Владимир Тольц: Сегодня – в связи с 65-летием освобождения советской армией Освенцима – мы повторяем одну из передач из радиоцикла пятилетней давности "Цена Победы".
Цена Победы. Она была оплачена страданиями и гибелью миллионов узников нацистских концлагерей, в том числе расположенного в Польше самого большого гитлеровского лагеря смерти Освенцим. До сих пор мы не знаем точного числа жертв Освенцима. Первый комендант лагеря Рудольф Гесс дал на Нюрнбергском процессе показания, что только газом "Циклон Б" в Освенциме было убито около 2 с половиной миллионов человек. Современные историки считают, что только одних евреев из занятых немцами стран Европы туда за 1940-45 годы было свезено не меньше миллиона ста тысяч. А еще – по меньшей мере 140 тысяч поляков, 20 тысяч цыган, более 10 тысяч советских военнопленных. И еще, еще и еще...
С 1941-го Освенцим и пять других лагерей в Польше стали функционировать как лагеря уничтожения. Людей убивали не только газом, их расстреливали, забивали до смерти, вешали, планомерно доводили до смерти непосильным каторжным трудом, голодом и чудовищными "медицинскими опытами". По приблизительным оценкам, в лагере погибло около 4 миллионов человек – замученные пытками, отравленные в газовых камерах, умершие от голода и в результате варварских медицинских экспериментов.
Но сейчас о тех, кто выжил. С двумя из них беседовал мой коллега Мумин Шакиров. Ему слово.
Мумин Шакиров: Житель Подмосковья Иосиф Обкович попал в Освенцим вместе со своей семьей в ноябре 1942 года, пройдя гродненское гетто, где немцы за колючей проволокой держали около 30 тысяч евреев. Вся его родня - отец, мать, трое братьев и трое сестер - погибли в газовой камере в первые дни пребывания в лагере. Он выжил чудом, не раз испытав на себе все издевательства гестаповцев. В Освенциме Иосиф Абкович оказался в 20-летнем возрасте, сейчас ему 82.
Иосиф Абкович: Мимо нас, где мы работали, уже за лагерем километров семь, прошла какая-то группа из женщин. Я не знаю, кто-то из женщин кинул кусок хлеба. Все набросились на этот кусок хлеба. И в эту самую кучу и я попался. Я один еврей, остальные там все были разной национальности. И вот они меня выбрали без всякого, стали избивать. И гестаповцы, и эсесовцы, охрана прикладами, нагайками избивали так, что я уже не удержался на ногах и упал. Так капо стал мне ногами вот так на шею, не хватило какого-то мига, и он бы меня задушил.
Но это было семь километров от лагеря. А в лагере положено было, если мертвый, на работе убивают, так отвечать никто не отвечает, но везти должен его в лагерь, его надо считать. То есть они считают живых и считают рядом мертвых. Если бы они меня убили, они должны были бы меня принести в лагеря, значит, надо носилки сделать, и четыре человека должны нести. А четыре человека полумертвых не могут все время носить, значит, нужно меняться. Значит, они задержатся. Немцы уже считали, что они меня убили, и говорят этому капу, что "оставь его, он до завтра не доживет". И я должен был "до завтра не дожить", но вот я сегодня с вами разговариваю.
Мумин Шакиров: 76-летний Анатолий Ванукевич попал в Освенцим в 14-летнем возрасте, также пройдя через гродненское гетто. Он потерял всю свою родню в лагере и может сегодня выступить в роли очевидца, пережившего ужасы "фабрики смерти".
Анатолий Ванукевич: Пригнали нас на работу, к работе не приступали, гестаповцы с собаками начинают бить нас и кричать: "Швайне, швайне!" - "Где свинья?" А мы ремонтировали подсобное помещение мясокомбината, и накануне там украли полсвиньи, вывезли. Как увезли – я не знаю. Заключенные украли. Они учитывали полутушами. Нас всех повели в "Politische Abteilung" - политический отдел. Там был специальный станок: привязывали человека, включали мотор, человек двигался, и били с двух сторон плетками. А в плетки была внутри загнана стальная проволока, мягкие места разрезались сразу. 25 штук давали – все, человек уже не выдерживал. Меня начали допрашивать на польском языке: "Ты очень молодой, ты нам скажи правду, кто украл? Мы тебя сразу выпустим на свободу" - и так далее. Я говорю: "Я сколько живу в этом концлагере, я еще ни мяса не видел, ни сала не видел". Они меня начали бить, я там кричал, кричал. Штук 10 или 15 дали. Потом вынесли на носилках всех нас и отправили в 11-й блок, то есть блок "стена смерти". Там были одиночные камеры, там пытки были, там постоянно расстреливали. После многих допросов один поляк, уже пожилой, уже дошел, он сознался, что это он сделал. И его при нас расстреляли. И нас потом отпустили.
Мумин Шакиров: Анатолий Ванукевич, будучи подростком, участвовал в работе лагерного подполья. Судьба его свела в Освенциме с будущим премьер-министром коммунистической Польши Юзефом Циранкевичем.
Анатолий Ванукевич: Меня называли там Стасиком, потому что я польский язык знал, русский знал, немножко немецкий знал. И после этого пришел ко мне Циранкевич Юзеф, похвалил: "Молодец, что не сознались".
И он меня второй раз спас – из-под виселицы снял. С этого завода, с мясокомбината, наши мастерские были недалеко, мы решили переправить в лагерь колбасу, три батона. А я был самый худой, и они мне засунули за пазуху, обвязали проволокой – ничего даже незаметно. Надо было передать политическому подполью колбасу для спасения больных людей и так далее. А когда шли после работы через ворота Освенцима, там стояли, считали, во-первых. Или собака, или кто-то продал – и меня вытащили, обнаружили эту колбасу. Там постоянно стояла виселица или станок, которым били узников. Поставили под виселицу, табуретку поставили, колбасу я держал, и петлю на шею. И так стоял часа три.
В это время были большие привозы в крематорий. Там же пять крематориев работало, в Освенциме. Ждали Рудольфа Гесса, он сам принимал рапорт каждый день. Ведь в этом лагере было примерно 30 тысяч узников в среднем. Ему докладывает наш начальник блока, что поймали одного с номером… вот, колбаса… Он ко мне подошел, как начал бить плеткой. А кобура у него, пистолет всегда был открыт, на правой стороне носил. И он начал кричать на меня. Он немножко был пьян, потому что не успевали крематории обрабатывать. Он уже свою норму перевыполнил вообще. Он начал бить меня плеткой, кричать: "Швайне! Швайне!"
Блок наш напротив плаца был, и мое место пустовало. А все уже думали: все, повесили. Я вернулся, встал на свое место. Он не стал меня расстреливать. Он уже хватался, но сработал какой-то мозг или Циранкевич там сработал… Циранкевич был в очень хороших отношениях с ними, он в политическом отделе имел вес. Циранкевич тоже узник, потом он стал премьером Польши. Они все смотрят – я своими ногами пришел…
Мумин Шакиров: Приближение советских войск заставило немцев начать эвакуацию узников. Часть заключенных были убиты на месте, других погнали пешком в Германию. Эти колоны получили название "маршей смерти". Иосиф Абкович – один из тех, кто прошел весь этот путь и оказался на свободе лишь 5 мая 1945 года.
Иосиф Абкович: Где-то 8 или 9 января 1945 года начали говорить о том, что нас будут эвакуировать. Но я иду на работу, и так как мы шли мимо крематориев, я видел, что все крематории обложены дворами за одну ночь. Значит, они собираются кого-то жечь. А кого они будут сжигать? Нас. И весь разговор пошел по всему лагерю. Всегда держалось 40 тысяч человек, наверное, и все сказали, что "мы в крематорий не пойдем, а будем драться, будем защищаться". А как, что? Ничего не знали. Это дошло до эсесовцев, до руководства лагеря. И начали говорить о том, что нас будут эвакуировать.
И 15 января нас переодевают, дают новые туфли, деревянные, и нас из лагеря гонят по дороге в Польше и ведут, куда неизвестно, по снегу. И если кто-то отстал, сразу на месте расстреливают и кидают в сторону. Они половину людей уложили на дороге. Потом нас пригнали к какому-то поезду, посадили в вагоны и привезли в Бухенвальд. И уже узники как-то там, видимо, тоже готовились к восстанию. В Бухенвальде, когда я там был, еще жил Тельман там, в марте, наверное.
Потом на транспорте послали меня в Рамздорф. Это лагерь был, там нефтеперегонный завод, который американцы бомбили, чтобы он не работал. И он был построен на глинистой почве, и многие бомбы попадали в эту глину и не разрывались, а стояли прямо так в этой глине. И мы вытаскивали эти бомбы и складывали их. А потом нас оттуда отвезли в какую-то яму, и они подключали, чтобы взорвать эти бомбы. Так некоторые вместе с этими бомбами, конечно, взорвались.
Потом из Рамздорфа опять нас посадили в поезд и везли. Куда – мы не знаем. И по дороге, въезжая на какую-то станцию, бомбили американцы. Мы все разбежались. А потом нас опять собрали эсесовцы и пригнали ко многим другим узникам. И опять пешком нас гнали через Чехословакию. Мы прошли Судеты - и ничего. А потом, когда мы вошли в Чехословакию, так чехи вечером пришли, активные такие молодые люди: "Сколько вас тут?" И потом вечером привезли нам хлеб. А потом довели нас до города Ляйтмериц, концлагерь там был. Там нас держали несколько дней на улице. И из Ляйтмерица ночью как-то собрали нас и повезли в Трезиенштадт. Там было немецкое гетто под красным крестом, гитлеровцы держали его. Это был самый конец апреля.
Чехи подняли восстание в Праге. И наша Коневская армия, танковая часть ночью бросились на помощь чехам. И мимо нас они проехали. Утром мы оказались уже на свободе – 5 мая.
Мумин Шакиров: Но на этом испытания у Иосифа Абковича не закончились. После войны сталинская система многих узников концлагерей отправила в ГУЛАГ и на исправительные работы в шахты и рудники по всей стране. Иосиф Абкович попал в Донбасс.
Иосиф Абкович: Я считался как военнопленный. Ничего я не чувствовал, я просто должен был молчать и все. Все искали полицаев. На меня они конкретно не могли ничего такого. Но, тем не менее, если будешь выступать, так посадят тебя так же, как все других. В концлагере, что там скажешь, отношения какие-то другие, ты же успел увидеть немножко. А я тем более, я же в Польше жил до 1939 года, там же совсем другая жизнь была. Если я скажу, что там было хорошо, а здесь плохо - так все. Даже сегодня сохраняется.
Я никто. Только малолетние узники, дети. Почему дети? Дети, значит, не могли быть предателями, шпионами. А я, получается, как военнопленный, мог все это быть. В Чехословакии, когда нас освободили, как узников других государств забрали? Из Франции прилетели самолеты, дали всем французским узникам по коробке конфет, посадили их в самолет и привезли домой. И они по сегодняшний день остались такими же людьми, как были до. Из России привезли меня вместо дома, привезли меня на шахту.
Мумин Шакиров: Как бывшие узники, Освенцима Иосиф Абкович и Анатолий Ванукевич сегодня принимают участие в официальных торжествах, посвященных 60-летию освобождения концлагеря Аушвиц-Биркенау.
Владимир Тольц: Собеседникам Мумина повезло – они уцелели. Залман Градовский, один из инициаторов октябрьского 1944-го восстания в Освенциме, был обречен. Он знал это, когда в сентябре 1944-го писал на окровавленной бумаге свои адресованные нам послания. Их он затем запрятывал в кучах человеческого пепла, которые по приказу гитлеровцев должен был уничтожать. Во вторник я впервые прочел в эфир русский перевод одного из его писем, недавно найденный в России. (По-английски этот текст фигурировал уже в материалах Нюрнбергского процесса.) А в четверг британская газета "Индепендент" опубликовала еще один текст Градовского. О том, что представляют из себя эти тексты и их истории, я беседовал с сотрудником Фрейбургского университета, российским ученым Павлом Поляном.
Павел Полян: Это некое описание того, что происходило, начиная с событий в гродненском Калбасинском гетто, и до того, что происходило с ним и с другими в Освенциме. Есть еще один документ, тоже найденный после войны, даже несколько раньше найденный документ, который ему принадлежит, – это не дневниковая, не биографическая запись, а некоторое общее его рассуждение на тему того, чему он был свидетелем. В переводе на русский "Посреди ада" называлось бы это. Это довольно известный документ. Эти документы по-русски не публиковались никогда до сих пор, и вообще их издательская судьба тоже очень интересна. Только в 70-е годы они впервые увидели свет – на идиш сначала, потом на других языках.
Один документ был найден польским крестьянином где-то между 1945 и 1947 годами и продан одному еврею, который жил в окрестностях Освенцима, его фамилия была Вольнеман. И только в 1977 году этот Вольнеман смог напечатать на свои деньги, потому что все отказывались печатать этот документ. Речь идет в данном случае об этом документе "Посреди ада". В том числе и в Израиле отказывались, потому что то, что описывал Градовский, и то, что было в действительности, не вполне соответствовало героическим представлениям, официальным представлениям в Израиле, у израильских историков о еврейском сопротивлении и так далее.
А второй документ, о котором мы говорим, был найден в консервной банке где-то между 1954 и 1962 годами. Таких было восемь в общей сложности найдено документов за это время, когда интенсивно эта территория разрабатывалась, готовилась под музей и так далее. Одна из них – с текстом на идише Залмана. Как это попало в Петербург в Военно-медицинский музей – я не знаю. Но именно эти две страницы я там обнаружил и могу только сказать, что, собственно, это введение, предисловие к дневнику Градовского.
Владимир Тольц: Ну, и в заключение письмо Залмана Градовского, написанное 6 сентября 1944 года, за месяц до гибели в Освенциме автора. Письмо, адресованное всем нам:
"Я написал это, находясь в "зондеркоммандо". Я прибыл из Калбасинсксого лагеря, около Гродно. Я хотел оставить это, как и многие другие записки, на память для будущего мирного мира, чтобы он знал, что здесь происходило. Я закопал это в яму с пеплом, как в самом надежном месте, где, наверное, будут вести раскопки, чтобы найти следы миллионов погибших. Но в последнее время они начали заметать следы - и где только был нагроможден пепел, они распорядились, чтобы его мелко размололи, вывезли к Висле и пустили по течению. Много ям мы выкопали. И теперь две такие открытые ямы находятся на территории 1-2 крематорий. Несколько ям еще полны пепла. Они это забыли или сами затаили перед высшим начальством, так как распоряжение было - все следы замести как можно скорее, и, не выполнив приказа, они это скрыли. Таким образом, есть еще 2 большие ямы пепла в 1-2 крематориях. А много пепла сотен тысяч евреев, русских, поляков засыпано и запахано на территории крематорий.
В крематориях 3-4 тоже есть немного пепла. Там его сразу мололи и вывозили к Висле, потому что площадь была занята "местами для сжигания". Книжка, как и другие, лежала в ямах и напиталась кровью иногда не совершенно сожженных костей и кусков мяса. Запах можно сразу узнать.
Дорогой находчик, ищите везде. На каждом клочке площади. Лежат там (закопаны) десятки моих и других документов, которые бросят свет на все, что здесь происходило и случилось. Также зубов здесь много закопано. Это мы, рабочие команды, нарочно рассыпали, сколько только можно было по площади, чтобы мир нашел живые следы миллионов убитых. Мы сами не надеемся дожить до момента свободы. Несмотря на хорошие известия, которые прорываются к нам, мы видим, что мир дает варварам возможность широкой рукой уничтожить и вырывать с корнем остатки еврейского народа. Получается впечатление, что союзные государства, победители мира, косвенно довольны нашей страшной народной участью. Перед нашими глазами погибают теперь десятки тысяч евреев из Чехии и Словакии. Евреи эти, наверное, могли бы достигнуть свободы. Где только приближается опасность для варваров. Что они должны будут уйти, там они забирают остатки еще оставшихся и привозят их в Биркенау-Аушвиц или Штутов около Данцига - по сведениям от людей, которые также оттуда прибывают к нам.
Мы, "зондеркоммандо", уже давно хотели кончить с нашей страшной работой, вынужденной ужасом смерти. Мы хотели сделать большое дело. Но люди из лагеря, часть евреев, русских и поляков, всеми силами сдерживали нас и принудили нас отложить срок восстания. День близок - может быть сегодня или завтра. Я пишу эти строки в момент величайшей опасности и возбуждения. Пусть будущее на основании моих записок вынесет нам приговор, и пусть мир видит в них каплю, минимум того страшного трагического света смерти, в котором мы жили.
Залман ГРАДОВСКИЙ
6.9.1944 г."
