В день 70-летия Григория Горина собкор РС в Германии собрал малоизвестные фрагменты из "немецких" интервью и выступлений знаменитого драматурга - сына офицера армии-победительницы, автора "Того самого Мюнхгаузена"...
С Григорием Гориным мне посчастливилось познакомиться в Берлине в 1997 году. В первом коротком интервью он - в ответ на мой вопрос, переводились ли его пьесы на немецкий язык - рассказал:
- Да, переведен "Мюнхгаузен". Кстати, одно из самых ярких для меня впечатлений было, когда меня пригласили в театр Брауншвейга и Боденвердера - то есть родины барона Мюнхгаузена - и внесли моего персонажа в музей Мюнхгаузена, а на спектакль пришел его праправнук. Это был высокий, гренадерского вида немец, который тоже был барон Мюнхгаузен, и я очень заволновался. Все-таки я сочинил семью Мюнхгаузенов - а, скажем, баронесса, которую в кино играла Чурикова, была выведена мной как довольно отвратительная тетка. И я спросил у потомка, не обидел ли я его прабабушку. Он сказал: "Да нет, она именно такая мерзавка и была!" По немецкому радио часто играют мои маленькие пьесы, и я по гонорарам понимаю, что это Баварское радио, Мюнхенское радио, Венское радио. Вообще приятно, что я звучу на немецком языке. Я этот язык очень люблю - учил его в школе и в институте.
Но для меня - как и для многих, я думаю - стало неожиданностью то, что рассказал Григорий Горин о себе со сцены, еще раз приехав в Берлин с сольным вечером:
- У меня так получилось в жизни, что в Берлине я был раньше многих людей - в том числе и тех в зале, кто старше меня. Об этом городе у меня какие-то особые воспоминания, которые сохранились в памяти разными картинами и почему-то запахами. В первый раз я появился здесь в 45-м году, сразу после победы. Мой отец был начальником штаба дивизии Шатилова, которая брала Берлин; в этой дивизии служили Кантария и Самсонов - знаменитые герои. Мне только пять с половиной лет, я помню, как я иду по Берлину - он разрушен, запах гари, испуганные глаза немцев. А у меня нездоровое детское чванство: "вот какой у меня папа сильный - он разгромил такой город, мы победители!" И с этим ощущением я вошел в Берлин.
Потом я много лет здесь не бывал - до того самого момента, когда в ГДР, в городе Вернигероде, начал сниматься фильм про Мюнхгаузена. Мы с Марком Захаровым приехали тогда в Берлин. И город мне запомнился уже очень красивым. Я курил берлинский табак "Престиж" - очень ароматный, так что и пах этот город красиво. Кругом были магазины, которые недоступны были моему отцу, который тогда работал заведующим прачечной в Главном военном госпитале. Кроме всего прочего, работали эксклюзивные магазины, где продавались товары из ФРГ. Поэтому город показался мне разноцветным, прекрасным, пахнущим ароматами - и я не испытывал чванства по поводу того, что мы победили. А стал сомневаться, как взрослый человек: кто же кого победил, судя по экономическим достижениям?
Потом я приехал сюда в 88-м. У нас уже была перестройка, здесь ее - перестройки - не было. Мы привезли фильм "Убить дракона" по Шварцу. У нас можно было обо всем этом говорить совершенно смело - зал в Москве даже не очень и реагировал. А здесь, когда мы приехали, мы оказались во времени как бы на 10 лет назад - половина зала восторженно аплодировала, половина шипела, и вскакивали товарищи из ГДР и говорили возмущенно, что это - безобразие, что это - вредный фильм для социалистического общества. В гостинице, в которой я остановился в Восточном Берлине, было довольно мрачно, пахло подгорелым супом, потому что повар убежал в Западный Берлин. Взяли нового - он тоже убежал. Я могу сказать, что повара убегали гораздо быстрее, чем суп на кухне. Советник советского посольства провез меня тогда в первый раз в Западный Берлин - их не проверяли на границе, – и я сказал ему: "Ты чувствуешь - по-моему, скоро сломают стену". Он сказал: "При нашей жизни – никогда. Нам сообщила разведка". Вскоре стену снесли, и я понял все про уровень разведки.
После выступления мне удалось второй раз побеседовать с Гориным. Речь шла, в частности, о феноменах успеха, и Горин процитировал фразу времен студенческого театра МГУ:
- "И тут, немножко понизив уровень, он добился успеха", - у нас была такая формулировка...
Я спросил Григория Горина:
- Дипломный фильм Абдрашитова был снят по вашему рассказу "Остановите Потапова". У вас нет желания как-то вернуться к современной теме для кино, для театра? Или ваш уход в историю навсегда?
- Нет, он, конечно, не навсегда, - ответил Горин. - Просто у меня современность хуже получается, и я это признаю. Попытки есть. Например, есть пьеса "Счастливцев, Несчастливцев" на современном материале для Державина и Ширвиндта, которая имеет коммерческий успех. Полные залы, и актеры довольны. Но спросите меня, радуюсь ли я этому больше, чем успехам пьес о Свифте или Мюнхгаузене, - нет! То мне ближе. Там – моя делянка, которую я возделываю. И я понимаю, что чужой огород заедать не надо.
Похожая ситуация и похожие проблемы были у моего предшественника, у которого я учусь, - у Евгения Шварца. Вы знаете, у него тоже были пьесы на современном материале - например, "Повесть о молодых супругах"; но кто ее помнит? Или "Клад" - кто знает сегодня эту пьесу? А "Обыкновенное чудо" или "Тень" – это осталось во всеобщей памяти. Другое дело, что в отчетах по драматургии того времени вы не найдете драматурга Шварца. Там говорится, что успешно работают такие драматурги, как Корнейчук, Сафронов, Ромашев, Салынский - десятки имен, о которых сегодня в театре никакого воспоминания не осталось. А Шварца будут бесконечно играть и играть, потому что это неподвластно времени. Но в ожидании уважения в собственном времени надо уметь терпеть. И тут не надо обольщаться.
* * *
Намечалась и наша третья встреча в Берлине осенью 2000 года. Я пригласил Горина выступить на фестивале "Дни еврейской культуры", который был посвящен еврейской жизни Италии. А Горин начал тогда работу над пьесой об еврейском шуте при дворе императора Нерона. Я надеялся, что он расскажет об этой работе и, может быть, почитает отрывки пусть даже из еще неоконченоий пьесы. Он не возражал и подтвердил свое согласие выступить в Берлине. Был апрель 2000 года; через несколько месяцев Горин скончался.
Сегодня Григорию Горину исполнилось бы 70. Переслушивая запись интервью, я споткнулся о свою фразу, звучащую сегодня со смыслом, который я в нее тогда не вкладывал: "...или ваш уход в историю навсегда?"
Григорий Горин производил впечатление человека, который должен и будет жить долго. Впечатление обмануло. Грустно. Но в долгой жизни написанного им сомневаться не приходится.
С Григорием Гориным мне посчастливилось познакомиться в Берлине в 1997 году. В первом коротком интервью он - в ответ на мой вопрос, переводились ли его пьесы на немецкий язык - рассказал:
- Да, переведен "Мюнхгаузен". Кстати, одно из самых ярких для меня впечатлений было, когда меня пригласили в театр Брауншвейга и Боденвердера - то есть родины барона Мюнхгаузена - и внесли моего персонажа в музей Мюнхгаузена, а на спектакль пришел его праправнук. Это был высокий, гренадерского вида немец, который тоже был барон Мюнхгаузен, и я очень заволновался. Все-таки я сочинил семью Мюнхгаузенов - а, скажем, баронесса, которую в кино играла Чурикова, была выведена мной как довольно отвратительная тетка. И я спросил у потомка, не обидел ли я его прабабушку. Он сказал: "Да нет, она именно такая мерзавка и была!" По немецкому радио часто играют мои маленькие пьесы, и я по гонорарам понимаю, что это Баварское радио, Мюнхенское радио, Венское радио. Вообще приятно, что я звучу на немецком языке. Я этот язык очень люблю - учил его в школе и в институте.
Но для меня - как и для многих, я думаю - стало неожиданностью то, что рассказал Григорий Горин о себе со сцены, еще раз приехав в Берлин с сольным вечером:
- У меня так получилось в жизни, что в Берлине я был раньше многих людей - в том числе и тех в зале, кто старше меня. Об этом городе у меня какие-то особые воспоминания, которые сохранились в памяти разными картинами и почему-то запахами. В первый раз я появился здесь в 45-м году, сразу после победы. Мой отец был начальником штаба дивизии Шатилова, которая брала Берлин; в этой дивизии служили Кантария и Самсонов - знаменитые герои. Мне только пять с половиной лет, я помню, как я иду по Берлину - он разрушен, запах гари, испуганные глаза немцев. А у меня нездоровое детское чванство: "вот какой у меня папа сильный - он разгромил такой город, мы победители!" И с этим ощущением я вошел в Берлин.
Потом я много лет здесь не бывал - до того самого момента, когда в ГДР, в городе Вернигероде, начал сниматься фильм про Мюнхгаузена. Мы с Марком Захаровым приехали тогда в Берлин. И город мне запомнился уже очень красивым. Я курил берлинский табак "Престиж" - очень ароматный, так что и пах этот город красиво. Кругом были магазины, которые недоступны были моему отцу, который тогда работал заведующим прачечной в Главном военном госпитале. Кроме всего прочего, работали эксклюзивные магазины, где продавались товары из ФРГ. Поэтому город показался мне разноцветным, прекрасным, пахнущим ароматами - и я не испытывал чванства по поводу того, что мы победили. А стал сомневаться, как взрослый человек: кто же кого победил, судя по экономическим достижениям?
"Ты чувствуешь - по-моему, скоро сломают стену". Он сказал: "При нашей жизни – никогда. Нам сообщила разведка". Вскоре стену снесли, и я понял все про уровень разведки
Потом я приехал сюда в 88-м. У нас уже была перестройка, здесь ее - перестройки - не было. Мы привезли фильм "Убить дракона" по Шварцу. У нас можно было обо всем этом говорить совершенно смело - зал в Москве даже не очень и реагировал. А здесь, когда мы приехали, мы оказались во времени как бы на 10 лет назад - половина зала восторженно аплодировала, половина шипела, и вскакивали товарищи из ГДР и говорили возмущенно, что это - безобразие, что это - вредный фильм для социалистического общества. В гостинице, в которой я остановился в Восточном Берлине, было довольно мрачно, пахло подгорелым супом, потому что повар убежал в Западный Берлин. Взяли нового - он тоже убежал. Я могу сказать, что повара убегали гораздо быстрее, чем суп на кухне. Советник советского посольства провез меня тогда в первый раз в Западный Берлин - их не проверяли на границе, – и я сказал ему: "Ты чувствуешь - по-моему, скоро сломают стену". Он сказал: "При нашей жизни – никогда. Нам сообщила разведка". Вскоре стену снесли, и я понял все про уровень разведки.
После выступления мне удалось второй раз побеседовать с Гориным. Речь шла, в частности, о феноменах успеха, и Горин процитировал фразу времен студенческого театра МГУ:
- "И тут, немножко понизив уровень, он добился успеха", - у нас была такая формулировка...
Я спросил Григория Горина:
- Дипломный фильм Абдрашитова был снят по вашему рассказу "Остановите Потапова". У вас нет желания как-то вернуться к современной теме для кино, для театра? Или ваш уход в историю навсегда?
- Нет, он, конечно, не навсегда, - ответил Горин. - Просто у меня современность хуже получается, и я это признаю. Попытки есть. Например, есть пьеса "Счастливцев, Несчастливцев" на современном материале для Державина и Ширвиндта, которая имеет коммерческий успех. Полные залы, и актеры довольны. Но спросите меня, радуюсь ли я этому больше, чем успехам пьес о Свифте или Мюнхгаузене, - нет! То мне ближе. Там – моя делянка, которую я возделываю. И я понимаю, что чужой огород заедать не надо.
Похожая ситуация и похожие проблемы были у моего предшественника, у которого я учусь, - у Евгения Шварца. Вы знаете, у него тоже были пьесы на современном материале - например, "Повесть о молодых супругах"; но кто ее помнит? Или "Клад" - кто знает сегодня эту пьесу? А "Обыкновенное чудо" или "Тень" – это осталось во всеобщей памяти. Другое дело, что в отчетах по драматургии того времени вы не найдете драматурга Шварца. Там говорится, что успешно работают такие драматурги, как Корнейчук, Сафронов, Ромашев, Салынский - десятки имен, о которых сегодня в театре никакого воспоминания не осталось. А Шварца будут бесконечно играть и играть, потому что это неподвластно времени. Но в ожидании уважения в собственном времени надо уметь терпеть. И тут не надо обольщаться.
* * *
Намечалась и наша третья встреча в Берлине осенью 2000 года. Я пригласил Горина выступить на фестивале "Дни еврейской культуры", который был посвящен еврейской жизни Италии. А Горин начал тогда работу над пьесой об еврейском шуте при дворе императора Нерона. Я надеялся, что он расскажет об этой работе и, может быть, почитает отрывки пусть даже из еще неоконченоий пьесы. Он не возражал и подтвердил свое согласие выступить в Берлине. Был апрель 2000 года; через несколько месяцев Горин скончался.
Сегодня Григорию Горину исполнилось бы 70. Переслушивая запись интервью, я споткнулся о свою фразу, звучащую сегодня со смыслом, который я в нее тогда не вкладывал: "...или ваш уход в историю навсегда?"
Григорий Горин производил впечатление человека, который должен и будет жить долго. Впечатление обмануло. Грустно. Но в долгой жизни написанного им сомневаться не приходится.
