(Друкуємо мовою оригіналу)
Многие наблюдатели отмечали, что, вопреки пословице о музах и пушках, донбасские музы не только не умолкли, когда началась война, но сделались на удивление речисты. Настолько, что даже незаинтересованные лица повели речь о «расцвете литературы в ДНР и ЛНР».
Это совершенно объяснимо в связи с тем, что современная литература – вещь, по преимуществу «постмодернистская», и 90 процентов ее приходится на «фэнтэзи» (я подразумеваю литературу мирного времени). Вам не составит труда, не вставая с места, накликать полсотни современных романов, сюжета в которых, как такового, нет, а триста страниц повествования – это сплошной поток сознания, рефлексия по поводу рефлексии по поводу того, что автор произведения видит из окна.
Как вариант: действие романа происходит на далекой вымышленной планете, в параллельном времени и пространстве, а роман повествует о войне аборигенов планеты Х с пришельцами, ради приватизации каких-нибудь огнедышащих водорослей, которыми питают разум на планете пришельцев, а на планете Х это – объект религиозного культа.
Если совсем просто – в благополучном мире писать просто не о чем
Если совсем просто – в благополучном мире писать просто не о чем. В свое время Моэм подметил, что когда все хорошо, то все повествование сведется к простой констатации этого факта. А если муза одолевает писателя, несмотря на то, что все хорошо, то все и сведется либо к потоку сознания по этому поводу (и выискиванию и анализу мельчайших дискомфортов). Либо к созиданию мира целиком вымышленного.
Выражение «кому война, а кому мать родна» имеет, по крайней мере один не отталкивающий ответ. Война– друг человека талантливого, и может подтолкнуть его на создание великого произведения искусства
Когда в этом, в принципе, уютном мире, начинается война, ситуация меняется на 180 градусов. Появляются реальные, важные события, которые определенно заслуживают описания, этот факт ни у кого не вызывает сомнений. Выражение «кому война, а кому мать родна» имеет, по крайней мере один не отталкивающий ответ. Война– друг человека талантливого, и может подтолкнуть его на создание великого произведения искусства.
Полный литературоведческий обзор того, что было написано во время войны – дело будущего. Сегодня хотелось бы отметить, что во время войны пишут если не все ее свидетели, то, по крайней мере, половина из них, в правильном предположении, что не просто хотят засветиться на литературном Олимпе, а фиксируют эпоху, чтобы историкам было на чем основывать свои выводы, а учителя могли в будущем предложить учащимся живые документы.
Получается ли это? Иногда больше, иногда меньше. Даже опытный литератор не всегда может и хочет вычистить из произведения следы собственного «я», за счет чего факты преподносятся им не такими, каковы они есть, а такими, какими он их видит или хотел бы видеть. Люди фиксируют то, что им персонально представляется важным, а важно ли это на самом деле – большой вопрос.
Я уже когда-то говорил, что уже осенью 2014 года, когда восстановился доступ к интернету, и стало быть, к коллективному творчеству, там можно было обнаружить множество однотипных записей такого рода:
Теперь я понял, что важен не инстаграм, а рукопожатие, не поездка на Гоа, а кусок мыла, не новая машина, а возможность прийти домой живым...»
«Я до войны не понимал, что такое истинные ценности. Много сидел в интернете, мечтал все время покупать новые вещи. Не понимал, как дорог простой стакан воды и кусок хлеба. Не знал соседей по дому, и не хотел с ними дружить. Теперь я понял, что важен не инстаграм, а рукопожатие, не поездка на Гоа, а кусок мыла, не новая машина, а возможность прийти домой живым...»
И так далее.
Моя проблема в том, что я все это понимал задолго до войны. Наркотик потребления не нанес моей личности заметного ущерба и, рискуя расположением друзей по инстаграму, я до войны не очень печалился о том, есть ли у меня айфон и машина последней марки. Аналогично хлеб и вода. Я не поливал огород тремя тоннами воды ради выращивания килограмма «своих» огурцов и не кормил свиней хлебом. Я был знаком с соседями по дому и поддерживал с ними хорошие отношения. Вероятно, я принимал участие в какой-то другой войне, если не до зачатия, то вскоре после него, тогда у меня и появились правильные взгляды на жизнь. Как бы там ни было, мой внутренний аскет и поклонник истинных ценностей прожил долгую и содержательную жизнь. При чтении Эриха Фромма я на его коварный вопрос «Иметь или быть?» быстро и правильно отвечал: «Разумеется, быть».
Оставляя за скобками тот факт, что сам Фромм имел значительно больше, чем грозит мне и всем моим знакомым, даже если мы проживем 150 лет, поскольку «имение» Фромма включало не только машины и модные штаны, но саму европейскую культуру, которую он потреблял, даже не замечая этого, хорошее общество, возможность заниматься наукой, путешествия не с глупой целью туризма, отличное образование, научную школу, подлинное творчество, а не его культурно-массовый симулякр…
Годами я по каплям выдавливал из себя сноба, улыбался всем людям, от депутата до бомжа, с огорчением воспринял полную победу идеологии, согласно которой человека измеряют по его банковскому счету (а школьника – по году выпуска его айфона). И во всех отношениях довольствовался малым.
После этой долгой и содержательной жизни мой внутренний аскет умер. Умер он осенью 2014 года
И вот после этой долгой и содержательной жизни мой внутренний аскет умер. Умер он осенью 2014 года, когда, казалось бы, именно для него открылось огромное поле деятельности. В те дни на лбу каждого луганчанина горела надпись: «Только бы выжить». И, казалось, те же слова написаны на вывеске, которая предупреждает путешественника, что он въезжает в Луганск.
Увы. Еще вода в кране появлялась не каждый день, а интернет казался подарком гостьи из будущего людям, живущим в пещерах, когда я осознал, что мой аскет сдох. Он, скорее всего, просто переутомился от своей долгой содержательной жизни, последним аккордом в которой было лето 2014 года. И его место быстро занял кто-то другой.
Этот новый человек хорошо знал, что в довоенном Луганске хорошего и доброкачественного даже у олигархов было не так уж много
Этот другой совершенно не хотел довольствоваться простыми радостями. Ему мало было просто «выжить». Он хотел ВСЕГО. И не абы какого, а добротного, красивого, роскошного. Не такого, как «до войны», о нет. Этот новый человек хорошо знал, что в довоенном Луганске хорошего и доброкачественного даже у олигархов было не так уж много. Недаром они приезжали в родной город только чтобы собрать мзду с вассалов, и быстренько-быстренько снова в Испанию, во Францию, прочь, одним словом (здесь стоит заметить, что ни в Испании, ни во Франции никого из местных богачей не взяли бы, например, даже младшим преподавателем в тамошний университет. Почему-то об этом аспекте «имения» мало кто думает).
Меня как-то спросили, горжусь ли я тем, что не убежал из Луганска, когда было тяжело? Мой ответ в том, что в Луганске было тяжело всегда. Потому что этот город не приспособлен для жизни красивой и возвышенной, а чтобы жить в окружении людей, чья сверхзадача – нажить больше денег, нужно хоть немного, но быть таким же.
Летом 2014 года было даже легче. Поскольку сограждан выпустили из пасти ненасытные бесы наживы и тщеславия и предоставили их страху и отчаянию, отчаянию и страху в чистом виде
В этом смысле летом 2014 года было даже легче. Поскольку сограждан выпустили из пасти ненасытные бесы наживы и тщеславия и предоставили их страху и отчаянию, отчаянию и страху в чистом виде, в которых они омылись как в горьких слезах. Так что большого подвига я в своем «неотъезде» не усматриваю. Пару раз даже говорил собеседникам, что любой психолог мечтал бы оказаться в той ситуации, которая представилась мне, в лаборатории такой эксперимент не поставишь и таких человеческих проявлений не увидишь (собеседники меня не поняли).
Но поскольку, разумеется, я тоже был участником эксперимента, фиксирую, что произошли изменения и моей личности, например, иссякла та ипостась, которую я считал чуть ли не основной. Что делать сегодня в Луганске человеку, которому безразличны «простые радости», а мысль, что он нынче «просто выжил» и завтра будет заниматься выживанием и послезавтра, выживанием и ничем больше, его не впечатляет – решительно непонятно.
И нельзя даже об этом написать роман, потому что читатели должны худо-бедно сочувствовать героям романа, ради этого и читают. А персонажу, который в Луганске мечтает не о мире, как отсутствии войны, а о Мире, в котором радости, шика, возможностей, ума, красоты столько, сколько сроду не было вокруг Ефремова или Ландика какого-нибудь, никто не посочувствует.
Скажут: «С какой это стати? Скажите спасибо, что у вас не стреляют и в магазинах есть картошка и мыло».
Но я и сам так умею ставить вопрос (и ставил его долгие годы). Для этого роман писать не обязательно.
Кстати, меня самого возмущает нагнетание эмоций на тему, что в Луганске может и должна быть сегодня жизнь богатая, красивая и роскошная. Улавливая эту потребность в себе, я отказываюсь воспринимать ее в других.
И, собственно, напрасно. Поскольку я – обыкновенный человек, и логично предположить, что в известных обстоятельствах буду испытывать эмоции тривиальные. То есть те, которые наряду со мной в сходных обстоятельствах будут иметь и другие люди. А, стало быть, лишения сами по себе некоторых людей приведут к «усушке и утруске» запросов. А у других, напротив, вызовут их манифестацию. Я, кстати, не уверен, что авторы записей про «простые радости», сделанных летом и осенью 2014 года, долго продержались на этой волне. И не грезят ли они сегодня о таких предметах, которые прежде и в голову им не приходили, ибо там все было занято мечтами о новом гаджете и евроремонте своей хрущевки.
Но на грешной земле невозможно утомлять читателей этими абстрактными соображениями. Уж лучше написать про человека, который мечтает с ужасного Донбасса уехать в какую-нибудь прекрасную Юту, долго над этим работает, уезжает, оказывается в Юте, хэппи-енд. У меня даже есть на примете соответствующая история, да (приехала женщина в Юту, к родственникам. И на месте выяснилось, что они охвачены темой выживальчества, бункер в пустыне купили, оборудовали его автономными системами жизнеобеспечения...)
А можно, например, написать повесть «Старая гвардия», про луганчанина, который никуда не едет, а героически развивает в «ЛНР» профсоюзное движение. И на этой почве за два года объехал половину Европы, налаживая отношения с братскими профсоюзами. Ездить не хотел, конечно. Трудно ему было отрываться от любимого Луганска. Но было надо. Оправдать высокого доверие.
Как выяснилось, улучшенный гуманитарный паек сильно отличается от мешка с двумя кило гречки и бутылкой постного масла, за которым выстраиваются в очередь обыватели
Или рассказ о том, как герой мечтал попасть в список получателей улучшенного пайка с гуманитарной помощью… Такой паек недавно получил мой товарищ. Как выяснилось, улучшенный гуманитарный паек сильно отличается от мешка с двумя кило гречки и бутылкой постного масла, за которым выстраиваются в очередь обыватели. Это, оказывается, коробка величиной с пианино с разными шикарными и дорогими продуктами… Должно быть, в интересах повествования об этом случае, надо было расспросить товарища о происхождении такого чуда. Но новому человеку во мне это было безразлично.
Рассказов о том, как выжить, может быть бесконечно много. У таких рассказов всегда найдутся читатели, в том числе из числа граждан, обставленных холодильниками, супермаркетами, недвижимостью, банковскими счетами. Граждане, которые танки видели только на мониторе. Они тоже тему «просто выжить» на свой счет принимают.
Но нет читателей и даже писателей о том, что делать, если тебе осточертело «выживать». И хочешь ты жить. Никто не знает, как это делается и где находится вход в жизнь как таковую.
Петр Иванов, психолог, город Луганск
Думки, висловлені в рубриці «Листи з окупованого Донбасу», передають погляди самих авторів і не конче відображають позицію Радіо Свобода
Надсилайте ваші листи: DonbasLysty@rferl.org
