Регина Дзугкоева – ЛГБТ-активистка из Владивостока, руководитель общественного движения "Маяк". Она уехала из России два года назад – на родине Минюст РФ признал ее "иностранным агентом", полиция наложила четыре административных штрафа, а спецслужбы долгое время за ней следили. Регина говорит, что первое время после отъезда пыталась быть законопослушной и даже сопровождала свои публикации "иноагентской плашкой". Но это ей не помогло: после четырех штрафов ей грозит уголовное дело.
Историю Регины рассказывает проект Сибирь.Реалии. В интервью она объясняет, как ей удавалось работать чиновником и одновременно быть ЛГБТ-активисткой, почему ее жизнь в России была чередой утраченных иллюзий и каково это – эмигрировать с двумя собаками и тремя кошками.
"Полицию мы приучили к вежливости, как котиков к лотку"
– Сталкивались ли вы в России до принятия законов против ЛГБТ с реальными, "народными" проявлениями гомофобии и вражды?
– Честно скажу, во Владивостоке – никогда. Конечно, я слышала глупые речи, когда непонимающие люди могут случайно тебя оскорбить. Но с какого-то момента перестаешь обращать на это внимание. Однажды местные гопники побили парня и девушку, которые целовались где-то на улице, приняв их за двух парней. В 2017 году мы занимались этим кейсом.
Но в принципе Владивосток – портовый город, он более свободный, чем большинство региональных городов России. Совсем другой мир. Мы ходили с радужными флагами по всему Золотому мосту. Это был 2016 год, мы прошли по мосту, где были сотни тысяч людей, практически весь город. Дело было на 1 мая, и никто, ни один человек даже слова не сказал.
– Но при этом полиция уже в конце 2010-х стала проявлять к вам интерес?
– "Маяк" ("движение, защищающее права ЛГБТ+ людей и женщин, пострадавших от насилия") мы открыли в 2015 году. Полиция к нам не приезжала почти два года. В 2017-м они это упущение исправили – и нами активно занялись. Прямо очень активно, полицейские стали приезжать на наши мероприятия.
В городе Артеме мы проводили мастер-классы, и туда зачастили местные полицаи. В первый раз они были такие грозные, типа: еще раз вы появитесь в нашем городе – мы вам покажем! Ладно. Через год мы опять у них "появились", в том же месте. Они опять приезжают: "Вы че? Не поняли?!" А мы после их визита сразу подали заявление в прокуратуру и в суд. Им это, конечно, не понравилось. Но зато мы приучили их к вежливости, как котиков к лотку.
В первый раз они ворвались, как звери, всех напугали, проверка документов. Во второй раз уже меньше запугивали, культурнее как-то себя вели – знали, что мы будем писать жалобы, сообщать в СМИ. Их действия мы всегда снимали на камеру, пусть даже им не нравилось. В третий раз они приехали "ненадолго", за полтора часа свои протоколы сочинили и уехали.
– А что в это время делал ваш любимый Центр "Э"?
– Они тоже проявляли активность. Хотя довольно странным способом. Раз в полгода кто-нибудь из ЛГБТ-активистов обязательно приходил ко мне и говорил: "Регина, я услышал от знакомого, что за тобой следят. У тебя эшники, фээсбэшники на хвосте". Я говорю: "А почему они мне сами не звонят, не пишут? Почему они так запугивают "из-за угла"?"
Потом моя бывшая партнерка мне говорит: "За нами следят, я так не могу, я ухожу!" – "Ну ладно, уходи". Вот так до самого отъезда они передавали послания, дескать, мы за тобой следим. Ну следите, если заняться вам нечем.
– Как вас вообще терпели в администрации Приморского края, где вы работали?
– Это вообще другая тема. Чиновники стараются показывать, что они такие культурные, образованные, не зашоренные, приветливо улыбаются.
Я работала в отделе регистрации писем. Как-то раз натыкаюсь на письмо, которое было по мою душу, – донос от моей коллеги, которая каждый день улыбалась при встрече. И вот я вижу ее письмо, где написано: проверьте Дзугкоеву. Меня это потрясло. Она сидит в соседнем кабинете, а сама пишет в департамент службы и кадров, мол, проверьте Дзукоеву на предмет аморального поведения и участия в деструктивной группе… Господи, она там собрала все, что только можно было придумать!
Конечно, я в шоке, но сижу и регистрирую, как положено, это письмо. Но прикол в том, что департамент службы и кадров ей отвечает (это письмо я тоже видела): а что вы имеете в виду? В чем "аморальность" Дзугкоевой? И как это сказывается на ее работе?
– Когда вы приняли решение перестать вести двойную жизнь, не быть одновременно госчиновником и активистом "деструктивного движения"?
– До 2018 года я продолжала работать в администрации. Мне казалось, что можно что-то поменять изнутри системы. Конечно, это была иллюзия, но все равно какое-то время я боролась с чиновничьей показухой. Дело в том, что чиновники не хотят работать, потому что чувствуют себя солью земли или пупом земли, не знаю, как правильно. Короче говоря, элита. А народ им достался не очень качественный.
И вот, когда я работала в Департаменте образования, туда приходило много жалоб на учителей и директоров школ. Вместо того чтобы разбираться в ситуации, чиновники, как правило, вставали на сторону школы, мол, родители сами виноваты, учитель ни при чем, и так далее. А я, наоборот, если родители звонили и жаловались, им советовала писать заявления в прокуратуру, и на школу, и на наш департамент.
С коллегами я тоже спорила – а с чего вы взяли, что учителя не виноваты? Просто потому что вы, типа, своих не бросаете? Однажды я поняла, что все, больше так не могу! Это долго копилось, с 2014 года, когда заставляли выходить на митинги за аннексию Крыма. Я тогда уже ругалась и говорила, что никуда я не пойду, Крым не наш. А они мне говорили: ну, что ты так нервничаешь, это же пустяки – минуточку постоишь, и все.
После 2014 года у меня начали глаза открываться, широко-широко. Потому что я находилась внутри этого улья и видела, как сгоняют тысячи чиновников – буквально тут же, на площадь рядом, далеко ходить не надо. А потом в СМИ рассказывают о "многотысячных акциях поддержки". А это просто были чиновники, которых "на минуточку" заставили подержать плакат "Крым наш".
– Сомнения у вас бывали – а может, все это зря? И лучше было не плыть против течения?
– Примерно каждые четыре года у меня появлялась мысль: а не горе ли это от ума? Мне же так хорошо жилось, когда я ничего не понимала и думала только о том, что поесть и какой холодильник купить. Так хорошо было! Проходит еще четыре года, я думаю: господи, ну так хорошо было. Я уже не думала о том, какой холодильник, уже что-то я больше начинала думать, уже что-то большее меня интересовало в этой жизни. Но все равно так хорошо было, что я многого не знала и не напрягалась. И так я каждые четыре года себе такие вопросы задаю (смеется).
"Я всегда задумывалась об отъезде, но до войны делала все, чтобы не эмигрировать"
– Эмиграция была продуманным решением или спонтанным?
– Я всегда задумывалась об отъезде, потому что я – лесбиянка, живущая в России. А это непросто. Но до войны я делала все возможное, чтобы никуда не эмигрировать. Я покупала в России недвижимость, строила дом, завела кучу животных и собиралась рожать детей.
Но как только началась война, я опубликовала очень много антивоенных постов в инстаграме. А кроме того, сделала большую рассылку в WhatsApp: всех своих знакомых и бывших коллег агитировала подписать петицию с требованием прекратить войну.
– Даже после вторжения России в Украину вы еще верили в диалог с властью?
– Я надеялась, что сейчас все остановится, если удастся поднять большую волну протестов.
– Но вместо этого вам пришлось собирать вещи, во всех смыслах...
– Да, я поняла, что с моим бэкграундом меня могут очень быстро "закрыть". К счастью, я много лет хожу на психотерапию, и это помогло мне подготовиться к худшему сценарию. Я подумала: ну ладно, даже если посадят, в тюрьме я буду тоже полезна. Но когда прошло уже два месяца войны, Госдума приняла законы о "фейках" и "дискредитации", и людей по ним начали арестовывать. Вот тогда я подумала: а может быть, сначала не в тюрьму?
Я сказала Тоне, моей партнерке: уедем из страны? Лучше скитаться, чем сидеть и ждать, когда за нами придут. И вот так мы с нашими собаками и кошками отправились в путешествие, которое продолжалось год и привело нас в Германию.
Я сама была в шоке от того, как это получилось. В Стамбуле нам дали гуманитарные визы. После этого я написала в немецкое посольство в Турции: извините, но у нас еще две собаки и три кошки, можно нам с ними приехать? Сотрудник посольства прямо сразу отвечает: нет, вас повезут в лагерь, где вы не сможете держать животных. Но потом вмешался отдел по делам мигрантов. Оттуда написали, что, в принципе, да, можно с собаками и кошками, но тогда нужно еще недельку подождать, пока они найдут такое жилье, куда мы все сможем заселиться.
Но тут в Турции внезапно начинается эпидемия бешенства среди бродячих собак. Из-за этого наших животных (лабрадора и кошек, алабай пока оставался в России) сажают на карантин на три месяца. Мы с Тоней прилетаем в Германию, нас встречает микроавтобус, водитель спрашивает: а где собаки и кошки? Я говорю: их не выпустили, они ждут результаты тестов.
Потом чиновник, который выдавал нам пластик ВНЖ, спрашивает: а где ваши собаки? Мы приготовили для них документы (это ведь Германия – тут орднунг!). Я говорю: пока не смогли приехать, Турция не выпускает, ждать надо. На нас даже обиделись, типа, подняли всех на уши, а сами не привезли животных. Ну а через три месяца мы с ними воссоединились. Собаки уже встали на учет в налоговую инспекцию, потому что собаки здесь облагаются налогом.
"В России занимаются репрессивными практиками, какие были в Великобритании в 70-х, в США в 60-х"
– В Европе всего полвека назад "лечили" людей от гомосексуальности. Были специальные психотерапевтические курсы и медикаментозные методы. Когда и по какой причине все изменилось? И почему Россия демонстративно идет в противоположную сторону – к гомофобной агрессивности?
– В России сейчас занимаются абсолютно такими же репрессивными практиками, какие были в Великобритании в 70-х, в США в 60-х. Даже законы очень похожие. Например, в Великобритании действовал закон о гей-пропаганде. Это было при Маргарет Тэтчер, сумасшедшей на всю голову гомофобке.
Иногда мне кажется, что российские законодатели просто переписывают старые западные законы, которые там давно отменили.
– Но в Европе все-таки были протесты, активизм, борьба геев за свои права. Можно ли такую активность представить сейчас в России?
– Не просто "можно представить" – она есть. Мы очень много мероприятий проводим и онлайн, и офлайн, потому что у нас в России остаются люди. Российское ЛГБТ-движение не останавливается, все работают. Многие, понятно, ушли в подполье. Поэтому сейчас наша основная задача сделать так, чтобы люди не совершали суициды, не переставали быть собой.
На самом деле, очень многие остались в России. Я сужу по Владивостоку и Приморскому краю. Единицы уехали. Потому что большинству страшнее уехать, чем оставаться здесь в таких условиях. Люди думают: за границей я никому нигде не нужен. Но есть и те, которые сознательно не уезжают.
– И вы продолжаете консультировать их?
– После начала войны и новых репрессивных законов, конечно, нам пришлось поменять формат работы. Многое ушло в онлайн, хотя мы продолжаем проводить офлайн-мероприятия, кинопросмотры, игры, на которые собираются ЛГБТ-люди, и так далее. Также мы продолжаем работу с учителями, психологами, юристами, но продолжаем онлайн. Так что мы работаем. Спасибо ковиду, теперь все понимают, что такое zoom и онлайн.
– Насколько неожиданным было для вас ваше уголовное дело и какой была первая эмоциональная реакция на эту новость?
– Наверное, дело в том, что в Приморье очень мало "иностранных агентов". Кажется, всего двое или трое. Поэтому нас "обслуживает" весь региональный Центр "Э" (Подразделение МВД, занимающееся противодействием экстремизму – СР). Естественно, если они захотят, то нарушение найдут. А мне ведь нужно посещать конференции в разных странах, и не только Евросоюза. Конечно, я не хочу, чтобы в какой-нибудь Турции меня арестовали и депортировали в Россию из-за моего уголовного дела.
Полностью интервью Регины Дзугкоевой можно прочитать на сайте Сибирь.Реалии
