Владимир Тольц: В основе сегодняшнего часового выпуска нашей программы исследование сотрудника Университета Карло Бо в Урбино (Италия) Владимира Кейдана "Советология прямого действия", изучившего фронтовые бумаги первого итальянского советолога Томазо Наполитано, находившегося в рядах Итальянского корпуса (КСИР) в период оккупации советской территории.
Диктор: Июль 1941 года, венгерско-советская граница
" … Поезд уже пятый день нестерпимо медленно тащится, останавливаясь на каждом глухом полустанке. На подъезде к венгерско-советской границе пейзаж однообразный и печальный. И каждый раз повторяется одна и та же сцена: цыганские подростки, говорящие по-русски, ожидают остановки нашего эшелона. Как только поезд приближается к станции, раздаются крики на ломаном итальянском: "Италия! Сигареты! Дуче! Хлеба!" Они упорно бегут за нами целые километры, измеряемые то ли нашей щедростью, то ли их аппетитом. Солдаты с любопытством смотрят в окна, время от времени бросают ломти хлеба тем, кто дольше и громче всех выкрикивает: "Италия, Дуче!"
Офицер иногда покрикивает: "Нечего бросать дар божий неизвестно кому! Дорога долгая, до России еще далеко!"
На пятый вечер, когда в вагонах потемнело, мы въехали в СССР…"
Владимир Тольц: Это в июле 41-го записал в своем дневнике офицер Главного штаба Итальянского корпуса в России Томазо Наполитано. Исследователь "фронтового багажа" записей этого первого итальянского советолога сотрудник Университета Карло Бо в Урбино Владимир Кейдан рассказывает о нем.
Владимир Кейдан: Томазо Наполитано родился в Неаполе в 1905 году. В юности как многие он увлекался российской культурой и под впечатлением текущих роковых событий истории переболел марксизмом. Еще до поступления на юридический факультет Неаполитанского университета, он самостоятельно начинает изучать русский язык, а по окончании юридического факультета он погружается в экзотическую по тому времени тему – советское право. О тщательности его исследования говорит тот факт, что он перевел на итальянский язык и прокомментировал две советские конституции – сталинскую и брежневскую. Кроме этого, он перевел и прокомментировал избирательное законодательство, Уголовный кодекс, Уголовно-процессуальный кодекс, Гражданский кодекс и Кодекс о семье и браке. Он не просто переводит, а посвящает каждому из этих кодексов монографию.
Владимир Тольц: Все это ведь было потом, а поначалу, «переболев» марксизмом, он увлекся фашизмом, не так ли?
Владимир Кейдан: Он, как и многие тогдашние итальянцы, был искренне увлечен идеями Муссолини и, по-видимому, присоединился к одной из фашистских организаций. В 1937 году он становится научным руководителем Институт антикоммунистических исследований, где по-прежнему занимается подбором актуальной советской литературы и формированием библиотеки по изучению советского права и конституционального права.
Владимир Тольц: И снова Томазо Наполитано. Июль 41-го:
Диктор: "В СССР можно поехать двумя способами, — эти слова всплывают в памяти и возвращают меня в далёкий 1937 год, их произносит мадам Гельфанд нараспев со слегка насмешливой улыбкой, принимая меня в римской резиденции агентства "Интурист" на площади Испании. – "Вы можете заплатить "Интуристу" по установленному тарифу и после этого ни о чём не думать. Питание, жильё, железнодорожные пересадки, экскурсии по СССР – обо всём позаботится "Интурист". Если вы предпочтёте самостоятельно посетить СССР, это тоже возможно. Но хочу вас предупредить, что в Советском Союзе иностранцу без "Интуриста" жить пока ещё трудно. В обоих случаях необходимо получить въездную визу в советском консульстве…
Темнеет, смолкают песни, усталые солдаты отходят от окон. Поезд останавливается на очередном глухом полустанке.
— Но в сложившихся обстоятельствах наше правительство не склонно предоставить вам въездную визу. Вы член фашистской партии. У вас есть определённые обязанности. Вы пишете книги. Неприятные неожиданности не исключены. Моё правительство понимает точку зрения своих противников, но естественно, отказывается разделять её…
Поезд снова трогается, пыхтя. Огни уже погасли. Образы в памяти наплывают друг на друга. Посол исчез, снова секретарша "Интуриста", с бессмысленной улыбкой монотонно объясняет мне, как можно въехать в СССР:
— Самый удобный поезд отправляется от Термини в 23:35, через Тарвизио. Но не забудьте, что вам нужна въездная виза, боюсь, что без "Интуриста" вам не обойтись…
Куда везёт меня этот странный поезд, который сейчас стоит на станции Хороброе (близ Орши). Здесь какая-то ошибка? Ведь у меня нет паспорта, нет въездной визы…
Я вздрагиваю, открываю глаза, просыпаюсь, выглядываю из окна. Снаружи ничего не видно, луна неизвестно где в такой час. В оконном стекле отражается внутренность вагона и мой китель с чёрными петлицами в жёлтой окантовке. Я, наконец, успокаиваюсь. Это мой поезд. Никакой ошибки. Если кто и виноват, то скорее мадам Гельфанд, не предвидевшая в 1937 году третий способ въезда в Россию, без "Интуриста" и без визы в паспорте".
Владимир Тольц: Я вновь обращаюсь к исследователю из Италии Владимиру Кейдану.
- Скажите, и какова дальнейшая судьба этого советолога-фашиста?
Владимир Кейдан: В 1938-1939 году он пытается поехать для полевых исследований в Советский Союз. У него уже была намечена большая программа, выделены командировочные средства от Института антикоммунистических исследований. Но его остановило советское посольство. Ему дважды отказали в визе, сославшись на то, что он член фашистской партии и всякое может случиться, ему намекнули. Тогда он, стиснув зубы, сказал, что он будет искать других средств въезда в Советскую Россию. Заметьте, что это было еще до начала Второй мировой войны. И вот в 1941 году после вторжения нацисткой Германии, фашистской Италии на территорию Советского Союза, он вскоре добровольно становится офицером Главного штаба итальянского корпуса и становится помощником Главнокомандующего, одним из штабных офицеров. Главнокомандующего звали Джованни Мессе. И дальше уже в июле-августе он вместе с первыми отрядами этого корпуса проникает на территорию Советского Союза.
Документы о пребывании Томазо Наполитано на советской территории я нашел в Центральном архиве Италии. Эти записи представляют из себя репортажи о пребывании итальянских войск на советской территории. Они написаны в форме дневника, но явно предполагались для публикации. Часть из них были опубликованы, а часть осталась в машинописи и сохранилась в архиве.
Владимир Тольц: Исследователя оккупационных отчетов Наполитано Владимира Кейдана интересуют, прежде всего, записи реальных впечатлений от встреч итальянского советолога-теоретика с реалиями ушедшей советской жизни и простыми гражданами. Он пишет: "Парадокс в том, что эксперт по советской цивилизации прибыл, наконец, в вожделенную им страну победившего социализма, которую он так долго и тщательно изучал, но не застал собственно предмет своего изучения. Советская власть ушла с этой территории, оставив лишь знаки своего присутствия в архитектуре городов, промышленных комплексов, стоящих в руинах, и осиротевший народ, не ждущий добра от новых хозяев. По выражению Василия Розанова "начальство ушло", но оставило неизгладимые следы в культуре повседневности простого народа. Эту культуру описывает носитель культуры альтернативной, но в то же время столь же тоталитарно доктринальной."
Диктор: 19 июля 1941.
"[… ] В десять часов, находясь в [… ] благодушном расположении, я сообщил моему начальнику в чине полковника, что именно в этот день, 19 июля 1917, Временное правительство издало знаменитый указ об аресте Ленина, оказавшегося с этого момента вне закона. Рискую прокомментировать:
- Прояви Временное правительство чуть больше силы, и… прощай большевистская революция!...
Полковник, приютивший меня в своей комнате, очень холодно посмотрел на меня, явно демонстрируя, что арест Ленина его мало волнует. Не говоря ни слова, он передал мне телеграмму для копирования. В телеграмме, содержащей сердечное приветствие германского командования нашему генералу, говорилось: "Мы будем сражаться бок о бок и общими усилиями добьёмся окончательной победы. Да здравствует Италия! Да здравствует великая Германия! Генерал фон Шоберт".
Дав мне дочитать, он пробормотал с отвращением, не понятно, то ли к Ленину, то ли к высказанной мной мудрой мысли:
- Вот это нам сейчас интересно…
- Так точно! – быстро ответил я и затем дважды молча поклялся быть впоследствии сдержанным и помалкивать на тему истории большевистской революции, находясь в комнате полковника, которому на неё наплевать…
Сегодня командующий КСИР выступил с докладом перед офицерами. [… ]Его Превосходительство начал с красивых слов, которые длились недолго, поскольку в середине речи, неожиданно изменив тон, он произносит нечто, что можно кратко выразить в одной фразе "Господа, имейте в виду, это будет серьёзная война".
Диктор: 8 августа, Бессарабия
“[… ] Советская власть продолжалась здесь около года, когда наступила годовщина вторичного присоединения Бессарабии, 28 июня, было уже не до празднования, так как немцы и румыны за шесть дней до этого предъявили управленческие счета, пришлось срочно задуматься о других вещах.
Год большевистского режима оставил здесь мало внешне заметных следов. На всех румяных лицах крестьян запечатлена радость от того, что, наконец, кончилась колхозная история.
Наша колонна останавливается в небольшом селе Рышканы, изобильном месте, где за 20 лей можно купить пару куриц и яиц для яичницы на всю нашу офицерскую компанию. Крестьяне по-братски охотно пускают нас на ночлег в свои дома, отказываясь от вознаграждения, обижаются, когда кто-нибудь из наших настаивает, говоря, что исполняют традиционный национальный долг гостеприимства, а вовсе не платную услугу”.
10 августа
“Командованию поступили официальные сообщения от правительства СССР и приказ, изданный командованием германской армии. Советское правительство официально заявляет, что не будет придерживаться Женевских соглашений относительно применения отравляющих газов и бактериологических средств, а также относительно подачи медицинской помощи раненым и больным.
Приказ по вооружённым силам Германии, резервом которых является КСИР, гласит следующее: "Военнопленные могут быть использованы до их отправки в тыл для ремонта и строительства дорог: в любом случае им должен быть гарантирован паёк".
Забегая вперёд, отмечу, что раненые и раздетые берсальеры, которым удалось бежать из советского плена в одних трусах при 35-градусном морозе, и русские пленные, переодетые и накормленные в нашем лагере, наглядно подтверждают, что приказы советского командования и приказы итало-германского командования в точности исполнялись.
[… ]Возможно, самые первые испытания, так сказать, патрульные столкновения, произошли при участии мальчишек, которым понравились итальянские окурки. Затем начали выходить из домов старики, начался нормальный товарообмен: яйца на сигареты, куры на солдатские сухари".
Владимир Тольц: В своем исследовании Владимир Кейдан отмечает гнетущее впечатление итальянца от первых, увиденных по ходу следования корпуса советских населенных пунктов.
Диктор: "В этих лачугах живут семьи по 5-8 человек без водопровода, канализации, электричества, - пишет он. - Но люди не пытаются улучшить условия жизни, они апатичны и, хотя уже месяц как военные действия миновали, почти никто не взялся за косы, топоры и лопаты. Они живут в страхе, что вернутся большевики, которые, уходя, конфисковали у них все запасы продовольствия и строго запретили им служить немецким военным властям и даже общаться с ними. Когда я заговаривал с ними по-русски, они от неожиданности вздрагивали и долго не отвечали".
Владимир Тольц: А вот из листовки-обращения к населению на оккупированных территориях, составленной Томазо Наполитано:
Диктор: "Украинцы и русские, последней ложью большевиков бы призыв бежать при наступлении "фашистских орд". Вас запугивали зверствами. Но вот итальянские фашисты пришли: они вошли в ваши дома как друзья-покровители, они не обижали ни женщин, ни детей, помогали семьям в тяжёлых домашних работах, делились провизией из своего пайка с голодающими... Цель нашей борьбы, которую мы ведём под руководством Дуче, не господство одного класса над другими, а благо всей нации: рабочих, крестьян, предпринимателей, интеллигенции, всех трудящихся, против внутренних спекулянтов-эксплуататоров и внешних англо-французских капиталистов-плутократов… Сила, которую используют Германия и Италии в области военной, хозяйственной и духовной, может дать украинскому человеку на его жизненных просторах только прогресс... Мы пришли освободить вас от кровавой жидо-большевистской диктатуры Сталина, ввести вас в содружество народов европейской цивилизации…
Один пожилой мужчина, инвалид Гражданской войны, рассказал мне, что перед самым нашим приходом большевики хотели его раскулачить. "У меня опоросилась свинья, был десяток кур, но ведь у меня было 8 детей и внуков!" - воскликнул он. Позже, во время многократных посещений домов жителей Ворошиловграда мне почти в каждом со слезами, понизив голос (опасаясь подслушивания), доверительно рассказывали о чудовищных репрессиях, которыми были подвергнуты родственники хозяев: сын, отец, брат. Об их судьбах родные ничего не знали, поскольку всякая связь с ними прервалась с момента ареста".
Владимир Тольц: В рапорте, составленном советологом-фашистом по поручению его начальника, генерала Джованни Мессе утверждалось.
Диктор: "Официальные правила никогда не препятствовали нашему солдату выражать по отношению к русскому населению всю свою доброту, врожденное великодушие, щедро делиться чувствительностью своей души, так что итальянское командование часто находилось в открытом контрасте с немецкими приказами, защищая пленных и улучшая условия жизни всего гражданского населения.
Во время быстрых наступательных операций летом 1941 года мы были вынуждены максимально использовать местные ресурсы, но при этом старались не портить отношения с населением. Когда дороги превратились в грязные болота, и снабжение частей полностью нарушилось, мы регулярно платили владельцам продовольствия, а не грабили их, как немцы".
Владимир Тольц: Однако существуют и другие свидетельства о первых неделях итальянской оккупации. Жительница Луганска, партизанка Кротова.
Диктор: "Нас с хозяйкой выселили из дома. Живем в сарае. По селу слышна автоматная стрельба - солдаты бьют кур. Итальянцы берут все, что им необходимо: кровати, столы, стулья. Все грузят на машины".
Владимир Тольц: И снова из генеральского рапорта, сочиненного Томазо Наполитано.
Диктор: "Мы расположились в районе Сталино, в нижней части Донецкого бассейна. Тогда и состоялись первые контакты между итальянцами и русскими и украинцами. Сначала возникло взаимное недоверие, но оно быстро сменилось теплыми и сердечными отношениями между войсками и гражданским населением.
Итальянский корпус никогда не имел партизан в своих тылах, несмотря на то, что жестокая партизанская война свирепствовала в сопредельных районах. Иногда у нас самих возникало ощущение, что мы действуем в дружественной стране. Мы всегда находили общий язык с русскими пленными, материально и морально поддерживали местных жителей, а деятельность итальянского солдата характеризовалась великодушием и большой культурой. Строгость нашего военного правосудия преследовала любые преступления и проступки, а командование пресекало любые злоупотребления и любую форму насилия".
Владимир Тольц: 13 августа 1941 Наполитано допрашивает первых советских пленных. Вот запись об одном из них.
Диктор: "Сидящий напротив меня мужчина нетипичный пленный: молодой, высокий, с грубыми жёсткими манерами, сохраняющий под лохмотьями достоинство солдата, пришедшего с поля боя. Он родился на Украине в польской семье, воспитан в большевистском духе, традиционно напичкан цитатами из Ленина и Маркса, что проявляется как смесь благородной дикости, смешного донкихотства, трогательного чудачества,- в общем, человек, с внешней помощью способный измениться.
В начале допроса он был уверен, что на следующий день мы его расстреляем. Через час понял, что ошибался. Его ответы в ходе допроса, начались с драматических поз, постепенно снижая тон, к концу он пришёл к выражению уважения и симпатии. Когда протокол был закрыт, я остался, чтобы просто поговорить с ним. Он вдруг возбужденно заговорил:
- Не надейтесь, что Россия падёт через тридцать дней, это вам не Франция!
Я замечаю, что, по крайней мере, неуважительно так говорить о Франции, которая, начиная с мелодии "Интернационала", написанного Потье (а неблагодарные большевики не заплатили ему ни гроша законного гонорара!) и вплоть до правительства "Народного фронта", постоянно воздававшего почести Сталину, выкопало яму своими руками. Пленный пожимает плечами и убедительно плюёт.
- Члены "Народных фронтов" были оппортунистами, а не революционерами…
Резко покончив с Францией, пленный отвечает на вопрос, как была воспринята в СССР новость о войне с Германией.
- Совершенно неожиданно! Ведь был договор о дружбе с Германией, от августа 1939. Мы конечно восприняли как перемирие, как передышку для обеих сторон, оттяжку времени для лучшей подготовки.
Я кротким голосом прерываю его:
-- Значит, вы готовились к войне?
Заключенный заорал как резаная свинья, употребив звучное русское ругательство, которого я до сего момента ни разу не слышал.
- Нет, мы совсем не Франция! Нет! Мы подготовились, и ещё как! Фонд обороны, бюджет наркомата обороны, пятилетка военного производства, военные училища, трудовая мобилизация, все эти меры приняты в 1939 году. Где я работал? - На Николаевских верфях, потом на сталелитейном комбинате в Кривом роге. Знайте это, товарищ офицер, то есть, нет, господин офицер! Имейте это в виду! Мы ещё как готовились!
Сидящий против меня большевик ненавидит Францию, - это понятно, но подразумевает и что-то ещё. Я подталкиваю его:
- Ну что же тогда?! Почему же всё идёт так плохо?!
- Почему! Тогда!… Что вы хотите, кто же мог вообразить, что воюющая с Англией Германия решится напасть на великий Советский Союз? Открыть второй фронт? Мы ведь думали, что Германия разобьёт Англию. Англия через пару лет с начала войны попросит помощи у Советского союза, и мы победим сразу двух врагов, Англию и Германию, без лишнего кровопролития.
Я выражаю своё восхищение этим гениальным советским планом и спрашиваю - были ли эти идеи распространены в народе или только в военных кругах.
- Какой разговор! Это была официальная линия нашей борьбы за мир. Мы демократическая нация. Мы все думаем одинаково.
- Вас одурачивали большевистской пропагандой, чтобы сделать пушечным мясом!
- У вас тоже пропаганда, только фашистская! Какая разница?!
- Нет, Дуче и наш король прямо обращаются к народу, собравшемуся на стадионах и площадях, говорят с людьми и получают поддержку и одобрение! Неужели вы надеялись, что сталинская линия выстоит?
- Нет! С самого начала у нас не было больших иллюзий (…). Но мы же не французы! Картина окружения на центральном фронте всем была очевидна, но приказы требовали сопротивляться любой ценой. (…). Эх, если бы Гитлер напал на нас в 1942! Мы сражались бы в Румынии, в Германии, в Турции, на Северном полюсе, где угодно, в той же Франции или в вашей стране, но только не на территории Советского союза!".
Владимир Тольц: Оккупация глазами итальянского советолога-фашиста.
Диктор: 15 августа 1941.
"В Ворошиловграде только две асфальтированные улицы, пересекающиеся в центре города, где возвышаются правительственные и партийные здания. Но даже они, построенные в грубовато-величественном эклектичном стиле, не выдерживают эстетической критики. Остальная часть города состоит из кварталов хаотично разбросанных лачуг с деревянными заборами и улицами, утопающими в непроходимой грязи. На тропинках, ведущих к домам, набросаны полусгнившие доски, уходящие из-под ног прохожего…".
"Место, где мы остановились, отнюдь не туристическое, одно из 16000 деревень и сёл, рассеянных по территории Украины: безликое местечко, без магазинов, без дорог; застроенное хижинами и лачугами, свободно расставленными на земле на значительном расстоянии друг от друга… Познавательное открытие, одинаково относящееся ко всей провинциальной Украине и Южной России - это уборные, которых или нет вовсе, или они коммунистические в прямом смысле этого слова, то есть общие и находятся снаружи дома. 5-10 семей имеют общую уборную, возведённую согласно изысканному большевистскому идеалу домашнего уюта. Прямоугольная будка, расположенная очень далеко от дома, часто без крыши, сколоченная из не струганных досок, с очень большими щелями, при этом стены в высоту доходят едва до подбородка стоящего человека и сверху обычно покрыта кокетливыми пучками густых зеленеющих веток. В мирное время "Интурист" наверняка не привёз бы нас сюда. Колхоз, в котором работают жители Ольгополя, расположен недалеко; вокруг огромные земельные угодья, никаких поселений, и с первого взгляда непонятно, как можно было заставить крестьян обрабатывать все эти земли. Но в некотором отдалении находится МТС (машинно-тракторная станция), то есть один из многих государственных технопарков, который поставляет сельскохозяйственное оборудование членам колхозов, расположенных в данной сельской местности.
Здесь я, наконец, раскрыл секрет, а также осознал необходимость индустриализации, задуманной с целью получить адекватный урожай с бескрайних российских равнин. В этом селе мы начинаем знакомство с украинцами. Они отличные люди, виновные лишь в том, что не понимают русский язык и говорят на диалекте, мало похожем на русский и украинский. (Москвичи и ленинградцы вообще считают украинский не самостоятельным языком, а диалектом русского, раздутым при большевиках в угоду ленинскому принципу "национального самоопределения").
- Правда, что в Италии уже расстреляли всех евреев? - спросила у меня здесь одна женщина. Я недоумённо пожал плечами.
Один парень спросил, - правда ли, что Италия – самая красивая страна в мире? Я с улыбкой кивнул. Пожилой крестьянин говорил со мной о своём сыне-стахановце, всем своим покорным видом показывая скандальность этого факта. Здесь мы познакомились с мирными людьми, тружениками; мы были тронуты регулярно повторяющейся картиной: женщины пожилого и среднего возраста, по воскресеньям тихо подходили к алтарю на открытом месте, где служил мессу наш капеллан, и выслушивали её до конца. Они принадлежали к исчезнувшему драгоценному типу крестьянских философов и благородных нищих. По вечерам мы с Вирджилио Лилли наблюдали как те же женщины, вернувшись с полевых работ, собирались на лавках своих палисадников, чтобы в предзакатных лучах солнца почитать книги Пушкина и Некрасова. Они были тихи, безмятежны и беззлобны, спокойно показывали нам эти старые книги, изданные до 1917 года, из своих семейных библиотек. Казалось, ничего не изменилось вокруг; ни война, прошедшая по их стране, ни земля, ещё тлеющая под ногами, ничто не могло их потревожить.
Помнишь, Лилли, старую барыню из Ольгополя? Сумасшедшая старуха царских времён, которая звала нас, чтобы "разоблачить тяжкие преступления", и, когда дело доходило до разговора, её охватывала дрожь, а потом невероятные судороги от страха. Озираясь вокруг, она кричала: "Вы не знаете, что за жизнь здесь была. Голод в 1931! Миллионы людей умерли от голода. Если вы уйдёте, меня убьют. Здесь все шпионы!" …
Владимир Тольц: А вот как Наполитано описывает советский городской быт.
Диктор: "Обычная частная квартира горожанина, рабочего или советского чиновника, состоит из двух маленьких комнат и чулана. Здесь, среди тесно стоящих кроватей, шкафов и перегородок, разделяющих жизненное пространство, за единственным столом собираются три поколения семьи, состоящей из 4-5 человек. На стенах вперемешку фотопортреты большевистских вождей и родственников, часто встречаются репродукции популярных картин: смеющиеся казаки в национальных костюмах, русские витязи, пейзажи. Советскому человеку, вернувшемуся из цеха или конторы после тяжёлого трудового дня, из пространства, целиком принадлежащего партии и государству, с его пятилетками, программами и идеологическим пафосом многочасовых партийных собраний, хочется отвлечься от назойливости публичной жизни и погрузиться в созерцание интимного пространства, поэтому в комнатах поддерживается, если не чистота, то относительный порядок. Реже (и всегда в дальней комнате, где живут старики), в углу видны иконы, при этом заметно, что хозяин чувствует смущение, перехватив мой взгляд.
Русские никогда не были по-настоящему религиозными людьми. Желая сохранить властное положение, православные священники часто пользовались государственным насилием, чтобы удержать паству от перехода в другое исповедание. Вся церковная организация, подчинённая царю, имела весьма приземлённый, мирской характер, божественное слово насаждалось мечом разящим, а не рукой дающей. Множество лжепророков типа Распутина осквернили религиозный мистицизм в душах простых русских людей. Религия воспринималась без обсуждения и понимания как "государственная повинность". У нас, католиков, религия это внутренняя, глубоко прочувствованная потребность души, которая принадлежит нашему духовному опыту. К Богу мы обращаемся с доверием и ждём утешения. Православные русские, напротив, страшатся Божественного, потому что не знают его, постоянно уничижаются, чтобы не вызвать его гнев. Большевики жестоко преследовали церковь, и только вторжение наших армий спасло ее от полного уничтожения".
Владимир Тольц: Ну с этим рассуждением советолога-фашиста можно и поспорить. Как и со многими другими. Однако в наблюдательности ему не откажешь. Тем временем итальянские оккупационные части продвигались вглубь советской территории
Диктор:16 августа. Книги
"Между Днестром и Бугом расположено множество удручающе однообразных селений. В ходе многих дорожных рекогносцировок, а лучше сказать в поисках тропинок, я до тошноты бродил по ним, заходя в школы, суды, сельсоветы в поисках политических архивов.
В каждом селе, в любой библиотеке я находил одни и те же книги как проявление идейного единовластия. Государство властвует над всем, в том числе и над издательствами, наряду с квартальными, годовыми и пятилетними планами, существуют и библиотечные планы. В каждую библиотеку при школе, сельсовете, районном суде, будь она в Москве или в Ольгополе, рассылают обязательные экземпляры книг, которые ей положено иметь по профилю. Таким образом, распространяются баснословные тиражи самых идиотских книг, а их авторам гарантирован заработок. Если тираж книги не раскупается, они всё равно получают вполне достаточно за листаж, даже если речь идёт о монументальных произведениях…
"Обязательные" для всех библиотек книги, - это сочинения Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, приспособленные под текущий момент и переведённые на украинский язык. Встречается Плеханов и коммунисты-утописты, можно даже найти Леонардо да Винчи по-русски в солидном элегантном томе, но в основном - бесконечные тома резолюций партийных и коминтерновских съездов, сессий Верховного совета, книжки и цитатники для подготовки лекторов-пропагандистов, в которых содержатся мысли вождей по тому или иному вопросу: идеологическое воспитание, электрификация, социалистическая дисциплина и т.д.
Кроме того, в особенности в школьных библиотеках, имеются примитивные, грубо иллюстрированные книжки "о нас". Это специальные общедоступные серии для народа, под названием "У них и у нас", в которых помещены ужасающие изображения капиталистов, попов, военных с обагрёнными кровью крючковатыми пальцами. Они сопровождаются гневно-патетическими описаниями злодейской эксплуатации рабочих в странах капитала.
Ни одна библиотека не обходится без "Большой советской энциклопедии" в 70 томах, издание которой еще не закончено. "Малая энциклопедия" в 10 томах, официально отменена, но еще иногда встречается. Отменена она потому, что была издана в 1928-36 гг., и содержит совершенно скандальные сведения: там например можно прочесть, что Крыленко Николай Васильевич, кавалер ордена Ленина и Народный комиссар юстиции СССР, "безупречный большевик", хотя всем известно, что в 1938 году он был заклеймён всем советским народом как "фашистский прихвостень". Там можно найти и другие ужасные утверждения о НЭПе, о семье, о родине, о милитаризме, о целях пролетарского государства, о задачах советского права. В "Малой энциклопедии" содержатся идеи, противоречащие тем, которые сейчас составляют основу сталинского учения, и необъяснимые с помощью диалектического отрицания. Иными словами: энциклопедия запрещена, чтобы впоследствии не было стыдно за непоследовательность и противоречивость сталинской политики, которая сначала базировалась на Конституции 1936 года, а затем […] вступила в разительное противоречие с большевистской доктриной.
Но здесь не спасает даже "Большая советская энциклопедия", в первых томах которой содержатся такие статьи, как "Бухарин", от которой волосы на голове встают дыбом: "Крупнейший теоретик большевизма, один из вождей Интернационала, чьё полное собрание сочинений, к сожалению еще не опубликовано за государственный счёт" Столь же возмутительные слова можно прочитать там о Рыкове, Тухачевском и многих других "врагах народа", расстрелянных по приговору московских процессов как "фашистские псы и гнусные вредители". Но для Большой энциклопедии нашли выход: рукой анонимного библиотекаря каждая статья, объявленная враждебной, каждая запрещенная иллюстрация аккуратно перечёркнуты энергичным чернильным фиолетовым крестом. Это выражает всенародное несогласие во избежание неприятных недоразумений…"
Диктор: Август 1941 года
"Как-то поздним вечером мы возвращались со службы с двумя солдатами. Проходя мимо разорённой городской библиотеки, я заметил во дворе промелькнувшие под взломанными окнами тени. "Задержать!" - приказал я солдатам. Они, вскинув винтовки, бросились во двор и остановили группу каких-то людей. Войдя вслед за ними, я увидел в свете фонариков трёх юношей и девушку. Они не подняли руки, как было приказано, а в испуге, смотрели в землю. На вытянутых вниз руках они держали огромные кипы книг и прижимали их подбородками, чтобы не уронить на землю.
Я приказал им положить книги на крыльцо и принялся рассматривать корешки. Меня поразил изысканность подбора авторов. Здесь были тома Льва Толстого и Ивана Франко, Пушкина и Шевченко, Островского и Леси Украинки, сонеты Петрарки и романы Стендаля. Это были настоящие знатоки литературной классики. Опытный библиотекарь не отобрал бы лучше.
- Всё равно они здесь пропадут, жалко ведь, сгорят или сгниют, а мы их дома сохраним, - почти шёпотом проговорила девушка.
Я приказал всем вместе войти в здание. Полки были полупустые. Видно, они пришли сюда не в первый раз. Но продвигаться по помещениям было только с трудом, спотыкаясь и увязая в грудах, разбросанных по полу и затоптанных книг.
- А почему вы не взяли эти книги? - спросил я.
- Эти нам не нужны, - глухо ответил юноша.
Я осветил пол и увидел, что он покрыт слоями томов Ленина, Сталина, Маркса и партийными брошюрами.
- Всё равно их теперь никто не будет читать, - сказал юноша.
- Тогда вынесите, эту макулатуру во двор, чтобы завтра можно было подойти к полкам и взять оставшиеся хорошие книги, - приказал я.
Молодые люди вместе с моими солдатами стали энергично расчищать проходы, выносить красные тома во двор и складывать их в штабель. Он быстро достиг человеческого роста, и тогда я послал одного из солдат за бензином.
От ярко вспыхнувшего пламени у всех заблестели глаза.
- Приходите завтра, и забирайте всё, что осталось, - мой голос дрогнул от дыма и чувства родства с этими людьми".
Владимир Тольц: Позднее советолог-фашист Наполитано издал монографию о системе советского школьного образования, где отметил с одной стороны его солидную фундаментальность в точных науках и поразительную тенденциозность в области трактовки всеобщей и российской истории, формирующей, по его словам, "ненависть к европейскому миру, с которой растут молодые коммунистические поколения".
Диктор: "Не раз я читал в глазах молодых эту самую неосознанную ненависть, которая происходит от презрения к нашим политическим и общественным формам, от снисходительности к нашим религиозным "предрассудкам", от возмущения нашим экономическим и духовным положением. Далее в школе коммунистического интернационализма эта ненависть превратится в юношескую мечту об "освобождении братьев-пролетариев, порабощённых капиталом", и родится большевистский активист, верящий, что мир вращается на оси серпа и молота".
Владимир Тольц: Перемещаясь по оккупированной территории, антикоммунист и фашист, а вместе с тем и русофил Наполитано с тщанием этнографа описывает разнообразие повседневного быта советских людей - цены на продовольствие и промтовары, которые он сравнивает с зарплатой итальянских рабочих и служащих, положение женщины на работе и в семье после её коммунистического "раскрепощения", советские законы о браке и семье и свадьбы, которые свелись к перевозке чемоданов с вещами одного из супругов на место жительство другого... Его внимательный взгляд не обходит ни громадного дефицита жилья, ни массовой проституции, краха семейной морали, пропаганды абортов, ни разрастания контингента детских домов, куда родители сдавали детей из распавшихся семей.
"Не государство служит для блага народа, а народ используется в качестве строительного материала для государства", - формулирует советолог-оккупант. Он обращает свое внимание не только на отсутствие "хлеба", но и на особенности советских зрелищ, людей на улице и многое другое… Он – и это видимо характерно для многих итальянцев, шагавших в 1941-43 гг. с оружием по оккупированной территории – не просто солдат и фашист, но и патриот, всюду видящий преимущества своей культуры и идеологии. Не только перед советскими, но и перед "собратьями по оружию" - немцами, румынами, венграми и финнами. В этом смысле показательны мемуары начальника Томмазо Наполитано генерала Мессе.
Диктор: “Хорошие семена человеческой солидарности и справедливого отношения, посеянные КСИР, дали свои плоды. Это наблюдалось везде, где стоял наш контингент, будь то взвод, часть или полк. Население помнило нас и выделяло на фоне остальных союзников. Когда после длительной зимней остановки в Донецком бассейне мы возобновили марш по направлению на восток, местные жители вручили на память командиру дивизии "Торино" прекрасный документ, выражающий благодарность за достойное и гуманное поведение. Наш отъезд вызвал очевидное сожаление, пожилые женщины со слезами на глазах провожали наших солдат, как будто они были их сыновьями.
У многих оставался страх перед немцами, но мы не могли забрать с собой всех желающих из-за строгих ограничений, сделав исключение лишь для нескольких студенток, которым разрешили следовать с нами в качестве санитарок в полевом госпитале, чтобы спасти их от принудительной депортации в Германию.
Казалось, что во время марша на Дон добрая молва о нас шла впереди. В деревнях и селах нам подносили традиционные хлеб и соль, а также домашних животных и мед в подарок".
Владимир Тольц: Нам-то понятно, что не все "благодарное население" оккупированных итальянцами территорий разделяло это умиление итальянского генерала.
…В Ворошиловграде на улице Володарского – два рядом стоящих домика, обнесенных невысокой кирпичной стеной – находилась тюрьма Итальянская разведка "ГПФ". Там избивали палками и морили голодом, упомянутую в этой передаче 35-летнюю учительницу Ксению Кротову, добиваясь признания в связях с партизанами.
В заключение я хочу спросить Владимира Кейдана, чья еще неопубликованная работа положена мной в основу этой передачи.
Ну, вот итальянцы были изгнаны из России, затем вместе с немецкими нацистами проиграли войну. Что произошло в головах этих вчерашних фашистов? Что произошло с первым итальянским советологом Томазо Наполитано? С его идеологией? Мы ведь знаем, как менялись взгляды и убеждения у бывших коммунистов, когда их власть кончилась. А что в Италии?
Владимир Кейдан: Очень трудно обобщенно ответить на этот вопрос, потому что очень по-разному сложились судьбы и дальнейшая политическая жизнь активных фашистов. Дело в том, что в Италии, в отличие от нацистской Германии, не произошло Нюрнбергского процесса. Фашизм был, безусловно, осужден. И в новой Конституции Италии было сказано, что никогда не будет возврата к нему. Тем не менее, уже в 1945 году возникают неофашистские движения, которые частично возглавляют бывшие активисты фашизма. Более того, в 1946 году была объявлена амнистия, после чего многие оказались на свободе и частично влились в только что возникшее итальянское национальное движение, которое получило значительное количество голосов на первых же выборах в Учредительное собрание - до 5,5%. Кроме того, возникла такая тенденция вливания в другие партии, чтобы иметь влияние внутри этих партий. Часть бывших фашистов вошли в христианско-демократические партии и в некоторые даже в Коммунистическую партию. Оставались, кроме того, подпольные организации, которые вели террористическую деятельность. И, наконец, возникла официальная партия – Итальянское национальное движение, которое до недавних пор существовало. Из этой партии вышел Джанфранко Фини, который сейчас является министром иностранных дел Италии. Но он, разумеется, не имеет никакого отношения к тому периоду фашизма. Он родился в 1952 году.
Что касается Наполитано, то он, как мне кажется, у меня нет точных документов о его политической судьбе, он ушел в тень уже не выступал на официальной академической сцене. Однако он стал руководителем центра, европейского центра юридических исследований и продолжал внимательно наблюдать за обстановкой в Советском Союзе. В частности, он один из первых на Западе дал юридическую и политическую оценку процессу Даниэля-Синявского и показал, что это не только нарушение прав человека и прав писателя, но это политическая репрессия даже на основании советского права. Но в самом конце его жизни (он умер в 1994 году, немного не дожив до 90-летия) в 1992 году ему все-таки удалось побывать уже в постсоветской России. Таким образом, он так ни разу воочию и не увидел своего объекта исследования, потому что 1992 год – это уже совсем другой дело.
Владимир Тольц: Я пытался понять, кто такой ваш герой Наполитано. Сунулся, как теперь водится обычно, в итальянскую википедию и почти не обнаружил там никаких сведений. Его что, забыли теперь?
Владимир Кейдан: Нет, его не забыли. Более того, у него много публикаций на ту же юридическую тему по советологии в 50-е, 60-е и 70-е годы. На эти работы очень много ссылок ученых-юристов второго и третьего поколения, изучавших советскую юриспруденцию.
Диктор: Июль 1941 года, венгерско-советская граница
" … Поезд уже пятый день нестерпимо медленно тащится, останавливаясь на каждом глухом полустанке. На подъезде к венгерско-советской границе пейзаж однообразный и печальный. И каждый раз повторяется одна и та же сцена: цыганские подростки, говорящие по-русски, ожидают остановки нашего эшелона. Как только поезд приближается к станции, раздаются крики на ломаном итальянском: "Италия! Сигареты! Дуче! Хлеба!" Они упорно бегут за нами целые километры, измеряемые то ли нашей щедростью, то ли их аппетитом. Солдаты с любопытством смотрят в окна, время от времени бросают ломти хлеба тем, кто дольше и громче всех выкрикивает: "Италия, Дуче!"
Офицер иногда покрикивает: "Нечего бросать дар божий неизвестно кому! Дорога долгая, до России еще далеко!"
На пятый вечер, когда в вагонах потемнело, мы въехали в СССР…"
Владимир Тольц: Это в июле 41-го записал в своем дневнике офицер Главного штаба Итальянского корпуса в России Томазо Наполитано. Исследователь "фронтового багажа" записей этого первого итальянского советолога сотрудник Университета Карло Бо в Урбино Владимир Кейдан рассказывает о нем.
Владимир Кейдан: Томазо Наполитано родился в Неаполе в 1905 году. В юности как многие он увлекался российской культурой и под впечатлением текущих роковых событий истории переболел марксизмом. Еще до поступления на юридический факультет Неаполитанского университета, он самостоятельно начинает изучать русский язык, а по окончании юридического факультета он погружается в экзотическую по тому времени тему – советское право. О тщательности его исследования говорит тот факт, что он перевел на итальянский язык и прокомментировал две советские конституции – сталинскую и брежневскую. Кроме этого, он перевел и прокомментировал избирательное законодательство, Уголовный кодекс, Уголовно-процессуальный кодекс, Гражданский кодекс и Кодекс о семье и браке. Он не просто переводит, а посвящает каждому из этих кодексов монографию.
Владимир Тольц: Все это ведь было потом, а поначалу, «переболев» марксизмом, он увлекся фашизмом, не так ли?
Владимир Кейдан: Он, как и многие тогдашние итальянцы, был искренне увлечен идеями Муссолини и, по-видимому, присоединился к одной из фашистских организаций. В 1937 году он становится научным руководителем Институт антикоммунистических исследований, где по-прежнему занимается подбором актуальной советской литературы и формированием библиотеки по изучению советского права и конституционального права.
Владимир Тольц: И снова Томазо Наполитано. Июль 41-го:
Диктор: "В СССР можно поехать двумя способами, — эти слова всплывают в памяти и возвращают меня в далёкий 1937 год, их произносит мадам Гельфанд нараспев со слегка насмешливой улыбкой, принимая меня в римской резиденции агентства "Интурист" на площади Испании. – "Вы можете заплатить "Интуристу" по установленному тарифу и после этого ни о чём не думать. Питание, жильё, железнодорожные пересадки, экскурсии по СССР – обо всём позаботится "Интурист". Если вы предпочтёте самостоятельно посетить СССР, это тоже возможно. Но хочу вас предупредить, что в Советском Союзе иностранцу без "Интуриста" жить пока ещё трудно. В обоих случаях необходимо получить въездную визу в советском консульстве…
Темнеет, смолкают песни, усталые солдаты отходят от окон. Поезд останавливается на очередном глухом полустанке.
— Но в сложившихся обстоятельствах наше правительство не склонно предоставить вам въездную визу. Вы член фашистской партии. У вас есть определённые обязанности. Вы пишете книги. Неприятные неожиданности не исключены. Моё правительство понимает точку зрения своих противников, но естественно, отказывается разделять её…
Поезд снова трогается, пыхтя. Огни уже погасли. Образы в памяти наплывают друг на друга. Посол исчез, снова секретарша "Интуриста", с бессмысленной улыбкой монотонно объясняет мне, как можно въехать в СССР:
— Самый удобный поезд отправляется от Термини в 23:35, через Тарвизио. Но не забудьте, что вам нужна въездная виза, боюсь, что без "Интуриста" вам не обойтись…
Куда везёт меня этот странный поезд, который сейчас стоит на станции Хороброе (близ Орши). Здесь какая-то ошибка? Ведь у меня нет паспорта, нет въездной визы…
Я вздрагиваю, открываю глаза, просыпаюсь, выглядываю из окна. Снаружи ничего не видно, луна неизвестно где в такой час. В оконном стекле отражается внутренность вагона и мой китель с чёрными петлицами в жёлтой окантовке. Я, наконец, успокаиваюсь. Это мой поезд. Никакой ошибки. Если кто и виноват, то скорее мадам Гельфанд, не предвидевшая в 1937 году третий способ въезда в Россию, без "Интуриста" и без визы в паспорте".
Владимир Тольц: Я вновь обращаюсь к исследователю из Италии Владимиру Кейдану.
- Скажите, и какова дальнейшая судьба этого советолога-фашиста?
Владимир Кейдан: В 1938-1939 году он пытается поехать для полевых исследований в Советский Союз. У него уже была намечена большая программа, выделены командировочные средства от Института антикоммунистических исследований. Но его остановило советское посольство. Ему дважды отказали в визе, сославшись на то, что он член фашистской партии и всякое может случиться, ему намекнули. Тогда он, стиснув зубы, сказал, что он будет искать других средств въезда в Советскую Россию. Заметьте, что это было еще до начала Второй мировой войны. И вот в 1941 году после вторжения нацисткой Германии, фашистской Италии на территорию Советского Союза, он вскоре добровольно становится офицером Главного штаба итальянского корпуса и становится помощником Главнокомандующего, одним из штабных офицеров. Главнокомандующего звали Джованни Мессе. И дальше уже в июле-августе он вместе с первыми отрядами этого корпуса проникает на территорию Советского Союза.
Документы о пребывании Томазо Наполитано на советской территории я нашел в Центральном архиве Италии. Эти записи представляют из себя репортажи о пребывании итальянских войск на советской территории. Они написаны в форме дневника, но явно предполагались для публикации. Часть из них были опубликованы, а часть осталась в машинописи и сохранилась в архиве.
Владимир Тольц: Исследователя оккупационных отчетов Наполитано Владимира Кейдана интересуют, прежде всего, записи реальных впечатлений от встреч итальянского советолога-теоретика с реалиями ушедшей советской жизни и простыми гражданами. Он пишет: "Парадокс в том, что эксперт по советской цивилизации прибыл, наконец, в вожделенную им страну победившего социализма, которую он так долго и тщательно изучал, но не застал собственно предмет своего изучения. Советская власть ушла с этой территории, оставив лишь знаки своего присутствия в архитектуре городов, промышленных комплексов, стоящих в руинах, и осиротевший народ, не ждущий добра от новых хозяев. По выражению Василия Розанова "начальство ушло", но оставило неизгладимые следы в культуре повседневности простого народа. Эту культуру описывает носитель культуры альтернативной, но в то же время столь же тоталитарно доктринальной."
Диктор: 19 июля 1941.
"[… ] В десять часов, находясь в [… ] благодушном расположении, я сообщил моему начальнику в чине полковника, что именно в этот день, 19 июля 1917, Временное правительство издало знаменитый указ об аресте Ленина, оказавшегося с этого момента вне закона. Рискую прокомментировать:
- Прояви Временное правительство чуть больше силы, и… прощай большевистская революция!...
Полковник, приютивший меня в своей комнате, очень холодно посмотрел на меня, явно демонстрируя, что арест Ленина его мало волнует. Не говоря ни слова, он передал мне телеграмму для копирования. В телеграмме, содержащей сердечное приветствие германского командования нашему генералу, говорилось: "Мы будем сражаться бок о бок и общими усилиями добьёмся окончательной победы. Да здравствует Италия! Да здравствует великая Германия! Генерал фон Шоберт".
Дав мне дочитать, он пробормотал с отвращением, не понятно, то ли к Ленину, то ли к высказанной мной мудрой мысли:
- Вот это нам сейчас интересно…
- Так точно! – быстро ответил я и затем дважды молча поклялся быть впоследствии сдержанным и помалкивать на тему истории большевистской революции, находясь в комнате полковника, которому на неё наплевать…
Сегодня командующий КСИР выступил с докладом перед офицерами. [… ]Его Превосходительство начал с красивых слов, которые длились недолго, поскольку в середине речи, неожиданно изменив тон, он произносит нечто, что можно кратко выразить в одной фразе "Господа, имейте в виду, это будет серьёзная война".
Диктор: 8 августа, Бессарабия
“[… ] Советская власть продолжалась здесь около года, когда наступила годовщина вторичного присоединения Бессарабии, 28 июня, было уже не до празднования, так как немцы и румыны за шесть дней до этого предъявили управленческие счета, пришлось срочно задуматься о других вещах.
Год большевистского режима оставил здесь мало внешне заметных следов. На всех румяных лицах крестьян запечатлена радость от того, что, наконец, кончилась колхозная история.
Наша колонна останавливается в небольшом селе Рышканы, изобильном месте, где за 20 лей можно купить пару куриц и яиц для яичницы на всю нашу офицерскую компанию. Крестьяне по-братски охотно пускают нас на ночлег в свои дома, отказываясь от вознаграждения, обижаются, когда кто-нибудь из наших настаивает, говоря, что исполняют традиционный национальный долг гостеприимства, а вовсе не платную услугу”.
10 августа
“Командованию поступили официальные сообщения от правительства СССР и приказ, изданный командованием германской армии. Советское правительство официально заявляет, что не будет придерживаться Женевских соглашений относительно применения отравляющих газов и бактериологических средств, а также относительно подачи медицинской помощи раненым и больным.
Приказ по вооружённым силам Германии, резервом которых является КСИР, гласит следующее: "Военнопленные могут быть использованы до их отправки в тыл для ремонта и строительства дорог: в любом случае им должен быть гарантирован паёк".
Забегая вперёд, отмечу, что раненые и раздетые берсальеры, которым удалось бежать из советского плена в одних трусах при 35-градусном морозе, и русские пленные, переодетые и накормленные в нашем лагере, наглядно подтверждают, что приказы советского командования и приказы итало-германского командования в точности исполнялись.
[… ]Возможно, самые первые испытания, так сказать, патрульные столкновения, произошли при участии мальчишек, которым понравились итальянские окурки. Затем начали выходить из домов старики, начался нормальный товарообмен: яйца на сигареты, куры на солдатские сухари".
Владимир Тольц: В своем исследовании Владимир Кейдан отмечает гнетущее впечатление итальянца от первых, увиденных по ходу следования корпуса советских населенных пунктов.
Диктор: "В этих лачугах живут семьи по 5-8 человек без водопровода, канализации, электричества, - пишет он. - Но люди не пытаются улучшить условия жизни, они апатичны и, хотя уже месяц как военные действия миновали, почти никто не взялся за косы, топоры и лопаты. Они живут в страхе, что вернутся большевики, которые, уходя, конфисковали у них все запасы продовольствия и строго запретили им служить немецким военным властям и даже общаться с ними. Когда я заговаривал с ними по-русски, они от неожиданности вздрагивали и долго не отвечали".
Владимир Тольц: А вот из листовки-обращения к населению на оккупированных территориях, составленной Томазо Наполитано:
Диктор: "Украинцы и русские, последней ложью большевиков бы призыв бежать при наступлении "фашистских орд". Вас запугивали зверствами. Но вот итальянские фашисты пришли: они вошли в ваши дома как друзья-покровители, они не обижали ни женщин, ни детей, помогали семьям в тяжёлых домашних работах, делились провизией из своего пайка с голодающими... Цель нашей борьбы, которую мы ведём под руководством Дуче, не господство одного класса над другими, а благо всей нации: рабочих, крестьян, предпринимателей, интеллигенции, всех трудящихся, против внутренних спекулянтов-эксплуататоров и внешних англо-французских капиталистов-плутократов… Сила, которую используют Германия и Италии в области военной, хозяйственной и духовной, может дать украинскому человеку на его жизненных просторах только прогресс... Мы пришли освободить вас от кровавой жидо-большевистской диктатуры Сталина, ввести вас в содружество народов европейской цивилизации…
Один пожилой мужчина, инвалид Гражданской войны, рассказал мне, что перед самым нашим приходом большевики хотели его раскулачить. "У меня опоросилась свинья, был десяток кур, но ведь у меня было 8 детей и внуков!" - воскликнул он. Позже, во время многократных посещений домов жителей Ворошиловграда мне почти в каждом со слезами, понизив голос (опасаясь подслушивания), доверительно рассказывали о чудовищных репрессиях, которыми были подвергнуты родственники хозяев: сын, отец, брат. Об их судьбах родные ничего не знали, поскольку всякая связь с ними прервалась с момента ареста".
Владимир Тольц: В рапорте, составленном советологом-фашистом по поручению его начальника, генерала Джованни Мессе утверждалось.
Диктор: "Официальные правила никогда не препятствовали нашему солдату выражать по отношению к русскому населению всю свою доброту, врожденное великодушие, щедро делиться чувствительностью своей души, так что итальянское командование часто находилось в открытом контрасте с немецкими приказами, защищая пленных и улучшая условия жизни всего гражданского населения.
Во время быстрых наступательных операций летом 1941 года мы были вынуждены максимально использовать местные ресурсы, но при этом старались не портить отношения с населением. Когда дороги превратились в грязные болота, и снабжение частей полностью нарушилось, мы регулярно платили владельцам продовольствия, а не грабили их, как немцы".
Владимир Тольц: Однако существуют и другие свидетельства о первых неделях итальянской оккупации. Жительница Луганска, партизанка Кротова.
Диктор: "Нас с хозяйкой выселили из дома. Живем в сарае. По селу слышна автоматная стрельба - солдаты бьют кур. Итальянцы берут все, что им необходимо: кровати, столы, стулья. Все грузят на машины".
Владимир Тольц: И снова из генеральского рапорта, сочиненного Томазо Наполитано.
Диктор: "Мы расположились в районе Сталино, в нижней части Донецкого бассейна. Тогда и состоялись первые контакты между итальянцами и русскими и украинцами. Сначала возникло взаимное недоверие, но оно быстро сменилось теплыми и сердечными отношениями между войсками и гражданским населением.
Итальянский корпус никогда не имел партизан в своих тылах, несмотря на то, что жестокая партизанская война свирепствовала в сопредельных районах. Иногда у нас самих возникало ощущение, что мы действуем в дружественной стране. Мы всегда находили общий язык с русскими пленными, материально и морально поддерживали местных жителей, а деятельность итальянского солдата характеризовалась великодушием и большой культурой. Строгость нашего военного правосудия преследовала любые преступления и проступки, а командование пресекало любые злоупотребления и любую форму насилия".
Владимир Тольц: 13 августа 1941 Наполитано допрашивает первых советских пленных. Вот запись об одном из них.
Диктор: "Сидящий напротив меня мужчина нетипичный пленный: молодой, высокий, с грубыми жёсткими манерами, сохраняющий под лохмотьями достоинство солдата, пришедшего с поля боя. Он родился на Украине в польской семье, воспитан в большевистском духе, традиционно напичкан цитатами из Ленина и Маркса, что проявляется как смесь благородной дикости, смешного донкихотства, трогательного чудачества,- в общем, человек, с внешней помощью способный измениться.
В начале допроса он был уверен, что на следующий день мы его расстреляем. Через час понял, что ошибался. Его ответы в ходе допроса, начались с драматических поз, постепенно снижая тон, к концу он пришёл к выражению уважения и симпатии. Когда протокол был закрыт, я остался, чтобы просто поговорить с ним. Он вдруг возбужденно заговорил:
- Не надейтесь, что Россия падёт через тридцать дней, это вам не Франция!
Я замечаю, что, по крайней мере, неуважительно так говорить о Франции, которая, начиная с мелодии "Интернационала", написанного Потье (а неблагодарные большевики не заплатили ему ни гроша законного гонорара!) и вплоть до правительства "Народного фронта", постоянно воздававшего почести Сталину, выкопало яму своими руками. Пленный пожимает плечами и убедительно плюёт.
- Члены "Народных фронтов" были оппортунистами, а не революционерами…
Резко покончив с Францией, пленный отвечает на вопрос, как была воспринята в СССР новость о войне с Германией.
- Совершенно неожиданно! Ведь был договор о дружбе с Германией, от августа 1939. Мы конечно восприняли как перемирие, как передышку для обеих сторон, оттяжку времени для лучшей подготовки.
Я кротким голосом прерываю его:
-- Значит, вы готовились к войне?
Заключенный заорал как резаная свинья, употребив звучное русское ругательство, которого я до сего момента ни разу не слышал.
- Нет, мы совсем не Франция! Нет! Мы подготовились, и ещё как! Фонд обороны, бюджет наркомата обороны, пятилетка военного производства, военные училища, трудовая мобилизация, все эти меры приняты в 1939 году. Где я работал? - На Николаевских верфях, потом на сталелитейном комбинате в Кривом роге. Знайте это, товарищ офицер, то есть, нет, господин офицер! Имейте это в виду! Мы ещё как готовились!
Сидящий против меня большевик ненавидит Францию, - это понятно, но подразумевает и что-то ещё. Я подталкиваю его:
- Ну что же тогда?! Почему же всё идёт так плохо?!
- Почему! Тогда!… Что вы хотите, кто же мог вообразить, что воюющая с Англией Германия решится напасть на великий Советский Союз? Открыть второй фронт? Мы ведь думали, что Германия разобьёт Англию. Англия через пару лет с начала войны попросит помощи у Советского союза, и мы победим сразу двух врагов, Англию и Германию, без лишнего кровопролития.
Я выражаю своё восхищение этим гениальным советским планом и спрашиваю - были ли эти идеи распространены в народе или только в военных кругах.
- Какой разговор! Это была официальная линия нашей борьбы за мир. Мы демократическая нация. Мы все думаем одинаково.
- Вас одурачивали большевистской пропагандой, чтобы сделать пушечным мясом!
- У вас тоже пропаганда, только фашистская! Какая разница?!
- Нет, Дуче и наш король прямо обращаются к народу, собравшемуся на стадионах и площадях, говорят с людьми и получают поддержку и одобрение! Неужели вы надеялись, что сталинская линия выстоит?
- Нет! С самого начала у нас не было больших иллюзий (…). Но мы же не французы! Картина окружения на центральном фронте всем была очевидна, но приказы требовали сопротивляться любой ценой. (…). Эх, если бы Гитлер напал на нас в 1942! Мы сражались бы в Румынии, в Германии, в Турции, на Северном полюсе, где угодно, в той же Франции или в вашей стране, но только не на территории Советского союза!".
Владимир Тольц: Оккупация глазами итальянского советолога-фашиста.
Диктор: 15 августа 1941.
"В Ворошиловграде только две асфальтированные улицы, пересекающиеся в центре города, где возвышаются правительственные и партийные здания. Но даже они, построенные в грубовато-величественном эклектичном стиле, не выдерживают эстетической критики. Остальная часть города состоит из кварталов хаотично разбросанных лачуг с деревянными заборами и улицами, утопающими в непроходимой грязи. На тропинках, ведущих к домам, набросаны полусгнившие доски, уходящие из-под ног прохожего…".
"Место, где мы остановились, отнюдь не туристическое, одно из 16000 деревень и сёл, рассеянных по территории Украины: безликое местечко, без магазинов, без дорог; застроенное хижинами и лачугами, свободно расставленными на земле на значительном расстоянии друг от друга… Познавательное открытие, одинаково относящееся ко всей провинциальной Украине и Южной России - это уборные, которых или нет вовсе, или они коммунистические в прямом смысле этого слова, то есть общие и находятся снаружи дома. 5-10 семей имеют общую уборную, возведённую согласно изысканному большевистскому идеалу домашнего уюта. Прямоугольная будка, расположенная очень далеко от дома, часто без крыши, сколоченная из не струганных досок, с очень большими щелями, при этом стены в высоту доходят едва до подбородка стоящего человека и сверху обычно покрыта кокетливыми пучками густых зеленеющих веток. В мирное время "Интурист" наверняка не привёз бы нас сюда. Колхоз, в котором работают жители Ольгополя, расположен недалеко; вокруг огромные земельные угодья, никаких поселений, и с первого взгляда непонятно, как можно было заставить крестьян обрабатывать все эти земли. Но в некотором отдалении находится МТС (машинно-тракторная станция), то есть один из многих государственных технопарков, который поставляет сельскохозяйственное оборудование членам колхозов, расположенных в данной сельской местности.
Здесь я, наконец, раскрыл секрет, а также осознал необходимость индустриализации, задуманной с целью получить адекватный урожай с бескрайних российских равнин. В этом селе мы начинаем знакомство с украинцами. Они отличные люди, виновные лишь в том, что не понимают русский язык и говорят на диалекте, мало похожем на русский и украинский. (Москвичи и ленинградцы вообще считают украинский не самостоятельным языком, а диалектом русского, раздутым при большевиках в угоду ленинскому принципу "национального самоопределения").
- Правда, что в Италии уже расстреляли всех евреев? - спросила у меня здесь одна женщина. Я недоумённо пожал плечами.
Один парень спросил, - правда ли, что Италия – самая красивая страна в мире? Я с улыбкой кивнул. Пожилой крестьянин говорил со мной о своём сыне-стахановце, всем своим покорным видом показывая скандальность этого факта. Здесь мы познакомились с мирными людьми, тружениками; мы были тронуты регулярно повторяющейся картиной: женщины пожилого и среднего возраста, по воскресеньям тихо подходили к алтарю на открытом месте, где служил мессу наш капеллан, и выслушивали её до конца. Они принадлежали к исчезнувшему драгоценному типу крестьянских философов и благородных нищих. По вечерам мы с Вирджилио Лилли наблюдали как те же женщины, вернувшись с полевых работ, собирались на лавках своих палисадников, чтобы в предзакатных лучах солнца почитать книги Пушкина и Некрасова. Они были тихи, безмятежны и беззлобны, спокойно показывали нам эти старые книги, изданные до 1917 года, из своих семейных библиотек. Казалось, ничего не изменилось вокруг; ни война, прошедшая по их стране, ни земля, ещё тлеющая под ногами, ничто не могло их потревожить.
Помнишь, Лилли, старую барыню из Ольгополя? Сумасшедшая старуха царских времён, которая звала нас, чтобы "разоблачить тяжкие преступления", и, когда дело доходило до разговора, её охватывала дрожь, а потом невероятные судороги от страха. Озираясь вокруг, она кричала: "Вы не знаете, что за жизнь здесь была. Голод в 1931! Миллионы людей умерли от голода. Если вы уйдёте, меня убьют. Здесь все шпионы!" …
Владимир Тольц: А вот как Наполитано описывает советский городской быт.
Диктор: "Обычная частная квартира горожанина, рабочего или советского чиновника, состоит из двух маленьких комнат и чулана. Здесь, среди тесно стоящих кроватей, шкафов и перегородок, разделяющих жизненное пространство, за единственным столом собираются три поколения семьи, состоящей из 4-5 человек. На стенах вперемешку фотопортреты большевистских вождей и родственников, часто встречаются репродукции популярных картин: смеющиеся казаки в национальных костюмах, русские витязи, пейзажи. Советскому человеку, вернувшемуся из цеха или конторы после тяжёлого трудового дня, из пространства, целиком принадлежащего партии и государству, с его пятилетками, программами и идеологическим пафосом многочасовых партийных собраний, хочется отвлечься от назойливости публичной жизни и погрузиться в созерцание интимного пространства, поэтому в комнатах поддерживается, если не чистота, то относительный порядок. Реже (и всегда в дальней комнате, где живут старики), в углу видны иконы, при этом заметно, что хозяин чувствует смущение, перехватив мой взгляд.
Русские никогда не были по-настоящему религиозными людьми. Желая сохранить властное положение, православные священники часто пользовались государственным насилием, чтобы удержать паству от перехода в другое исповедание. Вся церковная организация, подчинённая царю, имела весьма приземлённый, мирской характер, божественное слово насаждалось мечом разящим, а не рукой дающей. Множество лжепророков типа Распутина осквернили религиозный мистицизм в душах простых русских людей. Религия воспринималась без обсуждения и понимания как "государственная повинность". У нас, католиков, религия это внутренняя, глубоко прочувствованная потребность души, которая принадлежит нашему духовному опыту. К Богу мы обращаемся с доверием и ждём утешения. Православные русские, напротив, страшатся Божественного, потому что не знают его, постоянно уничижаются, чтобы не вызвать его гнев. Большевики жестоко преследовали церковь, и только вторжение наших армий спасло ее от полного уничтожения".
Владимир Тольц: Ну с этим рассуждением советолога-фашиста можно и поспорить. Как и со многими другими. Однако в наблюдательности ему не откажешь. Тем временем итальянские оккупационные части продвигались вглубь советской территории
Диктор:16 августа. Книги
"Между Днестром и Бугом расположено множество удручающе однообразных селений. В ходе многих дорожных рекогносцировок, а лучше сказать в поисках тропинок, я до тошноты бродил по ним, заходя в школы, суды, сельсоветы в поисках политических архивов.
В каждом селе, в любой библиотеке я находил одни и те же книги как проявление идейного единовластия. Государство властвует над всем, в том числе и над издательствами, наряду с квартальными, годовыми и пятилетними планами, существуют и библиотечные планы. В каждую библиотеку при школе, сельсовете, районном суде, будь она в Москве или в Ольгополе, рассылают обязательные экземпляры книг, которые ей положено иметь по профилю. Таким образом, распространяются баснословные тиражи самых идиотских книг, а их авторам гарантирован заработок. Если тираж книги не раскупается, они всё равно получают вполне достаточно за листаж, даже если речь идёт о монументальных произведениях…
"Обязательные" для всех библиотек книги, - это сочинения Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, приспособленные под текущий момент и переведённые на украинский язык. Встречается Плеханов и коммунисты-утописты, можно даже найти Леонардо да Винчи по-русски в солидном элегантном томе, но в основном - бесконечные тома резолюций партийных и коминтерновских съездов, сессий Верховного совета, книжки и цитатники для подготовки лекторов-пропагандистов, в которых содержатся мысли вождей по тому или иному вопросу: идеологическое воспитание, электрификация, социалистическая дисциплина и т.д.
Кроме того, в особенности в школьных библиотеках, имеются примитивные, грубо иллюстрированные книжки "о нас". Это специальные общедоступные серии для народа, под названием "У них и у нас", в которых помещены ужасающие изображения капиталистов, попов, военных с обагрёнными кровью крючковатыми пальцами. Они сопровождаются гневно-патетическими описаниями злодейской эксплуатации рабочих в странах капитала.
Ни одна библиотека не обходится без "Большой советской энциклопедии" в 70 томах, издание которой еще не закончено. "Малая энциклопедия" в 10 томах, официально отменена, но еще иногда встречается. Отменена она потому, что была издана в 1928-36 гг., и содержит совершенно скандальные сведения: там например можно прочесть, что Крыленко Николай Васильевич, кавалер ордена Ленина и Народный комиссар юстиции СССР, "безупречный большевик", хотя всем известно, что в 1938 году он был заклеймён всем советским народом как "фашистский прихвостень". Там можно найти и другие ужасные утверждения о НЭПе, о семье, о родине, о милитаризме, о целях пролетарского государства, о задачах советского права. В "Малой энциклопедии" содержатся идеи, противоречащие тем, которые сейчас составляют основу сталинского учения, и необъяснимые с помощью диалектического отрицания. Иными словами: энциклопедия запрещена, чтобы впоследствии не было стыдно за непоследовательность и противоречивость сталинской политики, которая сначала базировалась на Конституции 1936 года, а затем […] вступила в разительное противоречие с большевистской доктриной.
Но здесь не спасает даже "Большая советская энциклопедия", в первых томах которой содержатся такие статьи, как "Бухарин", от которой волосы на голове встают дыбом: "Крупнейший теоретик большевизма, один из вождей Интернационала, чьё полное собрание сочинений, к сожалению еще не опубликовано за государственный счёт" Столь же возмутительные слова можно прочитать там о Рыкове, Тухачевском и многих других "врагах народа", расстрелянных по приговору московских процессов как "фашистские псы и гнусные вредители". Но для Большой энциклопедии нашли выход: рукой анонимного библиотекаря каждая статья, объявленная враждебной, каждая запрещенная иллюстрация аккуратно перечёркнуты энергичным чернильным фиолетовым крестом. Это выражает всенародное несогласие во избежание неприятных недоразумений…"
Диктор: Август 1941 года
"Как-то поздним вечером мы возвращались со службы с двумя солдатами. Проходя мимо разорённой городской библиотеки, я заметил во дворе промелькнувшие под взломанными окнами тени. "Задержать!" - приказал я солдатам. Они, вскинув винтовки, бросились во двор и остановили группу каких-то людей. Войдя вслед за ними, я увидел в свете фонариков трёх юношей и девушку. Они не подняли руки, как было приказано, а в испуге, смотрели в землю. На вытянутых вниз руках они держали огромные кипы книг и прижимали их подбородками, чтобы не уронить на землю.
Я приказал им положить книги на крыльцо и принялся рассматривать корешки. Меня поразил изысканность подбора авторов. Здесь были тома Льва Толстого и Ивана Франко, Пушкина и Шевченко, Островского и Леси Украинки, сонеты Петрарки и романы Стендаля. Это были настоящие знатоки литературной классики. Опытный библиотекарь не отобрал бы лучше.
- Всё равно они здесь пропадут, жалко ведь, сгорят или сгниют, а мы их дома сохраним, - почти шёпотом проговорила девушка.
Я приказал всем вместе войти в здание. Полки были полупустые. Видно, они пришли сюда не в первый раз. Но продвигаться по помещениям было только с трудом, спотыкаясь и увязая в грудах, разбросанных по полу и затоптанных книг.
- А почему вы не взяли эти книги? - спросил я.
- Эти нам не нужны, - глухо ответил юноша.
Я осветил пол и увидел, что он покрыт слоями томов Ленина, Сталина, Маркса и партийными брошюрами.
- Всё равно их теперь никто не будет читать, - сказал юноша.
- Тогда вынесите, эту макулатуру во двор, чтобы завтра можно было подойти к полкам и взять оставшиеся хорошие книги, - приказал я.
Молодые люди вместе с моими солдатами стали энергично расчищать проходы, выносить красные тома во двор и складывать их в штабель. Он быстро достиг человеческого роста, и тогда я послал одного из солдат за бензином.
От ярко вспыхнувшего пламени у всех заблестели глаза.
- Приходите завтра, и забирайте всё, что осталось, - мой голос дрогнул от дыма и чувства родства с этими людьми".
Владимир Тольц: Позднее советолог-фашист Наполитано издал монографию о системе советского школьного образования, где отметил с одной стороны его солидную фундаментальность в точных науках и поразительную тенденциозность в области трактовки всеобщей и российской истории, формирующей, по его словам, "ненависть к европейскому миру, с которой растут молодые коммунистические поколения".
Диктор: "Не раз я читал в глазах молодых эту самую неосознанную ненависть, которая происходит от презрения к нашим политическим и общественным формам, от снисходительности к нашим религиозным "предрассудкам", от возмущения нашим экономическим и духовным положением. Далее в школе коммунистического интернационализма эта ненависть превратится в юношескую мечту об "освобождении братьев-пролетариев, порабощённых капиталом", и родится большевистский активист, верящий, что мир вращается на оси серпа и молота".
Владимир Тольц: Перемещаясь по оккупированной территории, антикоммунист и фашист, а вместе с тем и русофил Наполитано с тщанием этнографа описывает разнообразие повседневного быта советских людей - цены на продовольствие и промтовары, которые он сравнивает с зарплатой итальянских рабочих и служащих, положение женщины на работе и в семье после её коммунистического "раскрепощения", советские законы о браке и семье и свадьбы, которые свелись к перевозке чемоданов с вещами одного из супругов на место жительство другого... Его внимательный взгляд не обходит ни громадного дефицита жилья, ни массовой проституции, краха семейной морали, пропаганды абортов, ни разрастания контингента детских домов, куда родители сдавали детей из распавшихся семей.
"Не государство служит для блага народа, а народ используется в качестве строительного материала для государства", - формулирует советолог-оккупант. Он обращает свое внимание не только на отсутствие "хлеба", но и на особенности советских зрелищ, людей на улице и многое другое… Он – и это видимо характерно для многих итальянцев, шагавших в 1941-43 гг. с оружием по оккупированной территории – не просто солдат и фашист, но и патриот, всюду видящий преимущества своей культуры и идеологии. Не только перед советскими, но и перед "собратьями по оружию" - немцами, румынами, венграми и финнами. В этом смысле показательны мемуары начальника Томмазо Наполитано генерала Мессе.
Диктор: “Хорошие семена человеческой солидарности и справедливого отношения, посеянные КСИР, дали свои плоды. Это наблюдалось везде, где стоял наш контингент, будь то взвод, часть или полк. Население помнило нас и выделяло на фоне остальных союзников. Когда после длительной зимней остановки в Донецком бассейне мы возобновили марш по направлению на восток, местные жители вручили на память командиру дивизии "Торино" прекрасный документ, выражающий благодарность за достойное и гуманное поведение. Наш отъезд вызвал очевидное сожаление, пожилые женщины со слезами на глазах провожали наших солдат, как будто они были их сыновьями.
У многих оставался страх перед немцами, но мы не могли забрать с собой всех желающих из-за строгих ограничений, сделав исключение лишь для нескольких студенток, которым разрешили следовать с нами в качестве санитарок в полевом госпитале, чтобы спасти их от принудительной депортации в Германию.
Казалось, что во время марша на Дон добрая молва о нас шла впереди. В деревнях и селах нам подносили традиционные хлеб и соль, а также домашних животных и мед в подарок".
Владимир Тольц: Нам-то понятно, что не все "благодарное население" оккупированных итальянцами территорий разделяло это умиление итальянского генерала.
…В Ворошиловграде на улице Володарского – два рядом стоящих домика, обнесенных невысокой кирпичной стеной – находилась тюрьма Итальянская разведка "ГПФ". Там избивали палками и морили голодом, упомянутую в этой передаче 35-летнюю учительницу Ксению Кротову, добиваясь признания в связях с партизанами.
В заключение я хочу спросить Владимира Кейдана, чья еще неопубликованная работа положена мной в основу этой передачи.
Ну, вот итальянцы были изгнаны из России, затем вместе с немецкими нацистами проиграли войну. Что произошло в головах этих вчерашних фашистов? Что произошло с первым итальянским советологом Томазо Наполитано? С его идеологией? Мы ведь знаем, как менялись взгляды и убеждения у бывших коммунистов, когда их власть кончилась. А что в Италии?
Владимир Кейдан: Очень трудно обобщенно ответить на этот вопрос, потому что очень по-разному сложились судьбы и дальнейшая политическая жизнь активных фашистов. Дело в том, что в Италии, в отличие от нацистской Германии, не произошло Нюрнбергского процесса. Фашизм был, безусловно, осужден. И в новой Конституции Италии было сказано, что никогда не будет возврата к нему. Тем не менее, уже в 1945 году возникают неофашистские движения, которые частично возглавляют бывшие активисты фашизма. Более того, в 1946 году была объявлена амнистия, после чего многие оказались на свободе и частично влились в только что возникшее итальянское национальное движение, которое получило значительное количество голосов на первых же выборах в Учредительное собрание - до 5,5%. Кроме того, возникла такая тенденция вливания в другие партии, чтобы иметь влияние внутри этих партий. Часть бывших фашистов вошли в христианско-демократические партии и в некоторые даже в Коммунистическую партию. Оставались, кроме того, подпольные организации, которые вели террористическую деятельность. И, наконец, возникла официальная партия – Итальянское национальное движение, которое до недавних пор существовало. Из этой партии вышел Джанфранко Фини, который сейчас является министром иностранных дел Италии. Но он, разумеется, не имеет никакого отношения к тому периоду фашизма. Он родился в 1952 году.
Что касается Наполитано, то он, как мне кажется, у меня нет точных документов о его политической судьбе, он ушел в тень уже не выступал на официальной академической сцене. Однако он стал руководителем центра, европейского центра юридических исследований и продолжал внимательно наблюдать за обстановкой в Советском Союзе. В частности, он один из первых на Западе дал юридическую и политическую оценку процессу Даниэля-Синявского и показал, что это не только нарушение прав человека и прав писателя, но это политическая репрессия даже на основании советского права. Но в самом конце его жизни (он умер в 1994 году, немного не дожив до 90-летия) в 1992 году ему все-таки удалось побывать уже в постсоветской России. Таким образом, он так ни разу воочию и не увидел своего объекта исследования, потому что 1992 год – это уже совсем другой дело.
Владимир Тольц: Я пытался понять, кто такой ваш герой Наполитано. Сунулся, как теперь водится обычно, в итальянскую википедию и почти не обнаружил там никаких сведений. Его что, забыли теперь?
Владимир Кейдан: Нет, его не забыли. Более того, у него много публикаций на ту же юридическую тему по советологии в 50-е, 60-е и 70-е годы. На эти работы очень много ссылок ученых-юристов второго и третьего поколения, изучавших советскую юриспруденцию.
