Власть против НКО

Фонд содействия защите здоровья и социальной справедливости имени Андрея Рылькова включили в список "иностранных агентов". Сотрудники Фонда имени Андрея Рылькова помогают людям с наркозависимостью: раздают чистые шприцы и презервативы, оказывают психологическую и юридическую поддержку. Фонд выступает за заместительную терапию, которая запрещена в России.

Аня Саранг, президент Фонда имени Андрея Рылькова, рассказала Радио Свобода, как ее организация будет работать после решения Минюста.

– Минюст пояснил, почему Фонд имени Андрея Рылькова внесли в реестр иностранных агентов?

– Нет. Три года назад мы уже проходили проверку, и нас тогда не внесли в реестр. С тех пор в нашей работе ничего не поменялось. У нас те же виды деятельности и источники финансирования. У них, видимо, что-то изменилось. Весной в Саратовской области организацию "Социум", занимающуюся профилактикой ВИЧ, признали иностранным агентом по требованию прокуратуры города Энгельса. В Москве то же самое произошло с НКО “Эсверо”, которое работает в сфере снижения вреда для наркопотребителей.

– Может, на вас обратили внимание только сейчас, потому что год назад Глава Федерального центра по профилактике и борьбе со СПИДом Вадим Покровский в день памяти людей, умерших от СПИДА, публично заявил, что ситуация с распространением ВИЧ в России достигла уровня национальной катастрофы, и потребовал от властей принять меры?

– После этого чиновники немного зашевелились. Медведев где-то стал выступать, предложили даже дать денег на профилактику ВИЧ. В результате бюджет на профилактику не увеличился, а те немногие организации, которые боролись с распространением ВИЧ своими силами, начали признавать иностранными агентами. Видимо, государство решило бороться с ВИЧ борьбой с профильными НКО. У нашего фонда очень скромные возможности, их недостаточно для города с населением больше десяти миллионов. После семи лет работы только сейчас мы впервые смогли позволить себе снять маленький офис. Теперь из-за того, что нас признали иностранными агентами, мы будем тратить усилия на то, чтобы строчить отчеты в Минюст. Придется расходовать силы и деньги на административную работу, возможно, даже нанимать дополнительного сотрудника. Значит, на улицах будет работать меньше волонтеров. Если нам выкатят огромный штраф, то я не знаю, как мы будем его выплачивать, у нас целевое финансирование, каждая копейка расписана. В любом случае, мы планируем обжаловать решение Минюста в суде, нам оно кажется совершенно произвольным. Надеюсь, нам не придется закрывать фонд.

– Российские гранты вы не пытались получить?

– Мы подавали заявки на президентские гранты. Ни разу их не одобрили. Мне объяснили, чтобы получить такой грант, надо давать откат: по разным сведениям, от 30 до 50 процентов. Я не умею давать откаты и не собираюсь этому учиться. Бред какой-то. Кроме того, чиновникам не очень понятно, чем мы занимаемся. В нашей программе нет комсомольских акций “Барабаны против наркотиков”. Наша работа требует постоянных и планомерных усилий.

– После заявления Покровского правительство поручило Минздраву разработать национальную стратегию по борьбе с ВИЧ. Вы знаете, в каком направлении идет работа?

– Финальную версию стратегии еще не выпустили. В тексте, который мы видели, нет никакой конкретики. Только общие слова: развивать моральные ценности, ЗОЖ (здоровый образ жизни. – РС). Написано что-то еще духовное про православную церковь. Читаешь и глазам своим не веришь. Деньги на целевую профилактику ВИЧ в уязвимых группах выделять по-прежнему не планируют. Если какие-то средства на эти цели от государства перепадают по остаточному принципу, их тратят на разовые, неэффективные мероприятия.

– Например?

– Несколько лет назад Минздрав выделил деньги на тестирование и консультирование групп риска. Такая работа должна проводиться весь год, а Минздрав объявил тендер в конце октября. Когда чиновникам объясняли, что за три месяца сделать качественное исследование невозможно, они отвечали: а вы нарисуйте что-нибудь.

Мосгордума выделяет какие-то деньги на профилактику ВИЧ. Они уходят, как правило, на социальную рекламу, которая объясняет, что презервативы не защищают от СПИДа. От этого заболевания спасает только верность и воздержание. Люди, которые придумали такую рекламу, настоящие преступники. Ведь прочитав подобную информацию, подросток может подумать, зачем пользоваться презервативом, он все равно меня не защитит, и в итоге получить вирус. Я не понимаю, зачем изобретать велосипед, если есть простые и эффективные способы борьбы с распространением ВИЧ-инфекции. В первую очередь, предупреждение инфицирования в целевых группах: раздача чистых шприцов и презервативов, заместительная терапия. В европейских странах эта практика дала очень хорошие результаты. В Амстердаме среди наркоманов почти нет ВИЧ-инфицированных. В Голландии, как только вирус гепатита В стал распространяться среди потребителей наркотиков, сообщества людей с наркозависимостью стали раздавать чистые шприцы. Через какое-то время власть поддержала эту деятельность. Я сейчас учусь в Амстердаме и работаю волонтером в приюте для бездомных. Среди них много наркоманов. Им в здании приюта предоставляют комнату, чтобы они могли принимать наркотики. Если люди хотят колоться и употреблять наркотики, то лучше делать это не на улице и не на вокзале, а в человеческих условиях. Я недавно была в Таджикистане, и меня поразило, что в этой небогатой стране везде работают программы снижения вреда и заместительной терапии, есть центры помощи наркозависимым. Вроде бы такой же постсовок, но отношение к людям более человечное. Наверное, причина в том, что чиновники Таджикистана пытаются заботиться о здоровье граждан и принимают поддержку от других стран в решении социальных проблем. А Россия отказалась от помощи Глобального фонда по борьбе с ВИЧ, туберкулезом и малярией: у нас свои методы и свой особый путь.

– Как эти методы можно охарактеризовать?

– У меня создалось ощущение, что в России считают, что тюремное заключение – единственный эффективный способ помощи человеку с наркозависимостью. Многие сотрудники силовых структур мне так и говорили: я понимаю, что этот человек не имеет отношения к наркомафии, но лучше ему пару лет провести в заключении. Мол, там он не будет колоться и не умрет от передоза. Я не думаю, что Путин с Медведевым хотят, чтобы полстраны вымерло. Но со стороны государственная политика в сфере предотвращения распространения ВИЧ-инфекции выглядит именно так. Россия по масштабам эпидемии лекарственно-устойчивого туберкулеза – на третьем месте после Индии и Китая. По нашим данным, большинство людей с ВИЧ и наркозависимостью в туберкулезных больницах не могут закончить курс лечения. Потому что им в российских больницах не предоставляется наркологическая помощь.

– Ваш фонд продвигает идеи гуманной наркополитики. Что это такое?

– Мы знаем, что насилие не помогает излечиться от наркозависимости. Человеку для того, чтобы справиться с такой проблемой, нужна вера в себя, поддержка и уважение. Некоторые волонтеры Фонда имени Андрея Рылькова были когда-то нашими клиентами, часть из них продолжает употреблять наркотики. Они хорошо понимают, что нельзя внушать человеку с наркозависимостью чувство вины. Он и так постоянно терпит пренебрежительное отношение со стороны общества. Мы не принуждаем клиента бросать наркотики, не стыдим и не ставим условия. Мы спрашиваем клиента, чем мы можем быть ему полезны на этом этапе жизни. Мы готовы сходить с ним к врачу, помочь наладить отношения с родственниками. Если он сам захочет пройти лечение в реабилитационном центре, мы постараемся найти такую возможность.

– Фонд имени Андрея Рылькова работает в России семь лет. Расскажите, чего удалось добиться с момента возникновения до того, как вас признали "иностранными агентами".

– За это время мы наладили связь с московской наркоулицей. Люди с наркотической зависимостью знают о нас как о ресурсе помощи. В прошлом году мы раздали профилактические материалы 5 тысячам человек. Провели больше 300 консультаций по вопросам ВИЧ и гепатита, столько же по вопросам наркозависимости. Оказываем психологическую помощь по телефону и скайпу. Мы точно знаем, что за два года при помощи раздачи налоксона и тренингов по передозировкам спасли жизни 417 человек – это только те, о ком известно наверняка. Сколько человек с нашей помощью не инфицировались ВИЧ и гепатитами, посчитать не так легко. Неплохой результат, если учесть, что мы работаем в полупартизанских условиях. Большинство людей с наркозависимостью работают или хотят работать, но не могут – из-за того, что состоят на наркологическом учете или освободились из мест лишения свободы. Они включены в экономику страны, и неправильно списывать их со счетов и отказывать в помощи.

– Вы пытались наладить отношения с московскими чиновниками?

– Сейчас с чиновниками разговаривать бесполезно. Департамент здравоохранения Москвы запретил медицинским учреждениям заниматься программами по снижению вреда. В 2009 году на Совете Безопасности выступила Голикова и сказала, что программы снижения вреда в России не нужны, потому что у нашей страны другой путь. После этого отношение Минздрава к программам снижении вреда резко изменилось. До этого Онищенко каждый год издавал постановления о необходимости внедрения программ снижения вреда, и НКО тешили себя иллюзиями, что у нас когда-нибудь будет поддержка Минздрава.

С чиновниками мы общаемся в суде. Например, когда ФСКН заблокировала наш сайт, мы подали в суд. Недавно одной из наших клиенток пришлось уйти из больницы, куда она попала с тромбозом, потому что там ей отказали в предоставлении наркологической помощи. Это очень типичная ситуация. Мы очень хотели подать в суд на больницу, но девочка сказала, что у нее нет сил связываться с этой системой.

– В 2015 году спецпосланник ООН по ВИЧ/СПИДу в Восточной Европе и Центральной Азии Мишель Казачкин сообщил, что десятки людей с наркозависимостью погибли, лишившись доступа к заместительным препаратам в Крыму, после того как Крым стал частью России. Вы знаете, что происходит с этими людьми сейчас?

– Некоторые получили возможность с помощью НКО переехать в Киев и Полтаву. Много людей погибли от передозировки, некоторые покончили с собой. Систематическую реабилитационную работу с наркозависимыми в Крыму не проводят. Я знаю, что местным наркологам запретили говорить на эту тему, поэтому точной информации ни у НКО, ни у ООН о положении в Крыму бывших участников программы заместительной терапии нет.

Впервые в России возбуждено уголовное дело по статье о злостном уклонении от исполнения требований закона об иностранных агентах (ст. 330.1 УК, до двух лет лишения свободы). В постановлении о возбуждении дела в отношении председателя союза "Женщины Дона" Валентины Череватенко говорится, что союз "Женщины Дона" принудительно был включен в реестр иностранных агентов в июне 2014 года (он стал первой принудительно включенной туда НКО), а Череватенко, "имея преступный умысел", чтобы избежать исполнения закона, еще в 2013 году зарегистрировала фонд "Женщины Дона". Фонд в 2014–2015 годах "осуществлял политическую деятельность" (проводил просветительские семинары и занимался развитием потенциала общественных деятелей) и получал иностранное финансирование в сумме около 3 млн руб. от немецкого Фонда им. Генриха Белля. Череватенко, зная, что эта организация выполняет функции агента, "умышленно" не подавала заявление о включении в реестр, говорится в постановлении.

​

– Доследственная проверка в отношении вашего фонда началась еще в мае. Насколько неожиданным стало для вас возбуждение уголовного дела?

– Конечно, неожиданно, тем более что возбуждение уголовного дела произошло по постановлению от 22 июня 2016 года в 22 часа 00 минут. Мне все-таки казалось, что у следствия есть чем заниматься и что делать. Но тем не менее произошло то, что произошло.

– Когда проходил обыск в вашем офисе, что искали следователи и какие вопросы они вам задавали?

– Лично мне никаких вопросов не задавали, и что они искали, я не очень понимаю, потому что у нас ничего не спрятано. Я отсутствовала в офисе, в этот день. Возвращалась из командировки, и только по телефону в аэропорту другого региона узнала, что в офисе идет обыск. К тому времени, когда я прилетела, это все закончилось. Что меня особенно удивило, когда я получила протокол проведения обыска, так это то, что там написано "обнаружено". Может быть, причиной всему бюрократический подход, но все-таки… Например, на столе стоял компьютер, его никто не прятал, мы на нем работали, но в протоколе стоит: "обнаружено". Когда так написано, создается впечатление, что мы его прятали. Плюс к этому изъяли документы, которые у нас стоят на полках в архивных шкафах, подписанные на каждой папке: что в ней, за какой год, и так далее. Эти папки изъяли, а в протоколе написали "обнаружено".

– Вы много лет возглавляли союз "Женщины Дона", когда и почему решили зарегистрировать еще и фонд с аналогичным названием?

– Действительно, союз "Женщины Дона" работает более двадцати лет. И приоритетом в нашей работе всегда была и остается миротворческая деятельность, работа по предотвращению конфликтов, реабилитация пострадавших в зонах конфликтов. Это все наши основные направления работы. А когда началась проверка нашей организации со стороны органов прокуратуры в 2013 году, то мы вдруг получили официальное предупреждение, что союз, как региональная организация, не имеет права работать в других регионах. В связи с этим и был создан фонд "Женщины Дона", деятельность которого совпадает по многим направлениям с общественной организацией, но у фонда нет ограничений по территории деятельности.

– Вы же, насколько мне известно, через суд добились исключения союза "Женщины Дона" из реестра иностранных агентов. Решение о включении фонда в реестр тоже оспаривали в суде? В каком состоянии это судебное дело сейчас?

– Мы не через суд добились исключения союза "Женщины Дона" из реестра. Мы направили заявление в Министерство юстиции Российской Федерации о выходе из реестра. После чего была проведена внеочередная проверка организации, и Минюст принял решение об исключении союза "Женщины Дона" из реестра, поскольку не было никаких оснований оставлять нас там. А решение о включении фонда в этот реестр мы действительно оспариваем в суде. В частности, вышестоящей инстанцией еще не рассмотрена наша апелляционная жалоба.

– На какие средства фонд существует? Действительно ли фонд получает деньги из немецкого Фонда им. Генриха Белля?

– Ни фонд, ни союз уже более года не получают никакого финансирования из-за рубежа. Наш фонд, союз "Женщины Дона" и немецкий Фонд им. Генриха Белля были партнерами во время реализации совместного проекта "Поддержка общественных лидеров на Северном Кавказе". Данный проект был поддержан Европейским союзом.

– Почему, на ваш взгляд, организация попала в этот список неугодных для власти НКО? Что она делала "не так"? Какие последние проекты фонда могли вызвать такое повышенное к вам внимание?

– Ну, не буду гадать, что мы сделали неугодного и что "не так". Мы просто пытаемся продолжать выполнять свою миссию. Насколько я понимаю, вас интересует вопрос по поводу "Гражданского Минска"? Пока это не проект, пока это инициатива. Инициатива действительно наша, "Женщин Дона". Координационный совет союза "Женщины Дона" рассматривал этот вопрос и вышел с этой инициативой на Совет по правам человека при президенте Российской Федерации. Поскольку мы миротворцы, и это основное направление нашей деятельности, мы считаем, что все конфликты нужно решать мирным путем, путем переговоров, без оружия, без гибели людей и разрушений. Мы считаем, что "Минскому процессу" не хватает гражданской составляющей, если хотите, гражданского сопровождения. Мы также считаем, что представители гражданского общества России и Украины, а также восточных регионов Украины могут и должны принять более активное участие в установлении мира на Донбассе. И этой идее уже более года. Мы делаем все, что можем, в этом направлении.

– А что это за история с посещением вами 8 марта этого года СИЗО в вашем городе и действительно ли у вас там состоялась встреча с Надеждой Савченко? Говорят, вы подарили ей цветы?

– Дело в том, что мы с одним из моих коллег из общественной наблюдательной комиссии действительно посещали в тот день Надежду Савченко в СИЗО. А 8 марта – день рождения моей мамы, и я планировала сразу из следственного изолятора поехать к маме и поздравить ее. Когда покупала цветы маме, то подумала, а ведь сегодня такой день, и Надежде, как женщине, будет приятно получить цветы. Тем более что все мы тогда были озабочены, как уговорить Савченко прекратить сухую голодовку. Чтобы было понятно – это не было специально запланированное посещение Савченко именно 8 марта. Мы с коллегами посещали Надежду ежедневно, пристально следили за состоянием ее здоровья. Но получилось так, что меня, входящую с цветами в руках в двери следственного изолятора, увидела одна местная журналистка. И тут же написала об этом – вначале в соцсетях, а потом и в своем издании, мол, Череватенко отправилась дарить цветы Савченко. И понеслось! Что только в мой адрес не говорили, чего я только не услышала! Причем не только от, как говорится, рядовых обывателей, но и от наделенных властью людей. Вплоть до "дарит цветы убийце". Вот как все было. В частности, требовали обратиться в прокуратуру, ФСБ, чтобы те приняли в отношении меня "соответствующие меры". Не знаю, может, это и есть те самые меры, которые должны были быть приняты в отношении меня. Не знаю…

– Какими проектами занимаются ваши организации еще?

– Союз "Женщины Дона" продолжает, например, реализовывать большой серьезный проект, который называется "Общественная приемная". Надо сказать, что она у нас работает столько, сколько существует союз. И мы не только консультируем, но в особо сложных случаях берем на себя юридическое сопровождение. Деятельность фонда основывается исключительно на гражданской инициативе, там у нас нет ни одного штатного сотрудника.

– Как вы намерены защищаться в суде от обвинений в "преступном умысле" не регистрироваться как "иностранный агент"? Оказывает ли вам кто-то юридическую поддержку?

– Мои интересы представляет опытный адвокат, я ему полностью доверяю. И я благодарна всем людям, подержавшим меня морально. И это не только коллеги. Очень много слов поддержки я услышала в эти дни и от обычных, даже не знакомых до этого мне жителей города. Огромное всем за это спасибо.