Толерантный город
– Биробиджан – толерантный город. На бытовом уровне иногда слышишь: "жид пархатый", "ты хороший человек, хоть и еврей". Ну, и что? Здесь всегда жили в мире.
У краеведа, почетного гражданина Еврейской автономной области Бориса Голубя характерная манера беседы и кипа на макушке – еврей, каких чаще видишь в кино, чем в жизни. Себя он называет "патриотом своего местечка": хоть здесь и нет работы, зато "хорошо пионерам и пенсионерам". Выходки антисемитов Голубь считает "хулиганством, которое есть везде". Ну, бросают камни в синагогу. Не каждый же день.
В Биробиджане Голубю куда уютней, чем в Тель-Авиве:
– Раз пять был в Израиле. Двадцать сортов колбасы, в сметане ложка стоит. Даже на помойках растут цветы. Но здесь я такой, как все, а там чувствую себя изгоем. Говорят: у тебя менталитет русский.
Если верить указателю в центре Биробиджана, до Тель-Авива отсюда 7925 километров. До Москвы немногим ближе – 6003 километра. В столь отдаленном месте, кажется, ничего не менялось лет двадцать. Аккордеонист играет блатняк образца 90-х, пьяные танцуют посреди пешеходной зоны. Всюду реклама гастролей цирка, скупки волос и помощи наркозависимым. С названиями улиц, дублирующимся на идише, – Советская, Комсомольская – соседствует редкая примета нового времени: плакаты с буквой Z.
Рядом с российским триколором тяжело развевается флаг области – радуга на белом фоне. Губернатор Ростислав Гольдштейн подчёркивает, что это не намёк на ЛГБТ, а библейский символ Господа.
Совсем другие флаги полощутся в изобилии на городском кладбище – с эмблемами артиллерии и сухопутных войск, с красно-черным крестом ЧВК "Вагнер". Известно, что на войне с Украиной погибло как минимум 42 жителя ЕАО. На душу населения это в 2,2 раза больше смертей, чем в соседнем Хабаровском крае.
У входа на кладбище – массивный памятник героям "спецоперации" с портретом старшего лейтенанта Андрея Ковтуна, убитого в боях за Бахмут сына бывшего зампреда правительства области. Посмертно ему присвоено звание Героя России.
В масштабах Дальнего Востока Еврейская автономная область – регион небольшой. По площади она чуть больше Ярославской, но живет там всего 147 тысяч человек. Но её проблемы маленькими не назовешь. ЕАО занимает предпоследнее место в стране по продолжительности жизни и первое – по сокращению населения. Она входит в пятерку субъектов РФ с беднейшим населением – у каждого пятого доход ниже прожиточного минимума.
На заборах в центре Биробиджана – огромные портреты Горшенёва из "Короля и шута" и улыбающегося Бодрова с неизменным "В чем сила, брат?". На соседнем перекрестке – ржавая колонка, куда с баклажками приходят обитатели домов без водопровода. Два монумента посвящены дружбе с Китаем.
На улице Ленина стоит большая каменная синагога, принадлежащая общинному центру "Фрейд". Рядом – целый еврейский квартал с музеем, кошерным рестораном и памятником жертвам Холокоста.
Матрёшка с пейсами
– Родители бабушки приехали сюда в 1936-м из Винницкой области, – вспоминает биробиджанка Наталья Коренева. – Детей там обижали в школе, бросали в них грязью. Соседнюю семью утопили в колодце. Прабабушка с прадедушкой взяли что могли и отправились на Дальний Восток. Все родственники, оставшиеся в Украине, погибли во время войны. Потому что были евреями.
История еврейской автономии началась 28 марта 1928 года с постановления Президиума ЦИК СССР о закреплении "для нужд сплошного заселения трудящимися евреями свободных земель в приамурской полосе Дальневосточного края". До того аналогичные проекты начинали в Белоруссии, Украине и в Крыму. Евреев, преимущественно горожан, государство собиралось приучить к сельскому труду. Поэт Владимир Маяковский восторженно призывал взглянуть "на еврея, землей полированного", который внешне не отличается от славянина.
В намеченном для заселения евреями уголке Приамурья тогда жили только около тридцати тысяч русских, три тысячи корейцев и шесть сотен представителей коренных народов. Председатель ВЦИК Михаил Калинин объявил, что здесь планируется создать национальное еврейское государство – надо лишь собрать на этой территории не менее ста тысяч евреев. Так советское правительство хотело достичь сразу нескольких целей: предоставить евреям альтернативу сионизму, укрепить дальневосточную границу – и всё это при имиджевой и финансовой поддержке зарубежных евреев.
Израиля ещё не существовало, в Европе сгущались тучи, поэтому в начале 1930-х в Приамурье прибыли не только советские евреи, но и 1,4 тысячи зарубежных эмигрантов – в том числе из США и Палестины. Переселенцев поддерживали международные благотворительные организации Западной Европы и Америки. Идиш стал официальным языком области наравне с русским. На нём печатали газеты, преподавали в школах.
Впрочем, большинство иностранцев и половина российских евреев вскоре уехали, не выдержав сурового климата и голода 1933 г. Из 19 635 этнических переселенцев к 1934 году, когда территория получила статус автономной области, остались только 8185. Многим некуда было возвращаться – на Дальний Восток массово переселялись беглецы от антисемитизма и погромов.
Через три года область, как и всю страну, накрыл Большой террор. Иностранных евреев арестовывали как шпионов. Из двенадцати членов президиума Второго областного съезда Советов одиннадцать были расстреляны.
Бабушка Натальи вспоминала, что переселенцы из Украины держались вместе. Ее семья делила с соседями одну палатку, разгороженную тканью посередине. Но они не унывали: главное, все живы.
Рассказы о столкновениях с антисемитами передавались из поколения в поколение. Спустя многие годы они повлияли на массовую поддержку "спецоперации".
– Дедушка чудом пришел живым с войны. Пуля выбила глаз, –вспоминает Борис Голубь. – Собрал детей, вернулись в разрушенный Николаев. Вышел на родную улочку – чудо! Единственный сохранившийся дом – их дом. А там живут люди. "Это наш дом", – говорит дедушка. И услышал: "Недобитые жиды приехали!" Всё, нам места нет. А тут как раз был набор на Дальний Восток…
В Государстве Израиль, образовавшемся после войны, Сталин изначально видел союзника. Это отразилось и на еврейской автономии: в 1947 году там открыли первую синагогу, верующим разрешили не работать в Йом-Кипур – праздник судного дня. Однако через год отношения между государствами ухудшились. Глава Еврейского антифашистского комитета Соломон Михоэлс был убит по приказу генсека, сам комитет ликвидирован. В 1949 г. началась борьба с "безродным космополитизмом". В Биробиджане арестовали всех евреев, собравшихся в синагоге на Рош ха-Шана, праздник Нового года. Еврейский театр закрыли, в школах перестали преподавать идиш. Поток переселенцев окончательно иссяк.
– Дом врачей возле синагоги дважды пустел – всех пересажали. Как и артистов еврейского театра, – вздыхает Борис Голубь.
О репрессиях, в отличие от погромов, жители автономии вспоминали редко – боялись. Даже после смерти Сталина жизнь на краю России казалась слишком хрупкой:
– Счастье – узкая полоска между несчастьями, – философствует Голубь. – Надо радоваться тому, что есть.
Сто тысяч евреев так и не переселились на Дальний Восток, от национальных колхозов в области осталось только село Валдгейм. В 1958 году Никита Хрущев признал провал "еврейского проекта", обвинив в этом нелюбовь евреев к коллективному труду. Правда, развивать Израиль и строить там кибуцы эта нелюбовь почему-то не мешала.
До распада СССР евреи медленно ассимилировались. Барухи превращались в Борисов, а потомки смешанных браков записывались русскими или украинцами. Бытовой антисемитизм старались обращать в шутку:
– По дороге в Хабаровск спрашивали: "Слышали, у вас евреи живут. Говорят, они с рогами?" – вспоминает Наталья Коренева. – Это было непонятно и весело.
Наученные горьким опытом, религиозность евреи скрывали. Только спустя многие годы Наталья поняла, почему бабушка, не говорившая с внучкой о религии, покупала еду только у одного человека и не ела свинину.
В музее при синагоге хранится сидур – сборник молитв – в обложке от учебника "Диалектика и естествознание". Так безопасней носить. Рядом – найденный на чердаке после смерти хозяина дома свиток Торы, которому не менее 180 лет.
О еврейском происхождении местные жители вспомнили в девяностые, когда большинство дальневосточных евреев уехали в Израиль. Хотя эта страна по площади в полтора с лишним раза меньше ЕАО, она вместила 15 тысяч репатриантов из области – в десять раз больше, чем ныне числится евреев в самой Еврейской автономии.
Теперь визиты в синагогу не скрывают. Наталья Коренева не религиозна, но ходит в еврейский женский клуб. А вот ее тринадцатилетний сын от русского мужа увлёкся религией, делает матери замечания, прошел бар-мицву и стал из Ивана Йохананом. Помнящая репрессии бабушка заволновалась было, но постепенно успокоилась.
Наталья не сомневается, что дети уедут в поисках лучшей жизни, но ей самой в Биробиджане нравится. Как и сестре, которая уехала в Израиль, но вернулась.
Еврейский статус области, где евреев теперь менее процента, превратился в фишку для туристов: у вокзала высится огромный семисвечник, в сувенирных лавках рядом с классическими матрешками стоят матрешки в виде религиозных евреев с пейсами и звездами Давида на груди. Впрочем, Борис Голубь убежден, что статистика лжет:
– Ребенок в смешанной семье чаще выбирает национальность "русский". Зачем чтобы лишний раз в лицо бросали "жид"? А соберется в Израиль – сразу в архив за документами. Дайте справку, что моя бабушка Роза Абрамовна. На большие праздники мест в синагоге не хватает, люди на улице стоят. Сколько евреев в Биробиджане, никто не скажет. Но когда уедет последний, его придет провожать еще сотня-другая евреев.
Синий домик
Валерия Булкина родилась на Камчатке. Её мама работала там учительницей. Отец приехал из Украины. Яркое воспоминание детства – сливовый сад где-то между Донецком и Днепропетровском, украинская бабушка. Ещё Валерии с тех пор запомнился странный сон: стоит посреди рынка синий домик. Все проходят мимо, а ей почему-то нужно внутрь. Она заходит – и понимает, что выйти уже не может. Потолок сужается над головой. Девочка бессильно плачет, падает на колени.
– Не выпустил меня домик, – заканчивает рассказ высокая женщина в круглых очках, глава общины Бейт Тшува – Дома покаяния. В Биробиджан она приехала 23 года назад – распределять иностранную гуманитарную помощь. Зашла в синагогу – не массивную, на улице Ленина, а старенькую, о которой даже местные не все знают. Да так и осталась в этом синем приземистом домике с шестиконечными звездами на стенах. Она больше не плакала: в Биробиджане жизнь Валерии хоть и не стала легче, но наполнилась смыслом. Муж руководил синагогой, она помогала. После смерти супруга Валерия возглавила общину, хотя женщины этот пост занимают редко. В Доме покаяния нет ни хазана (кантора), ни раввина. Сборники молитв – на русском языке.
Вечер пятницы. До заката еще далеко, а пара десятков прихожан уже собрались и пьют чай. Публика здесь пестрая – пожилые женщины, молодой инвалид-колясочник, евреи, русские. Сюда пускают всех.
– Я не еврейка, мой муж в третьем поколении китаец, – рассказывает одна из прихожанок. – Из церкви меня выдавило, а здесь мне спокойно.
Внутри синагога напоминает скорее клуб. Вместо длинных рядов скамеек с мужчинами в тфиллинах – общий стол, кексы и конфеты.
– Здесь молятся с 1957 года. Одна синагога сгорела, другую забрали и дали этот домик, – рассказывает Валерия. – Евреев тут где-то половина. Но даже если ты в Биробиджане не еврей, у тебя все равно куча еврейских родственников.
Вдоль стен – шкафы с книгами на идише. Этот почти исчезнувший язык евреев ашкенази, больше похожий на немецкий, чем на иврит, здесь любят не меньше, чем язык Торы.
– Когда говорили на идиш, иврит был языком святости, – объясняет Валерия. – Сейчас наоборот: иврит стал современным языком, а идиш для нас соединяется с историей родителей и еврейства. Здесь им все было пропитано. Его пытаются реанимировать, преподают в школе, но того, прежнего идиша больше нет.
Хранящийся в Бейт Тшува свиток Торы был похищен из украинской синагоги во время погрома. Грабитель отдал его сапожнику: подумал, что пергамент сойдет для обуви. Но тот спас свиток, заменив обычной кожей. Поврежденная Тора долго путешествовала по миру. Побывала в США, Китае. В 2006 году еврейское сообщество Японии передало ее синагоге в Биробиджане. В Дом покаяния Тора зашла под балдахином-хупой, как невеста. Валерия уверена: больше странницу никому не отдадут.
Прихожане затягивают песни – на русском, с вкраплением слов на идише. Про снег, который здесь падает, словно манна, про тум-балалайку и праздник субботы. Валерия отбивает ритм на двух крошечных тамтамах.
Людей моложе тридцати в синагоге нет. Сын Валерии, как и многие сверстники, уехал в Израиль, готовится там к службе в армии.
На закате хранительница синагоги благословляет халу – праздничный хлеб. Женщины покрывают головы, зажигают по очереди свечи. Как умеют, произносят слова субботней молитвы – кто-то на иврите, большинство по-русски. В последнее время они обращаются к Богу чаще, со слезами прося главного – мира.
– Сын воюет, – вздыхает женщина с палочкой. – Он военный, старший лейтенант. Призвали, приказали. Родина заставила защищать. Один Господь знает, как он там. Дай Бог чистое голубое небо над всеми нами, чтобы там все прекратилось. Устали уже. Хочется, чтобы всем было счастье.
Вестей от сына она не получает уже несколько месяцев. В части говорят – нельзя, опасно.
Сын другой верующей ушел добровольцем.
– Друзья, знакомые, все там, – объясняет она его выбор.
Связи с ним тоже нет. Остается одно – молиться.
Прихожанки не говорят ни о победах, ни о завоеваниях. Только о мире и спокойствии, чтобы дети вернулись живыми. Особенно переживает женщина с палочкой. У нее в Украине остались брат и племянница. Что с ними, она не знает:
– Раньше им звонили, теперь не можем: там прослушка. Убивают всех, кто связывался с Россией. Так нам сказали, – верит она.
Убежденных противников войны в синагоге меньшинство. Они предпочитают не спорить – зачем?
– Мы – мостик. Кто по нему пойдет дальше, мы не видим, – говорит Валерия. И добавляет то ли в шутку, то ли всерьез: – Знакомый раввин сказал, что когда-нибудь все маленькие синагоги взлетят и соединятся в Иерусалиме. Это и будет третий храм. Я всем говорю: приходите сюда с детьми, пока не поздно. Потом соберетесь – а мы уже улетели.
Красивое
В советские времена село Красивое в 60 км к югу от Биробиджана было образцовым. Жители гордились, что все улицы заасфальтированы, – большая редкость для местных сел. Теперь Красивое умирает. Школу и детский сад закрыли. Оставшиеся дети ездят учиться в соседнее село Лазарево.
Охотинспектор Виталий Иванчев – один из немногих, обеспеченных работой.
– Нет у нас села, – отрезает он. – Молодежь разъехалась, что ей здесь делать. Остались пенсионеры. Люди на дикоросах прорываются, кто-то пчел держит. Никакой перспективы.
По его словам, в 90-е сельчане пробовали заняться сельским хозяйством, но "по рукам так надавали, что теперь и палками в фермерство не загонишь". Санитарная служба велела зарезать скот, который она сочла больным, коровники разграбили. Водонапорную башню свалили и сдали на металлолом, теперь воду в село привозят раз в неделю.
– Три поколения – и все, сельского хозяйства нету, – Виталий безнадежно машет рукой. – Я работал на тракторе с отцом, а сейчас это никому не нужно. Дети в мединституте. Что, они в деревню вернутся? Они и в Биробиджан возвращаться не хотят. Всюду в области одна картина. Все поспивались.
С Иванчевым согласны и другие жители села.
– Всего лет пять назад было хорошо. Продали, пропили, – сокрушается стриженый парень в сандалиях и спортивных штанах. – Из работы в селе два частных магазина. Еще сирот усыновляют, чтобы жить на пособие.
В центре Красивого – длинное белое здание. Слева в нем Дом культуры, обклеенный призывами голосовать. Справа – детский сад. Закрыт он, судя по всему, недавно, но уже остался без половины окон. Посреди двора странно смотрится новенькая детская площадка, словно пришедшая из иного мира. В школе тоже выбиты стекла.
– Все сломали, – ворчит парень в спортивках, пролезая в пустую раму. – Хоть бы китайцам продали, что ли.
Внутри школы – дыры в полу, горы книг в углах кабинетов, пластиковые пивные бутылки. По словам парня, молодежь собирается здесь бухать и курить анашу. Посреди спортзала стоит кадка с мертвым деревцем – истончившимся, но почему-то не упавшим. Под потолком мечутся птицы. У входа плакат: "Терроризм – угроза обществу".
– Здесь как могут, так и выживают. Лес, дрова, река, – вздыхает парень. И мечтательно добавляет: – Могли бы китайцев заселить, мы бы у них работали, хоть за тысячу в день. Как в Лазарево, в Унгуне… – перечисляет он соседние деревни.
На стене школьного холла надпись синим: "Помоги мне". И дата – 24.04.2022.
По словам парня, из крохотного, умирающего села ушли воевать минимум десять человек.
– Да как ушли, – усмехается он. – Приехали в три часа ночи, всех подняли и увезли, даже не спрашивали.
Область стала вторым после аннексированного Крыма регионом, объявившим об успешном завершении мобилизации – на нее потребовалось менее 6 дней.
По безлюдной улице Красивого идут двое подростков – брат и сестра. На мальчике белая футболка с надписью "Future is now". Девушка летом окончила школу. Скоро вся семья покинет село:
– В город хотим. А кто не хочет? Выпускники стараются подальше уезжать. Владивосток, Хабаровск.
Старший брат подростков воюет. Девушка долго перечисляет односельчан, отправившихся в Украину.
– Почему пошли? Не знаю. Долг, честь…
Пять лет назад у нее была минута славы: в крохотное село приехали корреспонденты федерального телевидения.
– В нашей школе дети повешились, – говорит она через букву "ш". – Сначала девочка, потом мальчик. Одноклассники. Проблемы в семье, интернет. Всякие группы нехорошие.
Внутри региона гибель школьников мало кого удивила – ЕАО входит в тройку "лидеров" по суицидам. В тройке она и по "рейтингу отчаяния", где помимо самоубийств учитываются алкоголизм и наркомания. Красивое мелькнуло в новостях и снова забылось – мало ли вымирающих деревень, пусть даже с ярким названием. По словам девушки, его придумали поселенцы, увидевшие здесь красивую поляну с цветами.
– А сейчас – сами видите. В лесу красиво, так – нет.
Правозащитник-перформансист
– Надо спасти детей! – восклицает бородатый Гиви, колеся на велосипеде по центру Биробиджана. – Одна смерть, вторая, третья. Дети вешаются, а никому нет дела. Говорят, "синий кит". Может, интернет и вправду влияет. Но безысходность может подтолкнуть. Когда детей насилуют, обижают, ломают. Детские дома переполнены, и каждый – школа криминала.
Велосипед бородачу подарил прокурор области, когда у него отобрали автомобильные права: Гиви на полчаса перекрыл мост над рекой Бира, требуя его отремонтировать. Таких перформансов Георгий Нацвлишвили, которого все зовут просто Гиви, устраивал множество: приковывал себя наручниками к зданию правительства, обряжался в латы, вставал в кандалах в центре Хабаровска, вламывался в администрацию с метлой наперевес. Когда-то он был предпринимателем, но пришел к идее нестяжательства. Теперь зарабатывает понемногу всем, от сварки до ковки лошадей – хватает на еду, и ладно. Гиви гордится, что дома у него лишь кровать и доставшийся по наследству телевизор. Многие его воспринимают как городского фрика, но шум он поднимает такой, что порой администрация идет навстречу – реставрирует памятник Шолом-Алейхему, который буйный грузин обложил плакатами, или дает квартиру детдомовцу-сироте.
Гиви 54 года, но мышцы – как у атлета, густая шевелюра – почти без седины. По отцу он грузин, по матери – русский. Родился в Грузии, но не мыслит себя без Биробиджана:
– Даже месяц вне его – каторга.
В армии Гиви крестился, но не поладил со священниками: "Говорят одно, делают другое". Прочитал Тору и перешел в иудаизм:
– Обрезание сделать непросто. Договорился с людьми. Потом заколебался, уже думал отказаться, но меня неотвратимо обрезали.
В синагоге он спорить не перестал и потому ее тоже покинул. Шаббат он, впрочем, соблюдает, а одна из его дочерей уехала в Израиль.
Пока Гиви взахлеб рассказывает о своей жизни, с ним здороваются многие прохожие. Группа парней приветственно кричит: "Ахмат сила!" Гиви объясняет, что так теперь модно.
Против вторжения в Украину Гиви протестовал еще в 2014 году:
– Я выходил на пикеты: "Люди, остановитесь! Хватит убивать".
Мобилизация, по его словам, была повальной и в деревнях, и в городе:
– Всех забрали. В понедельник кроме меня в автобусе одни дети и старики.
Теперь Гиви помогает не только сиротам, но и семьям, оставшимся без мужчин. Высказываться против войны он перестал, сосредоточившись на достижимых целях:
– Некоторые вещи лучше не говорить. Или говорить сразу всем вместе. Когда я пытался, все молчали. Сейчас моя задача – защитить самых слабых, которые не нужны ни прессе, ни депутатам. Политика, может, и важна, но сыт ей не будешь. Хочу, чтобы люди протестовали, но только для решения бытовых проблем. Иначе просто сломаешь свою жизнь.
Несмотря ни на что, Гиви верит, что его вторая родина поднимется со дна "рейтинга отчаяния".
– Пока не растащили, здесь было все. Консервные заводы, обувная фабрика, текстильная... Еврейская область может быть райским уголком, а Биробиджан – лучшим городом страны, – мечтает он вслух. – Если на Израиль нападут, мы готовы принять всех израильтян.
Велосипед Гиви дребезжит по плохому асфальту мимо стен с улыбающимся Бодровым и танцующими евреями, мимо указателя на Тель-Авив и музея при синагоге, где на видном месте лежит ритуальный рог шофар. Неутомимый рассказчик Борис Голубь объясняет очередному гостю, что в этот рог надлежит трубить в страшный и величественный праздник Йом-Кипур. Судный день, день искупления. Поднимает старческой рукой, прикладывает к губам:
– Боже, услышь нас. Мы люди на Земле, мы хотим жить, запиши нас в книгу жизни!
Откладывает шофар, вздыхает. Губы трогает чуть заметная улыбка пожилого человека, пережившего немало бед:
– Мы верим, что запишет. Потому, что мы оптимисты
