Впервые я проехал автостопом трассу "Амур" 12 лет назад – хотелось увидеть две тысячи километров почти ненаселенной территории между Читой и Хабаровском. Тогда ее только отремонтировали, превратив из чередования плохого асфальта и грунтовок в роскошный автобан, один из лучших в стране. Попутки останавливались неохотно, первые сумерки застали меня всего в 350 километрах от Читы.
Местные советовали попроситься на ночлег в ближайшую шиномонтажку. Отворив калитку с надписью "Посторонним вход воспрещен!", я оказался перед полуразрушенной избой без двух противоположных углов, зато с российским флагом на крыше. Хозяин потребовал паспорт – накануне из зоны сбежали двое уголовников. Полистав его, успокоился, кивнул. Так я попал на самое странное чаепитие в моей жизни.
Рядом сидел парень в армейских штанах. По его словам, месяц назад он очнулся в кювете возле Сочи с разбитой головой и почти без зубов. Незнакомец не помнил даже своего имени. Его отвели к участковому. Когда в кабинет вошел полицейский с автоматом, парень и сам не понял, как рванул ствол на себя и мгновенно отобрал оружие. О странном человеке с амнезией и рефлексами спецназовца написали газеты, его показали в программе "Жди меня". Вскоре отозвалась женщина, у которой пропал похожий сын, работавший медбратом в больнице. Жила она в Ванино – поселке на берегу Татарского пролива, возле самого Сахалина. Человек без имени отправился в путь – без денег, без документов, не зная, ждет ли его мать или посторонняя женщина.
Еще в избушке обитал телепат – спаситель мира. Этим полезным делом он занимался, лежа на кровати в соседнем закутке и прерываясь лишь дважды в день – на еду, приготовленную сердобольным хозяином дома.
Сам хозяин представился как дядя Миша, отставной кагэбэшник. Он сокрушался, что накануне его вынудили зарезать свиней – чтобы не мозолили глаза Путину. Тот собирался промчаться по новенькой трассе на "Ладе Калине".
– А если Путин ко мне завернет? – спросил непрошенных гостей дядя Миша.
– Скажешь: мол, сено кошу, – засмеялись они. – Как раз возле дома два гнилых стога стоят. Но не бойся, не заедет. По плану он свернет с трассы только один раз, когда ему неожиданно захочется посмотреть, как там народ российский живет в случайной деревне. В ней сейчас асфальт перекладывают да дома красят.
Так и остался дядя Миша ни с чем. Путин уехал, а свиней уже не вернешь.
Мимо пролетали поезда. Стены избушки тряслись под стук колес, из дыр в углах наползала тьма, но чаепитие было до странного уютным, словно из-под зыбкой завесы того, что зовется реальностью, проглянула основа российского бытия – текучая, но вечная и потому надежная.
Утром хозяин шиномонтажки пошел хлопотать по дому, телепат продолжил спасать мир, а мы с человеком без имени вышли на трассу. Через два дня я добрался до Хабаровска.
Теперь, на второй год войны, я двигался автостопом в противоположном направлении – с потоком фур, китайских грузовиков и легковушек, летящих с заклеенным утеплителем капотом из дальневосточных терминалов к новым хозяевам. Попутки останавливались значительно чаще, чем в первый раз, – меньше стало криминала на дорогах.
Трасса "Амур" за 12 лет покрылась сеткой заплат и трещин, залитых гудроном. Благополучные участки чередуются с разбитыми, где машина подскакивает на знаменитых "амурских волнах". Самые приветливые водилы – киргизы, приезжающие на подработку. Самые хмурые – старики, помнящие прежние времена. Они гневно указывают на многокилометровые проплешины вдоль дороги – следы работы золотодобытчиков, так и не рекультивировавших почву. Такие раны земли попадаются часто и видны издалека.
Кафе вдоль трассы обычно лучше, чем в окрестных городках, – денег у транзитников больше. Главные блюда, о которых мечтают дальнобойщики, – бурятские, буузы и бухлер. Китайские и корейские продукты продаются в специализированных магазинах, но самих китайцев немного. Отношение к ним двоякое: одни мечтают, чтобы иноземные предприниматели дали работу, другие уверены, что они лишь выкачивают ресурсы, оставляя после себя истощенную почву и грязные реки.
В каждом городе или поселке – навязчивая реклама армейской службы, обещающей огромные по здешним меркам доходы. Особенно она "креативна" в Благовещенске. "Ты нужен там", – обращается к папе белокурая девочка с каской в руках. "Ты нужен здесь. Давай к нам!" – умоляет друга Леху некий "Юра сержант Z" с растяжки над городским проспектом.
Женщина на заправке торгует российскими флагами. Завидев фотоаппарат, она паникует – скатывает триколоры в трубочку, кому-то звонит, прячется за бензоколонкой. Зато полосатые "гвардейские" флаги движения НОД никто не скрывает. Пикеты его сторонников беспрепятственно стоят в центрах городов, призывая к возрождению СССР и войне до победного конца.
В деревнях рассказывают о мобилизации – как врывались ночью в дома, как забирали людей. Одни вспоминают об этом с ужасом или протестом. Другие – высокомерно: "Мы, дальневосточники, сами все сделаем, пока москвичи прохлаждаются и косят от армии". Жителей столицы тут давно не любят, не исключая и правительство. На попутном грузовике – полустертая, но вполне различимая надпись: "Чтобы спасти Россию, надо сжечь Москву".
Давнее презрение к обитателям российского запада, от которых "одни проблемы", причудливо мешается с антизападной пропагандой из телевизора. Ненависть к "укрофашистам" соединяется с ненавистью к чиновникам, которых винят в неудачах на фронте. Ветер колышет флаги над свежими могилами погибших солдат.
В бескрайнем пространстве между Хабаровском и Читой жизнь теплится, в основном в городах и поселках Транссиба – там есть работа на железной дороге. Но и они после распада СССР медленно угасают.
– Парни работают на путях, девушки – в охране, в магазинах, – объясняет жительница поселка Ерофей Павлович Амурской области разделение труда, типичное для таких мест.
В строительстве дороги, кормилицы поселка, участвовали тысячи зэков, огородники до сих пор натыкаются на кости. С распада СССР население Ерофея Павловича сократилось почти на 40 процентов, до 4 тысяч человек. Молодежь уезжает в крупные города. В культурном центре – фотографии пяти погибших на войне с Украиной.
В новенькой церкви, построенной китайскими рабочими, возле иконы с китайскими же новомучениками, погибшими при восстании ихэтуаней, батюшка молится за скорейший мир. Он родом из Сумской области Украины, говорит с легким акцентом. Благодарит Бога, что в городке, где осталась родня, пока спокойно, не бомбят. Сухощавая прихожанка в розовом платочке с гордостью рассказывает о покойном муже, спасителе "России". По ее словам, в 1991 году он уберег этот фирменный поезд от крушения.
– Наш поселок уникальный, – гордится ее приятельница в малиновом платке. – Здесь и ужасы, и чудеса.
Такая смесь ужасов и чудес, крайности вместо размеренной жизни тут всюду. За двенадцать лет их стало только больше – по мере угасания дальневосточных деревень, мимо которых чудом спасенная в 1991 году "Россия" проносится, не сбавляя хода. Мелькают огни, трясутся ветхие дома, и никто не жалеет, когда она уносится прочь.
Возле знакомой шиномонтажки я снова оказался глубоким вечером. Избушка без углов давно сгорела – от железной дороги пошел пал. Но дядя Миша по-прежнему живет здесь, в обустроенном вагончике. Меня он не узнал, но принял радушно, даже не спросив паспорта. Ночевать оставил в огромной американской фуре, которая много лет гниет у него на участке. Дядя Миша признался, что про КГБ насвистел, а вот свиней тогда действительно истребили. Телепата он прогнал – надоел. Впрочем, я давно подозревал, что мир больше спасать некому. При напоминании о бредущем сквозь всю страну человеке без имени и памяти, зато отлично владеющем оружием, дядя Миша пожал плечами. Таких он повидал столько, что давно перестал удивляться. Идут себе и идут.
