Сегодня в Абхазии памятный рабочий день – День памяти жертв политических репрессий. По традиции последних лет потомки тех в республике, по ком когда-то прошелся чудовищный каток сталинско-бериевских репрессий, и представители властей возложили цветы к памятнику этим жертвам на Набережной Махаджиров в Сухуме. В церемонии принял участие и президент Абхазии Рауль Хаджимба.
Памятник этот представляет собой каменный валун, опоясанный колючей проволокой. Кстати, на состоявшей 4 октября в Сухуме презентации изданной при поддержке Совета Европы книги «Большой террор в Абхазии (Абхазская АССР): 1937-1938 гг.)» прозвучало поддержанное многими предложение установить рядом с ним большую памятную доску с именами жертв репрессий в Абхазии. Думаю, она нужна уже хотя бы потому, что некоторые прохожие, особенно туристы, даже не понимают, что обозначает данное сооружение. Надеюсь, это предложение будет воплощено в жизнь.
На упомянутой презентации одна из выступавших – директор Дома-музея Нестора Лакоба Людмила Малия, вспоминая о тех в Абхазии, кто в конце 80-х – начале 90-х годов начал обращаться к теме политических репрессий, упомянула и меня, одну из моих газетных публикаций того времени. После нашел и перечитал некоторые сохранившиеся дома газетные вырезки со своими текстами. И вот в подвальной статье «Рана души незаживающая», опубликованной в номере «Советской Абхазии» от 3 сентября 1988 года, обратил внимание на строки о том, что «главный и единственный открытый политический судебный процесс проходил с 30 октября по 3 ноября 1937 года в здании гостеатра Абхазии». Человеческая память не всесильна, и, признаюсь, запамятовав, почему День памяти жертв политических репрессий отмечается в республике именно 30 октября, я подумал было: а может, это связано с днем начала упомянутого судилища? Но, набрав в интернет-поисковике слова «день памяти жертв политических репрессий», выяснил, что он и в России отмечается 30 октября, и дата восходит к событиям 1974 года, когда по инициативе узников мордовских и пермских лагерей была впервые проведена совместная голодовка с выдвижением ряда требований. В Абхазии внесли эту дату в календарь праздничных и памятных дат лет десять назад по аналогии с российской. (Хотя было и другое предложение – 28 декабря, день смерти Нестора Лакоба в 1936-м.) Словом, тут просто произошло совпадение. Но, согласитесь, знаменательное совпадение.
Процитирую вводную часть к названной публикации в «СА», которая вышла с подзаголовком «Раздумья над старыми газетными страницами»:
«Что стоит за жадным интересом, с которым наши современники вчитываются в газетные и журнальные публикации о репрессиях 30-х годов, вглядываются в кадры кинохроники тех лет? За этим – стремление узнать правду, всю правду, как бы горька она ни была, ту правду, которую долгое время или вообще замалчивали, или старались говорить о ней вполголоса. Правда эта нужна всем нам, чтобы ни мы, ни потомки наши не могли испытать подобного: ведь история, как заметил один мыслитель, это пророчество, обращенное в прошлое. И еще. Открывать страницы черной книги репрессий нужно хотя бы уже потому, что знать и помнить – это единственное, что мы можем сделать для тех, кто пали их безвинными жертвами».
Когда почти 30 лет назад я писал в статье слово «вполголоса», то наверняка вспоминал о том, как, еще будучи старшеклассником, слышал в разговорах отца и его сверстников упоминания про «тридцать седьмой год». Это был как бы такой код, после которого не звучало никаких имен, никаких расшифровок событий, – так в те годы было принято. Но вот горбачевская перестройка, как говорится, «открыла шлюзы». Поток публикаций в центральной советской прессе послужил отмашкой и для прессы провинциальной: «теперь можно». Поэтому я смело направился в Госархив Абхазии (который спустя всего четыре года будет сожжен во время войны грузинскими «гвардейцами»). Впрочем, для знакомства с судебными и подобными им документами требовался специальный допуск, но я вполне удовлетворился чтением подшивки газеты «Советская Абхазия», в которой тогда и сам работал, за 1937 год (в Республиканской библиотеке хранились подшивки только после 1945 года) и выписками из нее.
Вот что писала газета 1 ноября 1937 года в редакционной статье «Раздавим фашистскую гадину!»:
«Все более и более распутывается омерзительный клубок чудовищных преступлений этой оголтелой банды фашистских наймитов, вредителей, диверсантов, шпионов и убийц. С циничной откровенностью один из активных участников этой банды В. Ладария рассказывает суду о подлых деяниях своей шайки: «Н. Лакоба и его сообщники ставили своей основной задачей подрыв народного хозяйства Абхазии, возбуждение недовольства трудящихся масс...»
Далее я приводил цитаты из других публикаций того же номера. Например, слова одного из колхозников на митинге в колхозе им. 14 октября села Анухва:
«Кровожадные фашистские звери Чалмаз М., Лакоба М., Лакоба В., Инал-ипа К. и другие бандиты из шайки фашистского атамана Н. Лакоба пытались отнять у нас завоевания пролетарской революции. Нет места на земле этим бандитам».
Выдержку из заметки «Как велась подрывная работа на Ткварчелугле»:
«Чтобы больше взять у государства средств, чтобы сорвать угледобычу, эти предатели хищнически осуществляли строительство рудника». (Помню, долго ломал голову над тем, что значит «хищнически».)
В той же заметке утверждалось: чтобы «подорвать авторитет индустриального сердца Абхазии», папиросы последнего сорта были названы «Ткварчели», а вот хорошие папиросы Нестор Лакоба приказал назвать именем своего сына – «Рауф». А табак в Члоу заставляли сажать вверх корешками...
Чем ближе была кровавая развязка судебного фарса, тем истеричнее звучало с газетных страниц «общественное мнение». Репортаж с митинга «рабочих Очамчирского узла Черноморки» под заголовком «Гневный голос железнодорожников» завершался словами:
«Мы требуем от пролетарского суда применить к тринадцати взбесившимся псам высшую меру наказания – расстрел. Обязуемся повысить производительность труда, встретить ХХ годовщину Октябрьской социалистической революции новыми производственными победами», – записали железнодорожники в своей резолюции».
И вот 4 ноября 1937 года «Советская Абхазия» сообщила:
«Советский суд выполнил волю народа. 10 фашистских псов приговорены к расстрелу, три – на разные строки лишения свободы».
Приговор в отношении десяти – В. Ладария, М. Чалмаза, М. Лакоба, В. Лакоба, К. Инал-ипа, Д. Джергения, С.Туркия, И. Сейсяна, С. Эбжноу, А. Энгелова – был приведен в исполнение в тот же день, то есть назавтра после вынесения.
Напомню, что «обер-бандит», как его чаще всего называли в те дни хулители, председатель ЦИК Абхазии Нестор Аполлонович Лакоба был отравлен 27 декабря 1936 года в тбилисском доме Лаврентия Берия, в чем ныне в абхазском обществе не сомневаются, и похоронен в Сухуме со всеми почестями, при огромном стечении народа. Но через несколько месяцев начались кампания по его поруганию и репрессии против его соратников. Нет никаких сомнений, что за кулисами судебного процесса, который начался 30 октября 1937 года, стоял и дирижировал им и соответствующей кампанией в СМИ тогдашний первый секретарь ЦК КП Грузии Лаврентий Берия, до которого не могли не дойти разговоры в Абхазии о его причастности к смерти абхазского лидера.
Кроме этого политического процесса, конечно, в Абхазии проходили тогда и другие. Всего в период с июля 1937 по октябрь 1938 года было арестовано 2186 человек, из которых было расстреляно больше половины, 794 – по так называемому делу «О контрреволюционной, диверсионно-вредительской, террористической шпионской организации в Абхазии».
В человеческой истории, в истории каждой страны и каждого народа бывают трагические, черные полосы, они неизбежны. Это, например, войны. В памяти всех жителей Абхазии старше тридцати лет запечатлелись картины войны 1992-1993 годов: гибель близких, страдания и лишения. Если, кстати, сопоставить по времени, то эта война продолжалась примерно столько же, год с лишним, сколько и период «большого террора» 80-летней давности, а жертвами ее стало в несколько раз больше человек. (Не говоря уже об огромном человеческом уроне Абхазии в Великую Отечественную войну.) Но политические репрессии – это, согласитесь, нечто еще более жуткое, чем войны, эпидемии, голодомор. Ведь тут ко всему прочему добавлялись физические муки пыток и моральное уничтожение жертв и их родных, годы, проведенные в нечеловеческих условиях в ГУЛАГе.
Пролистывая второй том книги «Большой террор в Абхазии (Абхазская АССР): 1937-1938 гг.), я обратил внимание на то, что допросы обвиняемых развивались по одной и той же схеме. Вот протокол допроса в НКВД Абхазии от 12 января 1938 года уроженца села Звандрипш, бывшего директора Абхазторга и члена ЦИК АССР Владимира Званбая:
«ВОПРОС: Материалами следствия Вы изобличены в том, что, состоя членом к-р организации в Абхазии, возглавляемой Н.ЛАКОБА, на протяжении ряда лет занимались к-р вредительской деятельностью в системе торгующих организаций Абхазии. Признаете вы себя в этом виновным? ОТВЕТ: Нет, не признаю, к-р вредительской деятельностью я не занимался. ВОПРОС: Имейте в виду, что следствие располагает документальными данными, подтверждающими Вашу принадлежность к к-р организации в Абхазии и Вашу активную вредительско-подрывную работу в Абхазторге. ОТВЕТ: Я признаю, что вся практика моей работы в системе торгующих организаций Абхазии являлась вредительской, поскольку общее руководство исходило тогда от ЦИКа, в лице его председателя Н.ЛАКОБА, к-р вредительские распоряжения и указания которого я проводил в жизнь беспрекословно».
Точно такая же схема присутствует в протоколах допросов директора Всесоюзного института экспериментальной медицины Павла Лебединского, бухгалтера Александра Гольдина, девятиклассника 1-й сухумской средней школы Георгия Испиряна и многих других. Догадаться о том, что происходило тогда по ходу допросов, совсем нетрудно – ясно, что «передумать» жертв репрессий заставляла «ударная» работа бериевских костоломов.
В конце 80-х годов были еще живы некоторые и жертвы большого террора, и палачи. Мне доведалось в ту пору встретиться со вдовой одного из соратников Нестора Лакоба Николая Акиртава, братом расстрелянного 4 ноября 37-го Вовы Ладария, который тоже был арестован и прошел ужасы сталинских лагерей, и на основе бесед с ними подготовить газетные публикации.
А еще мне кто-то рассказал тогда об одном из палачей-энкавэдэшников по фамилии Глумной, который в одиночестве доживал свою жизнь в коммунальной квартире в Сухуме. (В упомянутом трехтомнике нашел на днях данные о нем: Глумной Петр Прокофьевич, 1896 года рождения, образование незаконченное среднее, начальник УРКМ НКВД Абхазской АССР.) Я не собирался тогда писать о нем, ему было за девяносто и он отсидел уже свое; хотелось просто, что называется, посмотреть ему в глаза. Глумной оказался, как написали бы Ильф и Петров, «мощным стариком», высоким, с чеканным профилем. Но он, конечно, был, уже немощен и все время нашего разговора лежал на спине на кушетке в своей каморке. И о чем он мне жалостно рассказывал? Конечно, не о том, что делал с арестованными в годы большого террора, а о том, как его самого привлекли к ответственности уже в пятидесятые годы, как допрашивали, потом осудили. В общем, такая бедная овечка... В какой-то момент мне захотелось сдавить его горло и увидеть страх в глазах старика, но в голове крутились пушкинские строчки про «милость к падшим». И только, уходя, спросил, не снятся ли ему лица тех, кому он, как говорят, на допросах ударом кулака перешибал позвоночник...
Рассказал потом о своем посещении этого дома на бывшей улице Калинина абхазскому поэту Игорю Хварцкия, который занимался тогда поисками материалов о судьбе своего расстрелянного в 38-м родственника, брата дедушки Максима Хварцкия и увидел в деле ту же фамилию – Глумной. Он тоже его наведал и рассказывал потом, как тот был напуган и повторял одно: «Во всем Берия виноват».
Потом тему большого террора заслонили, конечно, для нас драматические и трагические события новейшего времени: распад СССР, грузино-абхазская война, послевоенное выживание... Выход трехтомника, о котором шла выше речь, вновь привлек к этой теме в Абхазии общественное внимание, хотя из сознания большинства людей моего поколения она и не уходила. Нередко задумывался: если бы я и окружающие меня люди родились на несколько десятилетий раньше и угодили в страшные жернова репрессий, то кто оказался бы жертвой, кто – палачом, кто – доносчиком?.. А еще часто возникало недоумение: как же могли нормальные люди верить во все эту галиматью – что их знакомые, друзья, родственники оказывались «врагами народа», занимались вредительством, подсыпали отраву в продукты питания (как изволил шутить на одном из судебных процессов союзный генпрокурор Вышинский, только в куриные яйца не подсыпали – скорлупа мешала)? Но с годами, сталкиваясь с современными проявлениями наивности вплоть до глупости, подозрительности, зависти и подлости, а то и садизма, приходил к мысли, что, конечно, в ту эпоху жили точно такие же люди, как и мы, только попавшие в неизмеримо более жесткие условия нравственного выбора.
Кстати, насчет «наивности». После выхода в свет цитировавшейся тут статьи «Рана души незаживающая» я был вызван в редакторский кабинет: пришедший сельский старичок-учитель требовал разговора с автором, ибо воспринял приведенные в статье цитаты как свидетельство того, что я и газета... разделяем те же позиции, что и «СА» за полвека до этого. Нам с редактором пришлось его долго разубеждать.
Доносчики, говорите вы... «Четыре миллиона доносчиков», о которых писал Сергей Довлатов. Что ж, кто-то из них, бывало, рассчитывал заполучить лишнюю, освободившуюся после ареста соседа комнату в коммуналке, кто-то – более высокую должность, но кто-то действовал и без всяких корыстных устремлений, совершенно искренне веря, что, разоблачая ведущего «неправильные» разговоры, он приближал светлое будущее страны. А разве сегодня, в эпоху гаджетов и соцсетей, мы не сталкиваемся с тем, как такие же анонимы (выступающие под никами) «разоблачают» в интернете тех, кто подпадает, по их скудоумному мнению, под понятие «пятой колонны»?
Наверное, это и такой способ морального самоутверждения: да, понимает человек, что объект его критики сделал для Абхазии, в том числе и для достижения ею независимости, то, что ему самому, в силу его интеллектуальной ничтожности, о которой догадывается, никогда в жизни не сделать. Но зато в этот момент он может самоудовлетвориться, сидя за клавиатурой, чувством «нравственного превосходства» над ним. Удивительно, но даже в адрес тех в Абхазии, кто занимался подготовкой трехтомника про большой террор, я увидел-таки в «Фейсбуке» осторожненький пост анонима: как же так, ведь для выпуска этой книги они сотрудничали с Советом Европы и с грузинскими историками и сотрудниками архивов!
Текст содержит топонимы и терминологию, используемые в самопровозглашенных республиках Абхазия и Южная Осетия
