10 января 1863 года в Польше началось восстание за независимость от Российской империи. Плохо вооруженные отряды повстанцев, где на сто человек насчитывалось 5-6 пистолетов и несколько ружей, не имели серьезных шансов против регулярных правительственных войск. Тем не менее, Январское восстание переросло в партизанскую войну, длившуюся почти два года. За время боев русская армия потеряла более 4 тысяч солдат и офицеров. Число погибших среди поляков превысило 30 тысяч человек. За разгромом вооруженного сопротивления последовали массовые репрессии против тех, кто поддерживал "мятежников" и разделял идею независимой Польши. Не успевшие эмигрировать отправились на каторгу и в административную ссылку.
Образы героев и жертв Январского восстания были так популярны в Европе, что фантаст Жюль Верн, в то время писавший роман "20 000 лье под водой", сделал своего капитана Немо польским аристократом, борцом за независимость, семья которого погибла от рук карателей.
– В первой редакции романа Жюль Верн хотел сделать своего главного героя польским повстанцем, который мстит за своих родных, пуская на дно корабли русского флота, – рассказывает Дариуш Клеховский, бывший глава Польского культурного центра в Москве. – Но французский издатель, понимая, что в России такой роман будет запрещен цензурой, отговорил Жюль Верна от использования этого сюжета. Как все мы знаем, роман вышел в другом варианте – Немо оказался индийцем, участником восстания сипаев. Возможно, автор действительно поменял национальность своего героя под давлением издателя, которому не хотелось терять российский книжный рынок. Кстати, необходимо отметить еще одну любопытную историческую параллель. В известном советском фильме "Капитан Немо" главную роль исполнил актер Владислав Дворжецкий, потомок польских дворян, родившийся в Омске. Не знаю, случайно так получилось или нет, но создатели фильма как бы вернулись к первоначальному замыслу французского писателя.
– Дариуш, кто-то из ваших предков был сослан в Сибирь? Кажется, в Польше трудно найти семью, чья история не была связана со ссылкой и приключениями в России?
– Недавно я беседовал с нашим знаменитым кинорежиссером Кшиштофом Занусси, он рассказал мне свою семейную легенду. Якобы его дедушка три года шел пешком из Сибири, возвращаясь на родину. В моей семье тоже имеется сходное предание: мой дед в 1920 году участвовал в Советско-Польской войне, сражаясь против Красной Армии Тухачевского, когда тот собирался взять Варшаву. Где-то под Киевом дедушка попал в плен и утверждал, что был в сибирском концентрационном лагере. Мы в семье никогда этого не проверяли, но я собираюсь когда-нибудь выяснить факты. Понимаете, для поляков Сибирь – понятие не географическое, а скорее политическое. Для нас "Сибирь" – это и Кавказ, и Урал, может быть Вятка или другое место ссылки. Когда поляков в 19-м веке ссылали на Кавказ, они его тоже называли Сибирью. Возможно, с моим дедушкой произошла такая же история – точно известно, что он около полутора лет провел в плену, а потом вернулся в рамках обмена военнопленными.
– В прошлом году на Красноярской книжной ярмарке вы представляли серию исторической литературы о "польском следе" в российской истории. Эти книги также связаны с темой ссылки?
– Да, конечно. Этот проект, координатором которого я являюсь, называется Польско-Сибирская библиотека. В нем участвуют польские и российские авторы: журналисты, публицисты, историки. Их книги публикуются в издательстве "Алетейя" из Санкт-Петербурга. На данный момент вышло около 15 книг. Основная тема серии – история поляков в Сибири в разные времена. Начинали мы с истории Польской пятой дивизии, которая воевала на стороне Колчака в Гражданскую войну. В 2021 году издана книга "Участники Январского восстания, сосланные в Западную Сибирь".
– Подлинная жизнь участников Январского восстания складывалась менее романтично, чем у героя Жюль Верна?
– Разумеется. Им ведь приходилось думать не о подвигах и славе, а о хлебе насущном. Как выжить и прокормиться вдали от родного дома, в другом климате, среди абсолютно чужих пейзажей и людей, – говорит Дариуш Клеховский.
Заговорщик Михаил Жаба
В Историческом архиве Омской области хранятся три тома документов под названием "Дело о злоупотреблениях курганского городничего Карпинского". Этнического поляка Карпинского подозревали в сотрудничестве с ссыльными-"январцами", которые якобы создали в Кургане тайную революционную организацию. Дело в итоге развалилось, но следствием была конфискована переписка польских дворян, Михаила Жабы и Эдуарда Радванского, сосланных в Курган за участие в восстании.
Михаил Жаба окончил медицинский факультет Московского университета и пользовался среди ссыльных большим уважением. Радванский служил на родине коллежским регистратором. Видимо, следователи сочли их наиболее опасными "заговорщиками", и именно их переписка легла в основу сборника "Сибирская корреспонденция ссыльных участников Январского восстания " под редакцией Веслава Цабана и Светланы Мулиной.
Михаил Жаба прибыл в Курган 17 апреля 1864 года и нашел в городе около 20 ссыльных поляков. По первому впечатлению – "городок неплохой, похож на наши уездные города, но только меньше грязи, – пишет он родителям, оставшимся на родине. – Люди – почти исключительно родившиеся в Сибири. Главное занятие здешнего общества, насколько до сих пор узнал – это карты и бутылка, следовательно, мы не можем с ними тягатся и быть товарищами, так как к этому не допускает карман и желание".
В первую очередь, ссыльного поразил климат Кургана. "Не можете вообразить, какие тут господствуют жари (здесь и далее сохраняется орфография автора – СР), в полдни нельзя выйти на улицу, все окна, выходящие на солнце, закриваются ставнями и, несмотря на это, человек обливается обильным потом. В полдень термометр иногда поднимается в тени до 30 градусов. Курган носит название "Сибирской Италии". Прекрасная это страна и удивительно урожайная. Дешевизна всех продуктов чрезвычайная. Так, например: пуд муки ржаной 7 копеек, пшеничной 25 копеек, курицы 3 копейки, индыка 15 копеек, фунт говядины от 1 до 1½ копейки. В сравнении цен наших с ценами здешними, последние покажутся баснословными".
Царское правительство платит ссыльным месячное содержание: 3 рубля 60 копеек. Однако, несмотря на дешевизну продуктов, средств на жизнь не хватает, и с первых писем Жаба просит прислать ему денег и одежду.
"... беда только, что Курган есть городок, стоящий в стороне, и не коммерческий; а поэтому каждый из нас не может найти должности, которая обезспечивала его материально и избавляла бы от думы о завтрешнем дне".
Довольно скоро число поляков в городе увеличивается до 160 человек. Это объясняется тем, что все сосланные в Тобольскую губернию просятся в Курган из-за хорошего климата.
"Вам сказать правду, живём довольно скучно, потому что попасть нам в здешнее общество немыслимо. Мы совершенно чуждые среди здешних жителей, – не имеем общих интересов, общих видов, словом никаких пунктов к приткновению и пониманию одними других. Недостаток книг делает то, что живём только прошлым и питаемся воспоминаниями", – пишет Михаил Жаба.
Он постоянно думает о заработке и, рассчитывая открыть врачебную практику или аптеку, добивается, чтобы ему прислали копию его лекарского патента. В конце концов он получает в местной больнице должность эконома с жалованием 12 рублей. Это дает ему финансовую стабильность и медицинский опыт.
Постепенно налаживаются и взаимоотношения с местными жителями: "Наше изгнанническое положение с некоторого времяни видимо улучшилось, – обыватели, наконец, убедились, что с поляками жить можно, и мои товарищи начинают получать места, хотя и с очень скудным вознаграждением, – но надеемся, когда увидят счастливое исполнение обязанности, то прибавят жалование".
Жизнь уже не кажется ему такой мрачной. Однажды в письме к брату Касперу Жаба хвалится, что в Кургане завелся театр.
"Курган постоянно возносится, и повериш ли, уже несколько месяцев имеем постоянную труппу актеров, которые летом истраивали в роще феерверки, живые картины и иные особенности, и хотя в частую ракиты лопались над головами, и огонь осмаливал волоса, но все были в удовольствии, так что даже трудно было достать билет… Влекомый любопытством (а кто же ему не потдается), пошел и я в амбар, преобразованный в театр, и ручаюсь вам, выспался бы хорошо, если бы меня не будили выкрикивания актеров на сцене. После этой пробы отошла охота быть меломаном, жаль денег и времени, но иные не разделяют моего мнения и учащают в театр".
Товарищ Жабы по ссылке Игнатий Пшилуцкий описывает ему в своем письме обстоятельства жизни в Верхотурье на Урале. Он не без иронии пишет, что, попав в этот город, подумал, что это известное святое место, где человек очищает тело с помощью мороза и голода, после чего уже идет прямо на небо.
"Чтобы не так скоро идти в небо, но по дороге зайти в Польшу, я занялся трудом. На деньги, которые имел, купил инструменты, сделал верстаки и завёл Столярню, – думаю, что в лесу нужно делать вещи с дерева. Брат твой (Каспер) в Верхотурье застал уже меня фабрикантом и, узнав, что мы вместе шли по этапам, пришел ко мне, отразу мы полюбили один другого, – я понял, что он без гроша денег, а потому принял его к себе по товарищески, делясь куском хлеба и до сего времени живём вместе с этим честнейшим человеком, как братья".
Ещё тяжелее была жизнь ссыльных в Восточной Сибири. Дядя Михаила Жабы Леопольд Валицкий, сосланный в Верхоленск (Иркутская область), рассказывал о своей жизни в местах отдаленных.
"Утешает меня то, что ты, как пишеш, с собственного труда имееш кусок хлеба, а мы тут и этого лишены. По приказанию высшей власти нам ничем заниматся не позволено, а поселяне здешние, новые не хотят нас принимать к себе на работу. В Верхоленске плохом городке или скорее деревне дороговизна ужастная. Пуд муки ржаной 1 рубль 20 копеек. Пуд говядины 3 рубля. Пуд масла 13 рублей. Пуд сахару 18 рублей. Кринка молока 15 копеек – жизнь неслыханно дорога. За квартиру и два ужасние кушанья плачу 15 рублей в месяц. Пишеш, что у отца разорено хозяйство, – но над этим дивится нечего, не удивительно, что там нужда, – но сомневаюсь, что бы наш народ честный дошел до той степени, на какой стоит народ в Сибири. Как бы ни было там свободно пьянство, ни дойдёт то такого разслабления, в каком находятся Сибирские люди. Грустно тут смотреть на иных в их крайности, а между тем земля благодарная – она родит".
В 1866 Михаил Жаба получил известие о "помиловании" – разрешение сменить место жительства и за свой счет переехать в Вятскую, Казанскую или Костромскую губернию. "Увы! почти всех удерживает недостаток средств и неуверенность: лучше ли там будет или хуже", – поясняет он.
Эдуард Радванский попал в Курган в конце 1864-го, на полгода позже Жабы. Его письма обращены к жене Анеле, он просит ее рассказывать о себе и их сыне Володе. В письмах также постоянно повторяются просьбы о присылке денег и одежды. Он получал пособие в 2 рубля 10 копеек в месяц и страдал от бедности. Но нашел выход из положения – одолжил у знакомых поляков несколько десятков рублей и начал торговать вином в двух кабачках.
"В одном сам сижу, а в другом имею сидельца плута, и потому мало получаю пользы. Смотря на меня, открыли кабачки и другие. Наверно огорчит тебя то известие, что я сделался целовальником, – но что же делать, нужно как-нибудь зарабатывать на кусок хлеба, также уведомляю тебя, что вина не пью и живу экономно, так, как дома. Думал, отъезжая в Сибирь, что буду пьяница, но, слава Богу, он не допустил меня до этого".
В ответ жена Анеля отчитывается, с каким трудом добывала для ссыльного супруга деньги. По ее словам, сельское хозяйство не приносило никакой прибыли.
"Письмо твое получила и старалась, сколько было сил, по твоей просьбе послать денег. Ездила к Берлинскому, который обещал, но на том и кончилось, и гроша не дал. Игнатия же посылала к Лейбе с просьбой о даче для тебя денег, на что он отозвался, что до осени не имеет, а когда будет иметь, то даст, впротчем отозвался, что от него ничего не следует. Затем я взяла у Рымшевой 10 рублей под масло, которые тебе отсылаю. Знаю, что такое нужда, но никаким способом не могла больше достать. Хотела продать вола или корову, но что же, когда по случаю неурожая скотина нипочем, и за корову не хотят давать 10 рублей. Что касается одежды, то рубахи сошью, а твой оставшийся дома черный сюртук отдам к портному, и когда перешьется, то все пришлю. Так то, мой безценный, тяжелые времяна, кто должен, не отдает, и сама нигде ничего приобрести не могу".
Приятель Радванского Каллиста Задринский пишет в декабре 1864 года о своей жизни в Шадринске (сейчас Курганская область).
"Хорошо понимаю, что значит нуждатся в этой несчастной Сибири, старатся о куске хлеба, когда выезд запрещен. Слышал о вашей скуке и недостатке средств к приятному препровождению времяни. У нас однако же лучше, более имеем покоя и книг, – а собравшись своею компаниею, можно провести свободно время в разговоре. Более года живу в Шадринске и до сих не получал пособия, но теперь разрешено по 15 копеек суточных и 1 рублю 20 копеек на квартиру, – только кажется за прошлое время не дадут. Из дому мне присылали на содержание; но видя из писем, что там неурожаи и постоянные поборы, я вот уже месяца два постановил работать, – теперь занимаюсь приватно в аптеке, за что имею стол, квартиру и немного жалования, но хорошо и то. Из наших есть очень много бедных, немногие же имеют службу, а потому тем, которые требуют для жизни, стараемся помогать".
"Это была бы гибель Польши"
– Дариуш, современные поляки интересуются той часть своей истории, которая связана с Сибирью? Вызывают ли у них интерес новости из Сибири и России?
– Интерес к Сибири есть. Это связано с особой мифологией о Сибири в Польше. Совсем недавно в городе Белосток открыт музей памяти Сибири. Конечно, у поляков много стереотипов, рожденных литературой, начиная с эпохи романтизма. Адам Мицкевич, Юлиуш Словацкий, Циприан Камиль Норвид – они создали миф о Сибири как месте, где люди только страдают и умирают и особенно это касается поляков. Но со временем всё меняется, в том числе и стереотипы. Сейчас в Польше выходит немало репортажной литературы о Сибири. Писатели приезжают с мыслью о страданиях ссыльных поляков, но пишут и о современной Сибири. Я, кстати, пытался найти в современной русской литературе такое направление – репортаж из Сибири – и с трудом находил что-то подобное. А в Европе, не только у поляков, но и, например, у французов существует литература о Сибири, как отдельный жанр документальной литературы. Когда я жил в Красноярске и потом работал в Польском культурном центре, я приглашал разных писателей и людей культуры на наши мероприятия. Они все думали о Сибири образами 19-го века – что это гиблое место. И первым приятным сюрпризом для всех был… климат. Так много солнечных дней зимой? Я помню, как-то приехал из Красноярска на Рождество в Польшу и за три недели ни разу не увидел солнца. Вернулся в Сибирь – там снег и солнце! А литература романтизма создает образ темной, холодной страшной страны. И я не помню за все эти годы ни одного поляка, кто остался бы недоволен поездкой в Сибирь. Сибирь – это часть польской истории. В разном смысле. Речь не только о страданиях – сколько было поляков-исследователей! Я сейчас занимаюсь Вацлавом Серошевским, которого сослали как революционера в Якутию. Так он написал этнографическое исследование о якутах. Бронислав Пилсудский на Сахалине изучал айнов и получил за свои исследования медаль Российского географического общества. А ведь был сослан за покушение на Александра Третьего.
Нередко бывало, что "январский повстанец" попадал в эту страшную Сибирь, а потом оказывалось, что он в нее влюбился. И многие ссыльные там оставались не потому, что не могли уехать. Они не хотели возвращаться. Сибирь, кроме того, что это самая большая тюрьма в мире, это еще и пространство, которое давало огромную возможность развития. Многие использовали эту возможность. Потом, правда, происходили события вроде революции и гражданской войны, которые разрушали этот мир. Но я знаю такие истории и на Дальнем Востоке, поляков Январского восстания. Они делали вещи, которые до сих пор остаются в памяти людей, сибиряков. Михаил Янковский – он мог вернуться, а остался на Дальнем Востоке, создал успешное сельское производство и тоже занимался исследованиями. Сегодня там есть полуостров Янковского. Таким же образом когда-то появился хребет Черского на карте Забайкалья – ещё один "польский след" в российской географии.
– В последние годы культурный обмен между Польшей и Россией сокращается? Вы ощущаете политическое давление, реализуя свои проекты?
– Конечно, давление есть, особенно с 2014 года. Я тогда работал в институте Адама Мицкевича. Мы готовили большой проект: год Польши в России и год России в Польше. И это не состоялось из-за политических причин. В сложной ситуации между нашими странами культура остается звеном, благодаря которому мы держим связь, ведем диалог. Но всё усложнила пандемия – это же хороший предлог для того, чтобы ничего не делать. Я полгода ждал возможности приехать в Россию в 2021 году, нужно было попасть в какой-то список. Повторяю, культура – это единственная связь, и она уже не может быть такой, которая была несколько лет назад. Хотя наша "Польско-сибирская библиотека" существует, несмотря ни на что продолжается совместная работа исследователей польских и российских.
– Вы упомянули 2014 год. После присоединения Крыма Россией в Восточной Европе, говорят, усилились опасения перед возможностью российской агрессии. Как сейчас с этим обстоит дело в Польше?
– Вообще у нас, поляков, есть генетический, я бы сказал, страх перед Россией. Из-за конкретных причин – из-за раздела Польши, из-за сильного влияния царской России, а потом Советского Союза. Мы политически стараемся к России сохранять большую дистанцию. Сейчас мы находимся в Евросоюзе, но есть такие ситуации, которые нас разделяют с Евросоюзом. Это касается разных законов, но это связано с внутренней политической борьбой в Польше. Мне кажется, что тут, как и в России, международные дела нужны только для того, чтобы заниматься внутренними делами. Например, подавить оппозицию. Не буду говорить о России, тут все ясно, но и в Польше это используется, чтобы мобилизовать избирателей, чтобы на выборах голосовали за определенную партию. Я надеюсь, что "польского брексита" не случится, о чем уже говорят – мол, выйдем из Евросоюза. Это было бы огромной потерей для Польши. Потому что возникает вопрос – а где мы тогда находимся? Сейчас мы в зоне Западной Европы. И это нас защищает от разных проблем. Но если бы мы не были в Евросоюзе, то где? Польша всегда была связана с чьим-то влиянием. Германии, Советского Союза. Периоды полной независимости были только в 16–17-м веках, когда мы являлись сильным государством. Без Евросоюза мы не потянем. Я думаю, что это понимает не только польская оппозиция, но и нынешняя власть. И до какой-то границы можно дойти, но нельзя ее переходить. И если такую границу Евросоюз обозначит, то польская власть ее не перейдет. Потому что я не знаю людей из власти, которые были бы реально готовы выйти из Евросоюза. Это была бы в каком-то смысле гибель Польши.
