Зинаида Пронченко – российский кинокритик, главный редактор издания Republic, два года живет в Париже и не собирается возвращаться в Россию, даже тогда, когда закончится то, что, по ее словам, “нам всем так не нравится, и что нас заставило уехать”. Зинаида Пронченко называет войну в Украине войной, однако состояние нынешней России и отношение к ней оказалось невозможно описать и объяснить только словами “состояние войны с Украиной”, поэтому разговор затронул и Алена Делона с Леонардо Ли Каприо, и русскую культурную эмиграцию, и проблему личного выбора оставшихся, как и тех, кто ведет с Россией business as usual на Каннском кинофестивале.
“Мне кажется, что В России абсолютно всё идёт рука об руку со смертью. Потому что, с одной стороны, Россия находится в состоянии войны, и с другой - репрессивная машина работает бесперебойно. Люди, которые вчера писали про поездки, сегодня могут присесть на семь с половиной лет, как бывший главный редактор российского Tatler Ариан Романовский [в феврале 2024 года Романовский был приговорен к семи годам колонии строгого режима по обвинению в вымогательстве, срок впоследствии был уменьшен до пяти лет], под начальством которого я успела перед началом войны немножко поработать. Поэтому безусловно, Россия и смерть - есть такая связка”.
О “русской тусовке” в Каннах и светской жизни в России
“Светская жизнь продолжается, однако ее участники боятся и гораздо сильнее, чем они боялись в 2022 или 2023 году. На них снизошло уже понимание, что они все ходят не под Богом, а под Владимиром Путиным и под его капризом или капризом и тех людей, которые подсовывают ему бумажки в папочку на столе. Но самое главное, что изменилось - люди полностью свыклись со своей судьбой, и все происходящее им кажется вполне нормальным. Все нормально. Запреты, ограничения звонков в WhatsApp, много чего – и с этим свыклись уже как будто бы: “ну вот, ну да, уж чего там…”.
Они думают, что оказывают услугу зрителю
“Тусовка в Каннах не поредела, она вся вернулась. Это только в первый военный 2022 год на Каннском фестивале в очереди на показ можно было встретить людей в кастомизированных пиджаках с картой оккупированной Украины. Немой упрек почти сразу тебя настигал. Сейчас business as usual - пожалуйста, работает кинорынок, на нем торгуются для российских прокатных компаний все фильмы, кроме американских. Поэтому русских полно. И Ксения Собчак — это как бы вершина айсберга. Сотни и тысячи даже людей, которые работают в киноиндустрии или около, катаются туда-сюда. Каннский кинофестиваль — это индустриальное событие. Потом они возвращаются домой и режут эти фильмы, чтобы получить прокатное удостоверение. Последний случай совершенно абсурдный. Фильм, который был отмечен на фестивале Sundance - Sorry Baby режиссерки Евы Виктор. Фильм был куплен. Там лучшая подруга главной героини - ЛГБТ-персона, которая живет в браке с девушкой, у них ребенок. Зачем-то этот фильм покупается - для меня загадка, зачем люди это делают. Дальше, они пользуются тем, что одна из женщин, похожа на мужчину, у нее короткие волосы, она мужеподобна, и вот ее просто называют в субтитрах мужским именем и делают вид, что это “нормальная” пара. Но это же бред! Они думают, что оказывают услугу зрителю, который изголодался по западной повестке, а на самом деле, они уродуют эту западную повестку и занимаются самоцензурой”.
О репутации, “русофобах” и “предателях”
Я была русофобом до того, как это стало модно
“Нам казалось, что институт репутации в России был. И многие мои коллеги, как, например, Антон Долин, сделали выбор, основанный на принципах, уехали, начали новую жизнь. Но как оказалось, ценность репутации – это было заблуждение, репутация вообще ничего не значит. Я считаю, что у всех был выбор, может быть, кроме Эльвиры Набиуллиной, которую не отпустили. Люди могли встать и выйти, жить дальше свою жизнь, не фотографируясь с “ветеранами СВО”. Но они же так не поступили”.
“Мне недавно прочитали лекцию о том, что слово “предательство” должны из лексикона исключить все уехавшие либералы. Дескать, предательство бывает только от человека, который давал военную клятву. Условно – переметнувшийся разведчик. Вот такой – он предатель, а все остальные просто передумали, и не надо бросаться такими словами”.
“Я была русофобом до того, как это стало модно. Я в ироническом ключе говорю. В том смысле, что я мечтала жить в Париже, не любила ездить на дачу, не пила квас и не ела сырники на завтрак и не ходила на премьеры отечественных фильмов. А не в том, что я имела что-то против русского человека. Поэтому мне чуть проще сейчас переживать разлуку с родиной. Безусловно, я сопереживаю тому, что происходит с Россией.
Я считаю, что главное качество русского народа – это инертность
Я не фанат параллели между путинским режимом и третьим рейхом. Зачем далеко ходить, возьмем хоть сталинский ампир. Стилистически это же выдающийся пласт культуры. У Путина нет никакой идеологии, кроме сохранения собственной власти, поэтому нечего облекать в слова или какие-то архитектурные формы. Очень старались люди в диапазоне от Константина Эрнста до Артемия Лебедева, но все это детский лепет. Я считаю, что главное качество русского народа – это инертность. Поэтому возможно, если вытащить штепсель [телевизора] из розетки, то через какое-то время больной задышит более размеренно, и пена на его губах высохнет. С другой стороны, я не была в России больше двух лет. И я боюсь выносить какие-то суждения, потому что я не держу руку на пульсе, я вижу только отражение происходящего в других Телеграм-каналах. То есть я доверяю чьему-то мнению. Возможно, не стоит ему доверять”.
Об уехавших и оставшихся
Мы уже глобально разные люди
“Белой эмиграции не повезло, потому что советская власть длилась 70 лет. Лимонов, Солженицын вернулись. Я не хочу обратно, я лично уже точно не там. Где я буду, жизнь покажет. Мне кажется, что даже не 10 лет, долго ещё продлится то, что нам всем так не нравится, и что нас заставило уехать. И в тот момент Россия уже перестанет быть актуальной, она станет идеей о том, что было, или о том, что могло бы быть. Я не верю в возвращение этой эмиграции. Путинская алия не вернется. Степень дозволенного настолько разнится, что мне трудно представить, как некто говорит “ты больше не можешь звонить по WhatsApp, ты больше не можешь пользоваться нормальным Фейсбуком, ты больше не можешь обсуждать за столом в ресторане, не понижая голоса, все, что ты считаешь нужным”. Для меня это непредставимо уже, а для людей, которые остались, это часть нормы. И поэтому мы уже глобально разные люди.
Во-вторых, люди, которые возвращались из эмиграции, редко могли пригодиться новой, якобы правильной власти, потому что они бежали, они оставили свой народ. Я имею в виду психологию коллективного избирателя. Шансов мало и вернуться, и встроиться, стать полезным членом общества, вернувшись”.
“Личного интереса к судьбе политэмигрантов не испытываю никакого, потому что ничего умного они мне не сообщают. А с точки зрения политической борьбы – она давно проиграна. И мне кажется, она просто отсутствует. Я им всем сочувствую. Очень хорошо, что вышли на свободу и живут теперь нормальную жизнь, но ни в кого из них не верю.
- Какой сценарий возвращения в Россию возможен для вас?
- Только в наручниках, чего я не хочу. Я уже не хочу в Россию, и это не кокетство”.
“Многим уехавшим режиссёрам страшно тяжело, сколько бы они ни отказывались от своей русскости, насколько бы они ни владели, каким-то международным языком театральным или киношным. Это целое поколение творческих людей, им сломали жизнь, и трудно требовать от них, чтобы они думали и говорили, и ставили о чём-то другом, чем то, что с ними произошло”.
