям.

Возможно, богоискательский мотив картины призвана раскрыть фигура мальчика Тимура – сына Ирины. Симпатичный и приветливый отрок, во всяком случае, пробуждает в главном герое добрые чувства и как будто одушевляет своего игрушечного кота Мурзика. Так в неканонических евангелиях маленький Иисус оживлял глиняных голубков. Правда, мальчик уезжает с мамой в Архангельск, оставляя Калибану в утешение лишь серого кота, но ведь и Христос стал проповедовать в своем озерном краю далеко не сразу.

Андрей Кончаловский и Никита Михалков стремятся запечатлеть ушедшую или уходящую натуру в предвосхищении надвигающихся сумерек. Здесь будет уместно вспомнить еще одного русского художника – Михаила Кузмина, составившего в 1922 году "компендиум" русской жизни. Речь идет о стихотворении "А это – хулиганская…", к созданию которого Кузмина подтолкнула песня, привезенная из Архангельска Ольгой Глебовой-Судейкиной:

Мы на лодочке катались…

Вспомни, что было!

Не гребли, а целовались…

Наверно, забыла.

Автор стихотворения перечисляет и "старую географию России", и "дикий романтизм полночных рек", и "деревенский круг богомолений", и страницы "Всего Петербурга" за 1913 год, и "обрывки русского быта и русской природы".

Проницательный Михаил Кузмин предусмотрел и художественные несовершенства ностальгических картин:

Но вышло всё совсем не так, —
И сам попался я впросак.
И яд мне оказался нов
Моих же выдумок и слов.
Стал вспоминать я, например,
Что были вёсны, был Альбер,
Что жизнь была на жизнь похожа,
Что были Вы и я моложе,
Теперь же все мечты бесцельны,
А песенка живет отдельно,
И, верно, плоховат поэт,
Коль со стихами сладу нет.